Дик Фрэнсис - Отражение Страница 36

В тот день я лег поздно и долго не мог заснуть. Утром мне нужно было позвонить в несколько мест. Сперва я набрал номер журнала «Лошадь и Собака», с главным редактором которого был знаком, и, объяснив ситуацию, попросил его поместить фотографию Аманды в ближайшем номере. Он посоветовал привезти снимок в редакцию сегодня же утром, если задержусь — будет поздно, они подписывают номер в печать в первой половине дня.　

Буду в течение часа, — пообещал я. — Оставьте место в две колонки шириной, сантиметров семь в длину, и еще на- текст — над и под фотографией… В общем, сантиметров одиннадцать. На следующей за оборотом титула странице, справа, так, чтобы бросалось в глаза.　Ну, Филип, это уж чересчур, — запротестовал было он, потом шумно вздохнул, и я понял, что он выполнит мою просьбу. — Да, кстати, Филип, вы ведь занимаетесь фотографией. Если у вас есть снимки скачек — привозите, поглядим. Мне нужны люди, не лошади. Портреты. У вас есть?　Да.　Отлично. И не тяните с этим делом. Ну, жду.　

Узнав от Мари Миллейс телефон лорда Уайта, я　

позвонил ему на виллу в Котсуолдс.　

Вы хотите поговорить со мной? — удивился Старина Сугроб. — А, собственно, о чем?　О Джордже Миллейсе.　А, фотограф. Тот, что недавно умер?　

Да, сэр. Его жена дружна с леди Уайт.　Знаю, знаю, — нетерпеливо проговорил он. — Можем встретиться в Кемптоне, вас устроит?　

Я ответил, что мне было бы удобнее зайти к нему домой, надеюсь, он не против. Старина Сугроб восторга не выразил, но все же согласился уделить мне полчаса и сказал, что будет ждать меня завтра в пять.　

Покончив с этой тягостной обязанностью, я положил на рычаг липкую от вспотевших ладоней трубку. Противно. Может, лучше перезвонить лорду Уайту и отменить завтрашнюю встречу?　

Потом я позвонил Саманте: разговор с ней вышел куда приятней предыдущего. Я спросил, не хотят ли они с Клэр поужинать со мной. Ее сердечный голос еще больше потеплел от удовольствия.　

Сегодня? — спросила Саманта.　Да.　Я не смогу. А вот Клэр пойдет с радостью.　Правда?　Ну конечно, дурачок. Когда?　

Я ответил, что заеду за Клэр около восьми. «Вот и чудненько», — сказала Саманта и спросила, как идут поиски Аманды, удалось ли мне напасть на след? Я начал рассказывать о своих делах запросто, словно знал ее всю жизнь. Да так оно в общем-то и было.　

Отведя душу, я поехал в редакцию и передал фотографию и подпись: «ДЕСЯТЬ ФУНТОВ НАЛИЧНЫМИ. Мальчики и девочки! Знаете, где эта конюшня? Первый, кто сообщит Филипу Нору по телефону… получит ДЕСЯТЬ ФУНТОВ НАЛИЧНЫМИ!»　

Мальчики и девочки? — удивленно переспросил редактор. — Думаете, они читают наш журнал?　Не уверен. Но их мамаши читают.　

Ненадежная публика.　

Просмотрев папку с моими работами, редактор сказал, что начинает печатать серию портретов «Мир скачек»: нужны новые, нигде не опубликованные　

снимки. Мои подходят. Не соглашусь ли я продать несколько фотографий?　

Ммм… да.　Гонорар получите по стандартным расценкам, — заметил он вскользь, и я согласился, лишь некоторое время спустя решившись спросить, каковы же они, эти стандартные расценки. И тут же устыдился своего вопроса. Стандартные расценки словно зачеркивали радость, которую приносило мне любимое дело, причисляли к определенному клану людей, занимающихся фотографией ради денег. Я с раздражением думал о стандартных расценках. Но от гонорара все же не отказался.　

Когда я заехал за Клэр, Саманты дома не было.　

Заходи, сперва выпьем немного, — сказала Клэр, широко распахнув передо мной дверь. — Ну и погодка!　

Я шагнул через порог из ноябрьской стужи и сырости. Клэр повела меня не вниз, на кухню, а в длинную, мягко освещенную гостиную, занимавшую почти весь первый этаж. Я огляделся: уютная, но незнакомая комната.　

Узнаешь? — спросила Клэр.　

Я покачал головой.　

Ну-ка, скажи, где ванная?　На втором этаже, первая дверь направо, голубой кафель, — ответил я без запинки.　Прямо из подсознания, — засмеялась она. — Странно, правда?　

В дальнем углу горел голубой экран, мелькали чьи-то лица. Клэр выключила телевизор.　

Может, хочешь досмотреть?　А, — она махнула рукой, — ерунда. Очередная лекция о вреде наркотиков. Горе-специалисты. Несли тут какую-то чушь. Ну что, выпьем? Чего тебе налить? Есть вино…　

Она показала на уже открытую бутылку бургундского, и мы решили ее прикончить.　

До того, как ты пришел, выступал какой-то дохляк, — сказала Клэр, — и вешал лапшу на уши: дескать, каждая пятая женщина принимает успокоительное, а из мужчин — только каждый десятый. Объяснил это тем, что бедные крошки ну совершенно не приспособлены к жизни — хрупкие беспомощные лапочки. Смех.　Почему?　Думаю, врачам, выписывающим рецепты, и в голову не приходит, что эти хрупкие беспомощные　

лапочки делают с лекарствами, — ухмыльнулась Клэр.　

А они, между прочим, премиленько добавляют их мужу в суп, и в котлетки, и в десерт, и тот все проглатывает, когда приходит с работы.　

Я расхохотался.　

Зря смеешься. Так оно и есть. Ну, например, если у бедной крошки муж — здоровенная тупая скотина и поколачивает ее, или она хочет, чтобы он поменьше приставал к ней с глупостями, — чего проще: подмешиваешь славный, совершенно безвкусный порошок муженьку в компот — и никаких проблем.　Какая великолепная теория!　Это не теория. Это суровая правда жизни.　

Мы сидели друг против друга в обитых бледным бархатом креслах и потягивали холодное вино. Пастельных тонов обои и мебель, приглушенный свет, и на этом фоне ярким живым пятном, в черных брюках и алой шелковой блузке,　

Клэр. Девушка, твердо стоящая на земле и знающая, чего хочет. Уверенная в себе. Решительная и умная. Не то что нежные нетребовательные создания, которых мне случалось приводить домой.　В субботу смотрела скачки, — сказала она. — Тебя показывали по телевизору.　Не думал, что ты интересуешься скачками.　С тех пор, как увидела твои фотографии, не пропускаю ни одной. — Она сделала глоток. Послушай, ты жутко рискуешь.　Не всегда.　

Она спросила, почему, и я, к своему удивлению, рассказал ей все.　

Но ведь это нечестно, черт побери, — сказала она, поморщившись.　Жизнь — сплошная нечестность. Приходится с этим мириться.　Мрачная философия.　Не обращай внимания. Немного рисуюсь, вот и все. На самом деле я принимаю жизнь такой, какая она есть. Думаю, что ни делается, все к лучшему.　

Клэр покачала головой и, допив до дна, спросила:　

А если всерьез расшибешься, что тогда?　Смотри, накаркаешь.　

Да нет, ты меня не понял. Я хочу спросить, что тобой будет в плане работы?　Залижу раны — и снова в седло. Пока болеешь, лучшие лошади достаются другому жокею.　Блеск. Ну, а если останешься инвалидом?　Тогда плохи мои дела. Ни скачек, ни денег мне больше не видать. Придется искать посильную работу.　А если погибнешь?　Ну, это вряд ли, — ответил я.　Думаешь, ты заговоренный?　Конечно.　

Она внимательно изучала мое лицо.　

Впервые встречаю человека, который так, между прочим, рискует жизнью по пять дней в неделю.　Ты преувеличиваешь. Но если действительно не повезет, существует Фонд помощи жокеям-инвалидам.　Что это за фонд?　

Он в основном складывается из частных пожертвований и занимается всякого рода благотворительностью: поддерживает вдов и сирот по　

гибших жокеев, оказывает помощь тем, кто на всю жизнь обречен ходить на костылях или прикован к постели или инвалидной коляске; следит, чтобы на старости лет жокеям-инвалидам не пришлось побираться ради куска хлеба или брикета угля.　

Хорошее дело.　

Мы допили вино и, немного погодя, поехали в небольшой французский ресторанчик, стилизованный под деревенский трактир: низкие, грубо　

сколоченные столы из некрашеных досок, тростник на полу и оплывшие свечи, воткнутые прямо в бутылки. Еда оказалась такой же непритязательной, как и убранство, и, конечно, ничего общего с французской кухней не имела, но Клэр, казалось, что ничуть не смущало. Мы ели телятину под белым соусом и старались не вспоминать, каков он на вкус во Франции, куда Клэр, так же, как и я, часто ездила, правда, не участвовать в скачках, а просто отдыхать.　

Поедешь в этом году во Францию? — спросила Клэр.　После Рождества. Здесь все замерзает, и тогда　

скачки устраивают в Кан-сюрмер — на Южном побережье.　

Здорово.　Там тоже будет зима, и я еду работать, но в общем-то, действительно, неплохо.　

Она снова заговорила о фотографии: хорошо бы заехать ко мне в Ламбурн и еще раз посмотреть «Жизнь жокея».　

Не беспокойся, если передумала, я не обижусь.　Что значит передумала? — она заметно заволновалась. — Ты ведь никуда не продавал эти фотографии, правда? Ты обещал не продавать.　Эти — нет.　Что ты имеешь в виду?　

Я рассказал ей о «Лошади и Собаке», о Лансе Киншипе, о том, как — вот уж не ожидал — многие заинтересовались моими работами.