Энн Перри - Утопленник из Блюгейт-филдс Страница 35

Лэнд заверил ее в том, что любой мог узнать перечень исполняемых произведений, не побывав на выступлении.

Эжени вышла замуж за Джерома одиннадцать лет назад, и все это время он был ей хорошим мужем, обеспечивал семью. Он был непьющим, трудолюбивым и никогда не давал ей повод жаловаться. Определенно, он ни разу не сказал жене оскорбительного слова, ни разу не поднял на нее руку; он не запрещал ей общаться с подругами и время от времени ходить куда-либо одной. Он никогда не ставил ее в стеснительное положение, заигрывая с другими женщинами, никогда не вел себя неподобающим образом на людях, а наедине не был грубым или придирчивым. И уж, конечно, в супружеских отношениях он никогда не требовал ничего оскорбительного, ничего помимо того, что мужчина вправе ожидать от своей законной супруги.

Но с другой стороны, как указал Лэнд, испытывая что-то похожее на смущение, есть много того, что ей неизвестно. И она, будучи порядочной, воспитанной женщиной, ни за что не стала бы ревновать своего мужа к ученику-подростку! Больше того, она, вероятно, даже не подозревала о его склонности к подобным извращениям.

Да, подтвердила Эжени, бледная как полотно, не подозревала. И она до сих пор не верит в это. Если мистер Лэнд так говорит, это, может быть, верно в отношении кого-то другого, но только не ее мужа. Он человек порядочный — больше того, у него очень строгие моральные принципы. Его выводит из себя даже нецензурная речь, и он никогда не употребляет спиртное. Эжени никогда не замечала за ним ничего пошлого.

Наконец ее отпустили, и Шарлотте очень захотелось, чтобы она покинула зал заседаний. Это было безнадежно — ничто не могло спасти Джерома. А верить в чудо было глупо.

Тем не менее процесс продолжался своим чередом.

Другой, не такой предвзятый свидетель, бывший работодатель Джерома, рассказал суду о характере подсудимого. Он был смущен тем, что находился здесь, несомненно, вопреки своей воле. Но хотя этот человек старался не говорить ничего такого, что в глазах присутствующих поставило бы его на одну доску с Джеромом, он не мог утверждать, что уже давно замечал в его натуре какие-либо серьезные изъяны. Он дал Джерому отличные рекомендации — и вот сейчас должен был либо настаивать, что не ошибся, либо выставить себя слепым глупцом. А поскольку этот человек занимал высокое положение в банке, последнего он никак не мог себе позволить.

Он должным образом подтвердил, что Джером, пока жил у него дома и воспитывал двух его сыновей, производил на него впечатление образцового педагога, и уж он определенно не позволял себе ничего непристойного в отношении мальчиков.

— А если бы такое произошло, узнал бы свидетель об этом? — вежливо поинтересовался Лэнд.

Банкир замялся, взвешивая последствия обоих ответов.

— Да, — наконец твердо заявил он. — Несомненно, узнал бы. Естественно, меня волнуют проблемы моей семьи.

Лэнд не стал настаивать. Кивнув, он сел, быстро поняв бесплодность избранной тактики.

Последним свидетелем, говорившим о личных качествах подсудимого, был Эсмонд Вандерли. Это он порекомендовал Джерома Уэйбурнам. Подобно предыдущему свидетелю, Вандерли разрывался между двумя полюсами: выступить в поддержку Джерома или — что было бы гораздо хуже, чем просто показать свою неспособность разбираться в людях, — стать единственным, кто, как никто другой, ускорил разразившуюся трагедию. В конце концов, именно он ввел Мориса Джерома в дом Уэйбурнов, а следовательно, в жизнь Артура Уэйбурна — и в его смерть.

Вандерли назвал себя и объяснил, кем приходится Уэйбурнам.

— Леди Уэйбурн ваша родная сестра, мистер Вандерли? — повторил Джайлс.

— Да.

— То есть Артур Уэйбурн приходился вам племянником?

— Естественно.

— Значит, вы вряд ли подошли легкомысленно или небрежно к вопросу выбора наставника для него, понимая, какое воздействие этот человек окажет на его образование и воспитание? — настаивал защитник.

Чувство собственного достоинства допускало только один ответ.

— Разумеется, — с легкой улыбкой подтвердил Вандерли. Он изящно перегнулся через перила. — Я быстро лишился бы уважения окружающих, если бы давал свои рекомендации кому попало. Это же очевидно, вы согласны?

— Очевидно? — недоуменно переспросил Джайлс.

— Я имею в виду рекомендации, мистер Джайлс. Люди частенько забывают, что ты дал им какой-нибудь дельный совет, — они склонны приписывать все заслуги себе. Но стоит посоветовать им что-нибудь неудачное, и они будут при каждом удобном случае напоминать, что это ты во всем виноват. Больше того, они позаботятся о том, чтобы это стало известно всем.

— В таком случае можем ли мы заключить, что вы порекомендовали Мориса Джерома только после того, как навели справки о его профессиональных качествах — и о его характере?

— Можете. Профессиональная квалификация Джерома блестящая. Конечно, характер у него не слишком приятный, но, с другой стороны, я и не собирался поддерживать с ним близкие личные отношения. Моральные качества у него были безупречными — в той степени, в какой они вообще обсуждались. Понимаете, приглашая педагога для своих детей, о подобных вещах не говорят. Такое спрашивают, нанимая горничную, — точнее, это выясняет домохозяйка. Однако от наставника высокая нравственность ожидается как нечто должное — до тех пор пока не будет установлено обратное. Но в этом случае, разумеется, такого человека уже просто никуда не возьмут. Джером, если уж на то пошло, был немного нудным — самым настоящим педантом. Да, и еще он абсолютный трезвенник. От такого человека ничего другого нельзя ожидать.

Вандерли натянуто усмехнулся.

— Женился на приятной женщине, — продолжал он. — Я ознакомился с ее репутацией. Безукоризненная.

— Детей у них нет? — Это уже вмешался Лэнд, стремясь поколебать свидетеля. Он задал свой вопрос таким тоном, как будто ответ имел какое-то значение.

— По-моему, нет. А что? — невинно поднял брови Вандерли.

— Возможно, это очень показательно. — Прокурор не был готов ввязываться в то, что могло испортить позиции обвинения, произведя впечатление предвзятости. И, конечно, он опасался задеть кого-нибудь влиятельного и опасного. — Мы имеем дело с человеком весьма странных вкусов.

— В миссис Джером нет ничего странного, — широко раскрыв глаза от удивления, ответил Вандерли. — По крайней мере, я ничего не заметил. Мне она показалась самой обыкновенной женщиной — тихой, спокойной, воспитанной, достаточно привлекательной.

— Но детей нет?

— Помилуй Бог, я видел ее всего лишь дважды! — В голосе Вандерли прозвучало раздражение. — Я не ее лечащий врач. У тысяч семейных пар нет детей. Вы ждете от меня подробного отчета о личной жизни слуг всех моих знакомых? Я только навел справки о профессиональных качествах Джерома и его характере. Все сведения оказались исключительно благоприятными. Что еще вы хотите от меня услышать?

— Ничего, мистер Вандерли. Можете идти. — Лэнд опустился на свое место, признавая поражение.

У защитника также не было больше никаких вопросов к свидетелю, и Вандерли, вздохнув, занял место в зале.

Последним свидетелем, приглашенным защитой, был сам Морис Джером. Пока он шел со скамьи подсудимых до места дачи показаний, Шарлотта вдруг с удивлением поймала себя на том, что до сих пор еще не слышала его голос. О Джероме говорили самые разные вещи, но это были мнения других людей, их взгляд на события, выраженный их же словами. Впервые Джерому предстояло обрести реальность — он должен был стать двигающимся, чувствующим существом, а не плоской безучастной картинкой.

Подобно всем остальным, Джером начал с того, что назвал себя и принес присягу. Джайлс старался изо всех сил представить своего подзащитного в благоприятном свете. Только так он мог пробудить у присяжных сострадание, убедить их в том, что человек, сидящий на скамье подсудимых, на самом деле нисколько не похож на образ, нарисованный обвинением, — он самый обыкновенный, порядочный, даже будничный, такой же, как они сами, и просто не может быть повинен в этих гнусных преступлениях.

Обернувшись, Джером бросил на защитника холодный, сдержанный взгляд.

Он подтвердил, что около четырех лет действительно проработал наставником Артура и Годфри Уэйбурнов. Да, он преподавал им все научные дисциплины, а при случае также занимался с ними спортом. Нет, он не выделял кого-то одного из двоих; своим тоном Джером выразил презрение по поводу подобного предположения.

Шарлотта уже успела прийти к выводу, что испытывать к такому человеку симпатию весьма нелегко. Без какой-либо видимой причины она решила, что и сама вряд ли понравилась бы Джерому. Шарлотта не удовлетворяла его стандартам относительно того, как должна вести себя воспитанная леди. Начнем с того, у нее имелось собственное мнение по самым разным вопросам, а Джером не производил впечатление человека, способного выслушивать мнения, не совпадающие с его собственным.