Месть под расчет - Джордж Элизабет Страница 35

Линли отыскал Питера в курительной комнате на первом этаже. С сигаретой в руке, он стоял возле камина, не сводя глаз с красной лисы под стеклом. Жалостливый таксидермист сделал ее как бы убегающей от охотника и всего в нескольких дюймах от норы, где она могла бы укрыться. Другим трофеям, увы, повезло меньше. Их головы висели на стенах между фотографиями, что свидетельствовало о приверженности членов семьи в стародавние времена к кровавому спорту.

Увидев отражение брата в стекле, Питер заговорил, не поворачиваясь к нему:

— Как ты думаешь, почему никто не уберет этот ужас с каминной полки?

— Наверно, потому что это была первая удачная охота нашего дедушки.

— Зачем убивать, если можно взять живой трофей?

— Так уж повелось.

Линли обратил внимание, что брат сменил свастику в ухе на золотой гвоздь. Он надел серые брюки, белую рубашку, свободно болтавшийся галстук — все вещи казались великоватыми, но, во всяком случае, были чистыми. И еще он надел туфли, правда, без носков. Это было большой уступкой с его стороны, и Линли тотчас взвесил все за и против допроса, которого нельзя было избежать, и понял, что Питер, как никогда, расположен к компромиссу, к уступкам, к тому, чтобы дать обещание исправиться.

Питер бросил сигарету в камин и открыл тайный бар под лисицей.

— Моя маленькая тайна, когда я был мальчишкой, — хохотнул он, наливая себе виски. — Джаспер показал мне этот бар, едва мне исполнилось семнадцать.

— И мне тоже. Своеобразный ритуал.

— Думаешь, мама знала?

— Наверняка.

— Какое разочарование. Считаешь, что ты умнее всех, а на самом деле ничего подобного. — Он в первый раз отвернулся от камина и поднял стакан в ухарском приветствии. — Всего наилучшего. Тебе повезло, Томми.

Тут Линли заметил, что у Питера блестят глаза. Неестественно блестят. Ив нем шевельнулось недоброе предчувствие. Подавив его, он поблагодарил брата и стал смотреть, как тот идет к столу возле широкого окна, выходящего на бухту, и перебирает лежащие на нем вещи, но не для разрезания бумаг с ручкой из слоновой кости, пустую серебряную чернильницу, трубки из вишневого дерева. Все еще отпивая из стакана, он взял в руки фотографию бабушки с дедушкой и зевнул, бездумно рассматривая их лица.

Видя это и понимая, что Питеру хочется возвести между ними барьер равнодушия, Линли решил не тянуть время.

— Мне бы хотелось расспросить тебя о мельнице.

Питер поставил фотографию на место и стал тереть пальцем пятно на задней стороне спинки кресла.

— О мельнице?

— Ты ведь бывал там, правда?

— Там я не был уже давно. Мимо проходил, конечно, когда шел в бухту. Но внутри не был. А что?

— Ты отлично знаешь ответ.

Лицо Питера оставалось бесстрастным, разве что дернулись губы. Он подошел к стене с университетскими фотографиями и принялся рассматривать одну за другой, словно видел их в первый раз.

— Все Линли за последние сто лет, — заметил он, — окончили университет. Один я — белая ворона. — Он тронул рукой панель в том месте, где не было фотографии. — Даже у отца был диплом, да, Томми? Но мы, конечно нет, не можем повесить его фотографию, чтобы он не смотрел на нас со стены и не судил за грехи.

Линли не поддался на провокацию, какой бы привлекательной она ни была.

— Мне бы хотелось поговорить о мельнице.

Питер допил виски и поставил стакан на низкий столик, продолжая осмотр. Он остановился перед последними снимками и, ткнув указательным пальцем в портрет брата, царапнул стекло:

— Вот и ты, Томми. Образцовый Линли. Семья может тобой гордиться. Честь и слава нашего дома.

Линли почувствовал, что у него сжалось сердце.

— Я понятия не имею о той жизни, которую ты выбрал для себя в Лондоне, — сказал он, надеясь, что это прозвучало благоразумно, но понимая, как он плохо заботился о брате. — Ты бросил Оксфорд? Отлично. У тебя своя жизнь? Отлично. Ты нашел эту… Сашу? Отлично. Но только не здесь, Питер. Мне твои штучки в Ховенстоу не нужны. Ясно?

Питер повернулся к нему лицом и склонил голову набок:

— Не нужны? Да ты приезжаешь сюда один-два раза в год и смеешь заявлять, что тебе нужно и что не нужно! Сейчас как раз такой случай?

— Не имеет значения, сколько раз я бываю в Ховенстоу. Я отвечаю за Ховенстоу, за каждого здешнего человека. И у меня нет желания разбираться с грязью…

— А, понимаю. На мельнице кто-то из здешних торгует наркотиками, и ты уже решил, что сердцем местной мафии может быть только твой брат. Отлично. Лучше не придумаешь. Как насчет отпечатков пальцев? Нашел там мои волосы? Или плевок? — Питер выразительно покачал головой. — Дурак ты. Если мне понадобится наркотик, какого черта я потащусь на мельницу? Мне не от кого прятаться.

— Тебя можно обвинить не только в том, что ты принимаешь наркотик. Ты увяз по самую макушку.

— Что это значит?

Вопрос Питера задел Линли за живое.

— Тебе тащат наркотик в поместье. Вот что это значит. Ты готовишь его на мельнице. Вот что это значит. Ты везешь его в Лондон. Чтобы использовать. Чтобы продавать. Достаточно красочная картина получилась? Черт побери, Питер, если бы мама узнала, она бы умерла.

— А тебе только этого и надо? Не будешь больше волноваться насчет того, обесчестит она тебя с Родериком или не обесчестит. Не будешь больше волноваться насчет того, сколько времени он проводит в ее постели. Если бы тебе так повезло и она умерла из-за меня, ты бы вернул папину фотографию на место. Тебе будет трудно, Томми? Ведь ты больше не сможешь играть роль несчастного педанта. Что же ты будешь делать?

— Не старайся увести меня от дела.

— Ну что ты! Увести. Вот уж преступление из преступлений! Опять я согрешил. Еще одно черное пятно на моей совести. — Питер снял со стены фотографию университета и бросил ее старшему брату. Она упала и ударилась о ножку стула. — Томми, ты, случайно, не ангел? Ну почему мне не удается следовать твоему чистейшему образцу?

— Питер, я не собирался выяснять с тобой отношения.

— Прелестно. Наркотики, прелюбодеяние, блуд. В нашей семье все есть. Что бы еще мы могли иметь, будь тут Джуди? У нее тоже был адюльтер, да, Томми? Что мать, что дочь. Вот и я говорю. А как насчет тебя? Ты слишком благороден, чтобы связаться с чьей-нибудь женой, даже если она понравится тебе? Это слишком аморально для тебя? Неэтично? Не верю.

— Пустой разговор.

— Как же мы мучим тебя. Не семья, а мешок с семью смертными грехами, которые нам еще к тому же нравятся. Мы позорим твой чертов титул или мешаем твоей обожаемой карьере?

— Ты бы все сделал, если бы мог, чтобы причинить мне боль, правда?

Питер засмеялся, но накрепко вцепился в спинку стула.

— Причинить боль тебе? Ты в самом деле так думаешь? Не могу поверить. Насколько мне известно, земля все еще вертится вокруг солнца, а не вокруг тебя. Ты это замечал когда-нибудь? На свете есть люди, которые живут, ни в коей мере не задумываясь о том, как их поведение скажется на восьмом графе Ашертонском, и знаешь, Томми, я среди них. Я не танцую под твою дудку. Не танцевал никогда. И никогда не буду. — На его лице появилось злое выражение. — Что мне нравится в нашем чертовом разговоре, так это твоя уверенность, будто ты обо всех заботишься, кроме себя самого. О Ховенстоу. О маме. Обо мне. А если все мы сгорим к чертовой матери? Ты же освободишься от нас. Тебе больше не придется играть роль покорного сына, любящего брата. Ты противен мне.

Питер сунул руку в карман и вынул пачку сигарет. Однако у него так сильно тряслись руки, что он уронил пачку, и сигареты рассыпались по ковру.

— Питер, — проговорил Линли. — Питер, разреши мне помочь. Так не может продолжаться. Ты же знаешь. Тебе надо изменить свою жизнь.

— Ну умру я, и что? Тогда тебе останутся только мама и Родерик. Знаешь, что она пригласила его? Какой удар для графа! Думаю, она решила провозгласить независимость.

— Не имеет значения. И тебе это известно. Позволь, я помогу тебе. Пожалуйста.