Агата Кристи - Часы Страница 34

— Значит, ты до всего дошла своим умом. Все может оказаться гораздо проще. Вдруг ты незаконнорожденная дочь?

— Я и об этом думала. Иногда это пытаются скрыть от детей. Очень глупо. Намного лучше сказать правду. В наши дни это мало что значит. Мучительней не знать ничего. И гадать, что за этим кроется. Почему меня назвали Розмари? Такого имени в нашей семье ни у кого не было. Оно ведь означает «напоминание», не так ли?

— Напоминать можно и о чем-то хорошем, — заметил я.

— Можно… Но я чувствую, что это не так. Во всяком случае, в тот день, после допроса инспектора, я начала рассуждать. Кому-то понадобилось, чтобы я пришла на Полумесяц. В дом, где лежал труп неизвестного человека. А может быть, это именно он хотел со мной встретиться?

Может быть, он был моим отцом и хотел, чтобы я ему помогла? А потом пришел кто-то еще и убил его. Но возможно, что этот кто-то с самого начала решил выставить меня убийцей. Я запуталась, я испугалась. Здесь все будто нарочно указывает на меня. Вызывают-меня, прихожу обнаруживаю мертвеца и радом свои собственные часы с моим собственным именем. Я запаниковала и поступила, как ты говоришь, невероятно глупо. Я кивнул.

— Ты читаешь или печатаешь слишком много детективов и всяких загадочных историй, — укоризненно сказал я. — А как насчет Эдны? У тебя есть какие-нибудь соображения о том, что ей понадобилось? Зачем она приходила к тебе, если вы каждый день виделись в конторе?

— Понятия не имею. Не могла она думать, что я имею какое-то отношение к убийству. Не могла!

— Может быть, она что-то недослышала и подумала, будто ты…

— Да нечего было дослышивать, нечего, говорят же тебе!

Я ничего не понимал. Не мог понять. Даже теперь я не был уверен, что Шейла сказала правду.

— У тебя есть враги? Отвергнутый поклонник, ревнивая подруга или просто какой-то неуравновешенный тип, у которого на тебя зуб?

Мои слова прозвучали крайне неубедительно.

— Конечно, нет.

Но все-таки враг нашелся. Не до конца поверил я ей и в истории с часами. Невероятно. Четыре тринадцать. Что все это значит? Зачем посылать открытку, если сам адресат понятия не имеет о том, что она значит?

Я вздохнул, расплатился и встал.

— Не волнуйся, — сказал я (самые бессмысленные слова в английском, да и в любом другом языке). — Я открываю контору «Личные услуги Колина Овна». Все образуется, мы поженимся и проживем долгую и счастливую жизнь. Кстати, — сказал я, не в состоянии остановиться, хотя и знал, что лучше закончить на романтической ноте. Но «личное любопытство Колина Овна» взяло верх, — а куда ты потом дела эти часы? Спрятала в ящик комода?

Она ответила не сразу:

— В мусорный ящик возле соседского дома. Впечатляюще. Просто и, наверное, надежно. С ее стороны совсем недурно додуматься до такого. Вероятно, я недооценил мисс Шейлу Вебб.

Глава 24

Рассказывает Колин Овн

Когда Шейла ушла, я вернулся в свой «Кларендон», упаковал сумку и оставил ее у портье. В этой гостинице очень внимательно следили за тем, чтобы постояльцы освобождали номер не позднее полудня.

Я вышел на улицу. Ноги привели меня к полицейскому участку, и, немного поколебавшись, я открыл дверь. Я спросил Хардкасла, он оказался на месте. Хмурясь, инспектор прочел письмо, которое держал в руке.

— Сегодня я уезжаю, Дик, — сказал я. — Возвращаюсь в Лондон.

Он задумчиво посмотрел на меня.

— Хочешь, я дам тебе один совет?

— Нет, — тотчас же откликнулся я.

Он не обратил на это никакого внимания. Если человек решил дать совет, он это сделает несмотря ни на что.

— Раз ты сам знаешь, что для тебя лучше, лучше мне помолчать.

— Никто не может знать, что для меня лучше, что хуже.

— Сомневаюсь.

— Знаешь, Дик, я тебе кое-что скажу. Как только я развяжусь со своим делом, я подам в отставку. По крайней мере, собираюсь.

— Почему?

— Я, знаешь ли, стал похож на старого викторианского священника. У меня появились Сомнения.

— Не спеши.

Я не совсем понял, что он имел в виду. Я спросил, чем он сам так озабочен.

— Прочти, — он пододвинул ко мне листок, который изучал перед моим приходом.

«Уважаемый сэр, я только что вспомнила одну вещь. Вы спрашивали, нет ли у моего мужа каких-то особых примет, и я ответила „нет“. Но я ошиблась. За левым ухом у него есть небольшой шрам. Когда-то, когда он брился, его толкнула наша собака. Наложили шов. Ранка оказалась небольшой и неопасной. Я забыла о ней на другой же день.

Искренне ваша Мерлина Райвл».

— Лихой у нее почерк, — сказал я. — И в жизни не знал, что бывают такие багровые чернила. Шрам есть?

— Шрам есть. Именно там, где она говорит.

— Во время опознания она не могла его заметить?

Хардкасл покачал головой.

— Шрам за ухом. Чтобы его увидеть, ухо нужно отогнуть.

— Тогда все в порядке. Еще одно подтверждение. Что тебя грызет?

Хардкасл мрачно изрек, что в этом убийстве все попахивает чертовщиной. Он спросил, не собираюсь ли я зайти в Лондоне к своему французу или там бельгийцу.

— Может быть, и зайду. Только зачем?

— Я рассказал о нем старшему констеблю, и тот говорит, что прекрасно его помнит по делу с девушкой-проводницей. Я искренне хотел бы, чтобы он приехал, если это возможно.

— Вряд ли, — сказал я. — Он домосед.

В двенадцать пятнадцать я нажал кнопку звонка дома номер шестьдесят два по Вильямову Полумесяцу. Открыла дверь миссис Рамзи. Она едва глянула на меня.

— Что вам угодно? — сказала она.

— Могу я переговорить с вами, миссис Рамзи? Я заходил дней десять назад. Вы, наверное, забыли.

Она подняла глаза и принялась разглядывать меня. На лбу у нее выступили легкие морщинки.

— Вы… вы приходили с инспектором уголовной полиции, не так ли?

— Совершенно верно. Можно войти?

— Конечно, если хотите. Кто же откажется впустить полицейского. Если такие и есть, у них плоховато с головой.

Она первой прошла в гостиную, махнула рукой в сторону стула и сама уселась напротив. Голос ее звучал, пожалуй, резковато, но во всем ее облике сквозила равнодушная усталость, которой я не заметил в первый раз.

Я сказал:

— Сегодня здесь, кажется, тихо. Дети вернулись в школу?

— Да. Теперь совсем другое дело. — Она спросила:

— Наверное, вы хотите что-то спросить по поводу второго убийства? Я имею в виду девушку.

— Нет, не совсем. Я, видите ли, не имею прямого отношения к полиции.

Она слегка удивилась.

— Я думала, вы сержант… Овн. Разве я ошиблась?

— Моя фамилия действительно Овн, но служу я в другом отделе.

Равнодушие миссис Рамзи исчезло. Она взглянула мне прямо в глаза, быстро и тяжело.

— Вот как! — сказала она. — И что же вам нужно?

— Ваш муж все еще за границей?

— Да.

— Его долго нет, не так ли, миссис Рамзи? И даже очень долго.

— Что вам известно?

— Что сейчас он находится за «железным занавесом». Я прав?

Минуту-другую она молчала. Потом ответила ровным, бесцветным голосом:

— Да. Совершенно правы.

— Вы знали, куда он собирается?

— Примерно. — Она помолчала, потом добавила:

— Он хотел, чтобы мы поехали вместе.

— Он давно так решил?

— Думаю, да. Но сказал мне совсем недавно.

— Вы не разделяете его взглядов?

— Когда-то разделяла. Вы должны и сами это знать. Вы ведь все проверяете довольно тщательно — кто был членом партии, кто попутчиком, кто еще чем.

— Вероятно, вы можете сообщить нам что-нибудь важное.

Она покачала головой.

— Нет. Не могу. И не потому, что не хочу. Видите ли, он никогда не говорил мне ничего конкретного. Я и не хотела ничего знать. Я сыта по горло! И когда Майкл сказал, что едет в Москву, я не удивилась. Я лишь попыталась понять, чего хочу я.

— И вы поняли, что не слишком сочувствуете его убеждениям?

— Нет, не в этом дело. Мои взгляды касаются только меня. Я думаю, все женщины в конце концов к этому приходят. Если они, конечно, не фанатички, но ко мне это не относится. Я и раньше-то была в крыле умеренных.

— Ваш муж имел отношение к делу Ларкина?

— Не знаю. Думаю, да. Но он никогда ничего не рассказывал.

Вдруг она живо взглянула на меня.

— Нам лучше выяснить сразу все, мистер Овн. Или мистер Волк-в-овечьей-шкуре. Я любила своего мужа. Независимо от того, нравятся мне его политические пристрастия или нет. Но любила, кажется, не до такой степени, чтобы ехать за ним в Москву. Он хотел, чтобы я привезла детей. И вот это-то мне не по душе. Все очень просто. Я решила остаться с ними здесь. Я не знаю, увидимся ли мы еще. Он сделал свой выбор, а я — свой. Но одно я знаю совершенно точно. После нашего разговора. Я хочу, чтобы дети росли дома. Они англичане, и я хочу, чтобы они росли, как и все нормальные дети, у себя на родине.

— Понятно.

— Вот теперь, я думаю, все, — сказала, вставая, миссис Рамзи.

Сейчас весь ее вид говорил о решимости.