Гастон Леру - Дама в черном Страница 35

И он сжал нас в своих объятиях. Вначале господина Дарзака, затем меня, и, наконец, он нежно обнял Даму в черном. На глазах у него выступили слезы. Поведение Рультабиля показалось мне непонятным, несмотря на всю серьезность обстановки. Увы! Каким понятным стало оно позднее!

XV. Вздохи ночи

Два часа ночи. Кажется, что весь замок погружен в сон. На земле и на небесах царит полная тишина. С горячим лицом и ледяным сердцем я подошел к окну моей комнаты. Море испустило свой последний вздох, и тут же на безоблачном небе появилась луна. Тучи не закрывали больше ночное светило. И вдруг среди глубокого сна, в который погрузился окружавший меня мир, я услышал знакомые слова литовской баллады:

«Но взгляд напрасно искал прекрасную незнакомку. Она окуталась волной, и больше о ней никто ничего не знает».

Эти слова донеслись до меня ясно и четко в неподвижной тишине ночи. Но кто произнес их? Ее губы ему, или его губы ей? Или это просто галлюцинация, мое воспоминание? И зачем только этот князь, этот владелец черноземных земель явился на Лазурный Берег со своими литовскими балладами? И почему его образ и его пение преследуют меня?

Как она может терпеть рядом с собой этого человека? Он же просто смешон со своими нежными глазами, длинными темными ресницами и литовскими песнями. Но я тоже хорош! Веду себя как ревнивый школяр. Нет, просто я хочу убедиться, что меня занимает не интерес госпожи Эдит к этому князю, а мысль совсем о другом человеке. И князь, и Ларсан приходят мне на ум одновременно. Князя не видели в замке с того дня, когда он был нам представлен за завтраком.

Вечер, последовавший за отъездом Рультабиля, не принес новостей. Ни о нем, ни о Старом Бобе ничего не было слышно. Госпожа Эдит, опросив слуг и посетив комнаты и кабинет Старого Боба, заперлась у себя. Взглянуть на помещение Дарзаков она не пожелала.

— Это дело правосудия, — сказала она.

Артур Ранс около часа прогуливался вдоль западной стены и, казалось, чего-то ожидал. Со мной никто не разговаривал. Дарзаки из башни «Волчица» не выходили. Каждый обедал у себя. Профессора Станжерсона также не было видно.

А сейчас в замке все спит. Но облака вновь начинают окружать луну. Но что это за тень? Или это тень лодки? Вот она отделилась от тени замка и скользит теперь по серебристым водам. Чей это силуэт гордо высится на носу, тогда как другой склонился над веслами? Это же ты, Федор Федорович! Вот тайна, которую куда легче разгадать, чем загадку Четырехугольной башни. Полагаю, что госпоже Эдит это не составит никакого труда.

О, лицемерная ночь! Все кажется спящим, но никто не спит. Кто может похвастаться тем, что способен уснуть в замке Геркулес этой ночью? Вы думаете, заснула госпожа Эдит? А господин и госпожа Дарзак? Разве они способны забыться сном! А почему спит этой ночью профессор Станжерсон, страдающий постоянной бессонницей после событий в Гландье? А я сам, разве я сплю?

Я вышел из комнаты и спустился во двор. Мои торопливые шаги привели меня к Круглой башне как раз вовремя, чтобы увидеть, как лодка князя Галича причаливает к берегу у Вавилонских садов. Он выскочил на пляж, а за ним, сложив весла, вышел и его слуга Иван. Через несколько секунд они скрылись в тени старых пальм и гигантских эвкалиптов.

Я обошел двор Карла Смелого и с бьющимся сердцем направился в первый двор. Плиты под аркой звучно повторили мои одинокие шаги, и мне показалось, что у полуразрушенных сводов часовни затаился чей-то силуэт. Я остановился в тени арки садовника и нащупал в кармане свой револьвер. Силуэт не двигался. Принадлежит ли он человеку? Я бесшумно проскользнул за душистой цветочной изгородью ближе к часовне, а силуэт, должно быть успокоенный тишиной, пошевелился. Это Дама в черном, но луна сделала ее тень совершенно белой. И вдруг, как по волшебству, она исчезает. Я продолжаю приближаться к часовне и, по мере того как расстояние между нами уменьшается, начинаю слышать вздохи, прерываемые слезами. Она плачет! Но одна ли она? Быть может, нынешней тревожной ночью ей захотелось помолиться здесь, у этой разрушенной часовни, окруженной благоухающими цветами? Тут я заметил возле Дамы в черном еще один силуэт и узнал Робера Дарзака. С того места, где я теперь находился, их голоса доносились до меня достаточно ясно. Пусть это нескромно, но услышать их разговор я считал своим долгом. Теперь я уже не думал о госпоже Эдит и князе Галиче. Все мои мысли были заняты Ларсаном. Почему? Из-за Ларсана я хотел узнать, что они скажут друг другу.

Я понял, что Матильда тайком спустилась из башни, чтобы немного отвлечься в саду от своих мрачных мыслей, но Робер Дарзак последовал за ней. Дама в черном плакала. Она взяла мужа за руку и говорила ему сквозь слезы:

— Я знаю, знаю, как вы страдаете. И не говорите мне ничего больше. Когда я вижу, как вы изменились, как вы несчастны, я обвиняю себя в вашем горе. Не говорите мне, что я не люблю вас больше. Я еще полюблю вас вновь, Робер, обещаю вам это.

Она замолчала, молчал и Робер Дарзак.

— Да, обещаю вам это, — повторила убежденно Матильда и ушла, еще раз пожав ему руку.

Меня она не заметила, хотя и прошла совсем рядом, едва не задев платьем. Господин Дарзак остался на месте. Он посмотрел ей вслед и произнес громко и яростно, удивив меня своим тоном:

— Что ж, надо быть счастливым! Надо!

Вероятно, подошло к концу и его терпение. Прежде чем уйти, он погрозил кулаком небу и зловещей судьбе, взбунтовавшись против рока и призывая Даму в черном одуматься, кинуться ему на грудь и признать в нем своего властелина.

Едва он сделал этот жест, как мысли мои прояснились. Мысли, витавшие вокруг Ларсана, остановились на Дарзаке. Я очень хорошо это помню. Начиная с этой минуты, начиная с этого жеста алчности, я осмелился подумать то, что столько раз твердил себе о других, о всех других: «А если это Ларсан?»

Я был настолько взволнован, что, увидев, как он направляется в мою сторону, не удержался и попробовал скрыться. Но это лишь обнаружило мое присутствие. Робер Дарзак остановился и, узнав меня, сказал, пожимая мне руку:

— Вы были здесь, Сэнклер? И вам не спится? Мы все бодрствуем, мой друг. Вы, конечно, все слышали. Видите, как все это тяжело. Мне кажется, я больше не выдержу. Мы были на пороге счастья, она уже начала забывать свою ужасную участь, как вдруг тот, другой, появился вновь. И все было кончено. У нее уже не осталось сил для любви. Она дрогнула под ударами судьбы, смирившись и решив, что на нее наложено вечное проклятье. Понадобилось пережить ужасную драму минувшей ночи, чтобы поверить, будто эта женщина действительно когда-то меня любила. Да, в какой-то момент она испугалась за меня, и я, увы, совершил ради нее убийство. Но теперь ее вновь охватило полное безразличие и интересуют только прогулки с отцом. Если ее вообще еще что-нибудь интересует.

Он вздохнул так печально и искренне, что моя ужасная мысль сразу растаяла. Я думал теперь только о том, что он сказал, о трагедии этого человека, окончательно потерявшего любимую жену именно в тот момент, когда она обрела наконец своего сына, о существовании которого Робер Дарзак все еще не догадывался. И действительно, он не понимал поведения Дамы в черном, не понимал той легкости, с которой она от него отдалялась. Эту ужасную метаморфозу он объяснял всего лишь укорами совести и любовью дочери профессора Станжерсона к своему отцу.

— Что мне дало это убийство? — продолжал Робер Дарзак. — Почему я его совершил? Зачем мне предписано, как преступнику, это ужасное молчание, если она не желает вознаградить меня своей любовью? Вы думаете, Матильда опасается за меня, предвидя следствие и новый суд? Увы, Сэнклер, нет! Она всего лишь боится, что новый скандал погубит ее отца. Ее отец! Вечно ее отец! А я для нее не существую. Я ждал эту женщину двадцать лет, и в тот момент, когда мне наконец показалось, что мы близки к счастью, ее отец похищает ее у меня.

«Ее отец и ее ребенок», — добавил я про себя.

Он сел на один из камней, вывалившихся из часовни, и продолжал говорить, как будто убеждая самого себя:

— Но я вырву ее из этих стен. Я больше не могу видеть, как она ходит здесь под руку с отцом и не обращает на меня никакого внимания.

Пока он все это говорил, я оживлял в своей памяти печальные силуэты дочери и отца, бродивших с наступлением сумерек туда и обратно в огромной тени Северной башни, удлиненной отсветами заката. В моем представлении они были не меньше наказаны небом, чем несчастный Эдип и несчастная Антигона, влачившие некогда по свету свой груз сверхчеловеческого несчастья.

И вдруг, я даже не в состоянии сказать почему, вероятно, из-за какого-нибудь жеста или движения господина Дарзака, ужасная мысль снова проснулась во мне.

— Как могло произойти, что мешок оказался пустым? — спросил я неожиданно.