1888 - Ж. Л. Готье Страница 33

– Муж разорился, – нервно произнесла гостья, постукивая ногтями по крышке пианино. – Клиентов у Филиппа всегда не хватало, он иногда работал себе в убыток. Несколько лет назад мы с ним переехали в Англию, в Бирмингем. Он нашел работу, заставил меня на время забыть о своей мечте и потребовал начать трудиться вместе с ним. Пока мы жили в Бирмингеме, труппа пересылала мне письма Бенедикта из Санкт-Петербурга.

– Интересно придумано, – протянул я. – А как же адреса?

– Я подделывала конверты, раз в полтора месяца приезжала в Лондон, кидала письмо в дядин почтовый ящик и уезжала обратно к мужу. Мистер Брандт, прошу, сделайте так, чтобы дядя и его семья ничего не узнали.

– Без проблем. Тогда вы откажитесь от денег, предназначенных для лечения Эбигейл.

– Но… я же останусь без всего в обоих случаях.

– Почему? Мистер Мур не будет осведомлен о прошлом племянницы, и у нее останутся любящие родственники. В конце концов, семья важнее любых денег, – с насмешкой ответил я, откупорив бутылку. – Подумайте над этим.

Пока я искал бокалы, пожалевшая о своем приходе женщина сложила руки накрест на груди и переминалась с ноги на ногу, тоскливо размышляя над моим предложением.

– Хорошо, откажусь, – вдруг произнесла гостья. – При условии, что вы дадите слово и не станете ни с кем сплетничать о моем тюремном заключении.

Я улыбнулся, перекрестившись в знак клятвенного обещания, и сказал:

– Вот вам крест.

– Наверняка вам, Итан, неинтересно просто так ломать чьи-то судьбы.

– Ломать чьи-то судьбы – моя работа, миссис Гамильтон, но до тех пор, пока вы не опасны городу, можете свободно дышать и быть полностью уверены в моих заверениях.

– Почему вы вернулись в Лондон? Дядя говорил, что у вас здесь ничего не осталось.

– Город должен мне. И должен гораздо больше, чем я ему. Тост за Уайтчепельского мясника!

Я сделал глоток кисловатого вина, ожидая, что Анна, несмотря на недавнее раскрытие карт, поддержит меня в начинающейся попойке, но она лишь безучастно наблюдала со стороны, не решаясь прикасаться своими красными губами к бокалу.

– Господи, какая страшная бурда, – сказал я, брезгливо скривившись, открыл окно и выплеснул остатки алкоголя на улицу. – Мерзость!

– Сомелье нахваливал изысканность этой марки, – ответила Анна, залпом выпив половину бокала крепкого вина, чем привела меня в обескураженность, а после села на подоконник и добавила: – Оно горьковато.

Гостья сняла с себя маску добродетели и миловидной женщины, обнажив всю подноготную человека, находившегося долгое время в местах заключения. Исчезли манеры, выражение лица чуть ожесточилось, вмиг от миссис Гамильтон перестало исходить нечто теплое, вдохновляющее и располагающее к себе, что цепляло больше всего. Мисс Дю Пьен с ее странностями выглядела на фоне племянницы Бенедикта эталоном прекрасного пола.

– Дядя говорил, что вы были знамениты, – сказала Анна, вытирая ладонью мокрые от алкоголя губы. – Здорово иметь тысячи преданных и восторгающихся поклонников?

– Нет. Людям, не знавшим и не прочувствовавшим настоящую славу, никогда не понять, что за ней скрывается. Со стороны все кажется радужным и солнечным, вокруг полно любящих почитателей, а на самом деле чувство одиночества внутри с каждым днем становится все сильнее. Знаете, по какой причине?

Анна отрицательно покачала головой.

– Когда совершишь малейшую ошибку или поведешь себя в расхождении с моральными устоями общества, то все эти преданные люди, выкрикивающие слова любви, в мгновенье ока превратят тебя в посмешище, разорвут, растопчут, уничтожат. Сейчас я очень рад, что когда-то покинул сцену и что мой пьедестал главного детектива занял лорд Абберлайн. По крайней мере, от меня перестали что-то требовать и просить чему-то соответствовать.

Миссис Гамильтон увидела мою семейную фотографию в небольшой рамке, стоящую на единственной полочке. Она немедленно взяла ее, не спросив разрешения, и немножко подобрела, залюбовавшись портретом моих родителей, за спинами которых расположились мы с братом.

– Вам очень идет щетина, – неприлично любезничала замужняя женщина. – Придает мужественности.

Я оробел от неожиданного комплимента и машинально провел рукой по лицу, словно проверяя, не пропала ли легкая небритость.

– У мамы еще ясный взгляд, – сказал я, взяв из рук Анны фотографию. – Через пару лет, зимой, она поскользнется, сильно ударится затылком. Начнется потеря памяти с последующими за ней головокружениями, головными болями и бессонницей. Перед глазами часто проносится тот день, когда мама вглядывалась в меня с некоторым любопытством, пока отец с моим старшим братом заносили чемоданы в поезд. Я знал, что она ничего и никого не помнит, что это последний раз, когда мне приходится видеть ее вживую, но все это время мы молчали. Отец взялся отвести ее в купе, но мама схватила мою руку, сказав, что не помнит, кто я такой, но почему-то ей кажется, что она когда-то сильно меня любила.

– Вживую? Она умерла?

– Нет. Клуб запретил мне покидать Англию, а я строго запретил своим родителям приезжать сюда. За все годы, что я тенью хожу за спиной лорда Олсуфьева, меня навещал только брат, да и то всего пару раз.

Противное это дело – обсуждать самого себя с кем-то. Всегда появлялись мнимые ощущения, будто начинаешь раздражать собеседника своими ненужными, жалостливыми историями, поэтому мои беседы обычно не выходили за рамки работы и вопросов повестки дня, из-за чего люди имели представление обо мне как о личности угрюмой и задумчивой.

– Тяжело расставаться с теми, кого любишь всем сердцем ни за что. Я тоже тоскую по маме, хоть она и открестилась от меня, – пробормотала изрядно захмелевшая Анна, единолично опустошившая бутылку вина. – Как продвигается расследование? Подозреваете кого-нибудь?

– Оно только началось и сейчас нет смысла что-то обсуждать.

Такую тягу к алкоголю, как у миссис Гамильтон, я наблюдал только у Клаудии в самые напряженные для нее дни или на вечерах у нашего общего знакомого лорда Олсуфьева, хотя в другое время она имела светлейшую голову и пила только воду или не крепкий чай.

Помню, мы с Шарлоттой часто подвозили мисс Дю Пьен в графство Суррей, так как являлись с ней почти соседями. Я был вынужден нести опьяневшую женщину на себе до ее дома, что до крайности раздражало мою ревнивую бывшую жену. Но я не мог бросить верную подругу, ведь, кроме меня и Себастьяна, к ней больше никто понимающе не относился, а иной раз я смотрел на нее со стороны – запуганная собачонка, ей-богу, и сразу какая-то жалость одолевала.

– Есть ли у вас планы на следующую неделю? – спросила Анна, кокетливо опустив глазки и откинув назад густые волосы.

– Имеются