Саймон Толкиен - Последний свидетель Страница 34

Он нашел Грету в «Рэнджровере». Она отогнала машину от ворот и припарковала чуть дальше, на дороге, где было совсем темно.

— Мне нужно поговорить с тобой, Грета, — сказал он. Какое-то время они сидели рядом молча, всматриваясь во тьму. Под ногой Питер нащупал бутылку из-под виски и слегка поморщился от досады. В таких ситуациях лучше иметь ясную голову. — Томас говорит, что узнал человека, приходившего сегодня в дом. Того самого мужчину, который застрелил Энн. Сказал, что видел его с тобой в Лондоне, — произнес все это Питер ровным монотонным голосом, не сводя глаз с дороги впереди.

— Он ошибается. Это неправда, Питер. Он, должно быть, что-то путает. Ты же меня знаешь.

Питер почувствовал, как на руку ему легла узкая ладонь Греты. Но сдержался и продолжил:

— Послушай, Грета. Я не мог не спросить тебя об этом. Постарайся понять и помочь.

— Интересно, чем я могу помочь? Он же обезумел! Сам видел, в каком он состоянии.

— Ну, хорошо, тогда помоги мне вот в чем. Томас сказал, что видел тебя в Лондоне, в первую ночь, когда они с Энн приехали туда. Я выезжал к избирателям, ты поехала к матери и переночевала у нее в Манчестере. Это правда, Грета? Где ты находилась, в Манчестере или в Лондоне? Мне надо это знать.

В машине повисло напряженное молчание. Питер сидел тихо и неподвижно в ожидании ответа. Когда наконец Грета заговорила, голос ее звучал печально, с нотками сожаления.

— Да, Питер. Я солгала. Хотела утаить это от тебя, но вот, видишь, не получилось.

— Утаить? Но что именно?

Питер повернул голову и взглянул на Грету, та по-прежнему смотрела вперед, на дорогу.

— Еще школьницей я познакомилась в Манчестере… с очень нехорошими людьми. Знаешь, тогда я была совсем другой. Не такой, как сейчас. Мне надоело жить под пятой родителей, хотелось развлечений. Попробовать что-то новое, испытать. Ну и я сделала то, что не следовало бы делать. И до сих пор стыжусь этого своего поступка.

— Что именно, Грета?

— Не хочу говорить тебе, Питер. Ты не станешь меня уважать, если узнаешь, отвернешься от меня. А я этого не вынесу.

— Что за глупости, Грета! Не собираюсь я от тебя отворачиваться только из-за того, что произошло в прошлом. До того, как мы познакомились. За кого ты меня принимаешь?

— За хорошего человека. Ты очень хороший человек, Питер. Может, ты и не отвернешься от меня, просто я тебе разонравлюсь. Ты… ты не представляешь, как много для меня значишь.

Питер и рад был сдаться. Он очень устал. В голове гудело от выпитого натощак виски. Больше всего на свете ему хотелось сейчас забыться, не чувствовать этой тупой боли, что раздирала сердце и душу. Она засела где-то под ребрами и так и норовила вырваться наружу. Но он не мог выпустить ее, особенно после того, что сказал Томас. Особенно после того, как ему сообщили, что жена его мертва, лежит сейчас в больничном морге, прикрытая белой простыней. Засохшая кровь и холод. Ослепительно яркие лампы лаборатории, где проводилось вскрытие; блеск скальпеля патологоанатома и фотограф, ожидающий в углу рядом со свидетелями. Все эти образы и картины пронеслись в воспаленном сознании Питера и заставили его продолжить:

— Ты должна рассказать мне, Грета. Моя жена погибла, я должен знать.

— Ты не знаешь, о чем просишь.

Питер чувствовал, как напряжена Грета. Костяшки пальцев, впившихся в руль, побелели.

— Нет, не знаю, и все равно ты должна сказать. Это как-то связано с криминалом?

— Да.

— Возможно, связано с тем, что произошло здесь сегодня?

— Нет! — Этот выкрик Греты прозвучал как выстрел в замкнутом пространстве салона. — За кого ты меня принимаешь?

— Я вовсе не хотел сказать, что ты послала этих двоих в мой дом. Но как эти люди вообще узнали о нашем доме, о драгоценностях, что там хранятся? Может, чисто случайно, через тебя?

— Как только тебе в голову могло прийти такое? Я никогда и никому не рассказывала об этих драгоценностях, к тому же незнакома с людьми, которые способны на такое.

— Так с кем ты была тогда в Лондоне? Томас сказал, что слышал твой разговор с этим мужчиной. Он приходил в мой дом поздно ночью.

— Он меня шантажировал. Я откупаюсь от него уже много лет. И пришел он за деньгами, ему все было мало. Теперь понимаю, не следовало нам встречаться там.

— Шантажировал? Но из-за чего? Ты должна сказать мне. Грета?

— Из-за того, что произошло, когда я бросила школу. Он один знал об этом.

— О чем?

— Если скажу, то целиком окажусь в твоей власти. Ты хочешь этого, Питер? Способен выдержать такую ответственность?

Эти слова Грета произнесла таким тоном, словно разыгрывала последнюю свою карту, в последний раз предупреждала. Но Питер уже слишком далеко зашел, и останавливаться было поздно.

— Я должен знать. Другого варианта просто нет.

— Хорошо, — произнесла Грета ровным, словно мертвым, голосом. И безвольно сгорбилась на сиденье, точно ее покинули последние силы. — Я скажу. Но прежде обещай, что никто больше никогда не узнает об этом. И что не будешь ничего предпринимать.

Питер молчал и думал о жене. Вспоминал, какой видел ее последний раз, всего восемь часов тому назад. Она лежала на диване. И еще на ней были тапочки. Узенькие тапочки из золотой парчи, похожие на бальные туфельки. Он даже не поцеловал ее как следует на прощание.

И тут вдруг он почувствовал, как на руку ему легла рука Греты, ощутил на щеке ее жаркое дыхание.

— Всего одно условие, — пробормотал он. — Если это не касается Энн, обещаю. Говори.

— Что ж, так, пожалуй, будет честно, — ответила она и отпустила его руку. — Все очень просто. Как и в большинстве случаев, когда с человеком случаются неприятности. Я принимала наркотики. Тогда это было в моде, кто только ими не баловался. Но денег вечно не хватало, и тогда я стала подторговывать дурью. Всего лишь несколько раз, но и этого оказалось достаточно. Продала несколько таблеток какой-то девчушке, а она умерла. Я не знала, что от них можно умереть. Честное слово, не знала.

В голосе Греты звучала горечь, говорила она торопливо, взахлеб, не давая Питеру вставить и слова.

— Этот человек был с ней. И все знал. И потребовал от меня компенсации.

— Компенсации?

— Он хотел меня. В сексуальном смысле.

— И что же ты сделала?

— Отдавалась ему несколько раз. Это был чистый секс, никакой любви или привязанности, ничего такого. И я думала: плевать, не имеет значения. Но оказалось, что имело.

— В смысле?

— Все из-за того, что девушка умерла. А я — нет. Я перестала принимать таблетки и вдруг разом все осознала.

— И что же?

— Отказалась торговать дурью. И спать с ним тоже отказалась. Мы спорили, даже дрались, но пришлось ему смириться. Согласился вместо этого взять деньги и на какое-то время исчез. А недавно появился снова. Увидел мою фотографию в газете, на ней я выходила с тобой из ресторана в Лондоне. Нашел меня и снова потребовал денег, только на этот раз больше, куда больше. Ну и пришлось дать. Просто выбора не было. Но он продолжал угрожать, говорил, что обратится в полицию. Обещал и тебе рассказать.

— Вот ублюдок, — пробормотал Питер. — Ты должна была открыться мне раньше, Грета.

— Нет. Я не хотела. Не хотела, чтоб ты знал. Ну и договорилась встретиться с ним в Лондоне, у тебя, зная, что ты уедешь. Но я не знала, что приезжают Энн с Питером, узнала об этом уже слишком поздно, не успела его предупредить. Я показала ему все, что заработала, чеки, платежки. Сказала, что не могу дать всю требуемую сумму, и тогда он стал меня лапать. Не знаю, с чего он так завелся, возможно, при мысли о том, что я личный секретарь самого министра и что он находится у него в доме. Но он захотел начать все сначала.

— И что же? — Питер с трудом выдавил эти слова. Слишком уж противоречивые чувства обуревали его. Скорбь, осознание вины, а теперь еще и гнев, направленный против незнакомца, посмевшего вторгнуться в его дом и домогавшегося денег и Греты. Гнев этот был вызван самой банальной сексуальной ревностью, но самому Питеру не хотелось в этом признаваться.

— Что «что»?

— У вас был секс?

Питер почти бездумно выпалил эти слова. Сердце бешено колотилось в груди, перед воспаленным воображением против воли проплывали картины. Вот его жена лежит мертвая под простыней, а вот Грета, обнаженная, и на нее всем телом навалился мужчина. И еще его обуревало желание немедленно сжать ее в объятиях крепко-крепко так, чтоб ощутить прикосновение полных округлых грудей. Как хочется ему сдавить эти груди в ладонях. Казалось, в них, только в них заключается жизнь, когда все остальное вокруг — пустота и смерть. На горизонте появились первые проблески рассвета, с моря потянуло прохладным ветерком.

— Нет, я ему не позволила, — ответила она. — Он боялся меня, когда я впадала в ярость. Странно все же… Он всегда стремился довести меня до точки кипения, а потом отступал.