Эмиль Габорио - Убийство в Орсивале Страница 37

— С хорошими вестями! — воскликнул он осипшим, пропитым голосом. — Удалось напасть на следы этого негодяя Геспена!

— В чем же дело, Гуляр? — спросил его судебный следователь. — Были вы, согласно моим приказаниям, в магазине «Кузница вулкана»?

— Так точно, господин судебный следователь. Тотчас же по выходе из вагона.

— Отлично. Когда видели там обвиняемого?

— В среду, восьмого июля, вечером.

— В котором часу?

— В десять часов, за несколько минут до закрытия магазина.

— Узнал ли его кто-нибудь на фотографии?

— Три приказчика, сударь, не более и не менее. Должен вам сказать, что манеры Геспена возбудили их внимание. Он держал себя как-то странно и был похож не то на пьяного, не то на человека под мухой. Он много говорил, ломался, обещал им свою протекцию и сказал, что если ему сделают скидку побольше, то он купит много садовых инструментов для одного дома, доверием которого он пользуется, а именно для торгового дома «Любезный садовник».

Домини прервал допрос, чтобы заглянуть в объемистое дело, лежавшее перед ним на столе. Отлично! В нем нашлись свидетельские показания! Геспен действительно был рекомендован графу Треморелю фирмой «Любезный садовник».

И судебный следователь громким голосом провозгласил:

— Сходство не подлежит сомнению. В обвинение Геспена объявляю, что в среду вечером он был в магазине «Кузница вулкана».

— Тем лучше для него, — не удержался Лекок.

Следователь слышал это восклицание, но не обратил на него внимания и продолжал допрос сыщика.

— В таком случае, — сказал он, — не сообщите ли вы нам, какие именно вещи приходил покупать обвиняемый?

— Приказчики это превосходно помнят, — отвечал сыщик. — Он купил там молоток, железные ножницы и напильник.

— А затем?

— Затем он купил финский нож.

Судебный следователь торжествовал.

— Ну-с, — спросил он с иронией у Лекока, — какого вы теперь мнения о вашем протеже? Что скажете вы об этом честном, славном малом, который в вечер преступления, вместо того чтобы веселиться на свадьбе, предпочитает лучше покупать молоток, ножницы, финский нож — словом, все инструменты, необходимые для взлома и убийства?

— Я полагаю, — ответил Лекок, — что убийцы в Вальфелю не употребляли в дело ни молотка, ни ножниц, ни подпилка, что им незачем было приносить их туда издалека, потому что они действовали топором.

— Значит, по-вашему, они не действовали ножом? — спросил судебный следователь насмешливо.

— Это уже другой вопрос, — отвечал Лекок, — но его нетрудно опровергнуть. Стоит только приложить это оружие к ранам жертвы, и тогда будет видно, соответствует ли его лезвие той ясной и свежей еще ране, которая находится у жертвы между плеч. Затем, спросили ли вы, какой именно монетой расплачивался за свои покупки Геспен?

— Это совсем уж здесь роли не играет.

— Простите меня, господин судебный следователь, но у меня на это дело свой взгляд. Эта подробность особенно важна. Какая улика наиболее серьезна в глазах следствия против Геспена? Это деньги, найденные у него в кармане. Предположим на одну минуту, что третьего дня в десять часов вечера он разменял в Париже тысячефранковый билет. Был ли этот билет частью преступления в Вальфелю? Нет, потому что в этот час преступление еще не было совершено. Откуда же он у него оказался? Но если моя гипотеза верна, то несколько сот франков, которые нашла при обвиняемом полиция, могли бы служить для нее верной базой и должны были бы составлять особую сдачу с билета.

— Все это одна гипотеза, — воскликнул Домини. — Но в чем же состоит ваше хваленое доказательство?

— Мои доказательства просты и ясны, — отвечал Лекок. — Как, вероятно, вы припомните, во время дознания в Вальфелю мы обнаружили, что стрелки часов остановились на трех часах двадцати минутах. И мне оставалось только — вы припомните? — пальцем повернуть и бой. И что же оказалось? Часы пробили одиннадцать. В эту минуту для нас стало ясным, что преступление было совершено до одиннадцати часов. Таким образом, если Геспен был в магазине «Кузница вулкана» в десять часов, то он не мог возвратиться в Вальфелю до полуночи. Следовательно, это не он совершил преступление.

Если эти дедукции Лекока были верны, то вся система доказательств судебного следователя должна была сама собой разрушиться. Но Домини не мог допустить, чтобы его так провели.

— Я не претендую на то, — сказал он, — что Геспен главный виновник. Он может быть и простым соучастником. Но что он соучастник — это факт.

— Соучастник! Нет, господин следователь, он только жертва, и больше ничего. О, Треморель отчаянный негодяй! Теперь вы понимаете, для чего ему понадобилось переводить стрелки вперед? Я и сам раньше не сообразил, для чего ему понадобились целых пять часов лишние, а теперь цель этого ясна. Это было необходимо для того, чтобы по-настоящему скомпрометировать Геспена, изобразить, что преступление было совершено после полуночи. Это необходимо…

Но тут сразу он вдруг прервал себя и остановился с открытым ртом и с устремленными в пространство глазами, так сказать, опешив от осенившей его идеи.

Судебный следователь, погруженный в дело, чтобы найти доказательства своим обвинениям, не заметил этого движения.

— Но тогда, — воскликнул он, — как же вы объясните упорное молчание Геспена, его отказ сообщить нам, как он провел ночь?

— Теперь я понимаю, господин судебный следователь, — отвечал Лекок, — и сумею объяснить упорное молчание Геспена. Я был бы страшно удивлен, если бы он решился говорить сейчас.

— Если он молчит, значит, он еще ничего не придумал в свое оправдание.

— Нет, нет, поверьте мне, он вовсе его не ищет. По моему мнению, Геспен — жертва. Я подозреваю, что Треморель устроил ему ловушку, в которую тот попал и сознает свое положение в ней настолько безвыходным, что всякую борьбу считает бесполезной. Этот несчастный убежден, что чем больше он будет выгораживать себя, тем более будет запутываться в той сети, в которую попал.

— Я того же мнения, — подтвердил и отец Планта.

— Действительный преступник, — продолжал агент тайной полиции, — граф Гектор, знал, что у следствия будут свои предположения о виновном, вытекающие из самого преступления. Он не мог не признавать, что если у полиции нет еще в руках виновного, то она приложит все свои усилия к тому, чтобы быть настороже. Он бросил нам Геспена, как охотник, находясь в безвыходном положении, бросает перчатку преследующему его медведю. Очень возможно, он имел в виду, что заблуждение впоследствии разъяснится и невинный будет освобожден, но, конечно, надеялся этим выиграть время. И в то время как медведь набрасывается на перчатку, переворачивает и грызет ее, охотник достигает безопасного места и скрывается. Так сделал и Треморель.

К несчастью, было очень трудно убедить судебного следователя.

— А разве вы не видали, — возразил он, — состояние духа Геспена?

— Э, милостивый государь, — воскликнул Лекок, — ну что может доказывать состояние духа! Желал бы я знать, каково было бы наше с вами состояние духа, если бы мы завтра же были арестованы по обвинению в тяжком преступлении! А ведь мы с вами уже привыкли к судебной процедуре!.. Возьмем дело Сильвена…

Легкими ударами по столу судебный следователь прервал Лекока.

— Вам, кажется, угодно противоречить, милостивый государь? — обратился он к агенту тайной полиции. — И притом прямо в кабинете вашего начальника? Нет нужды в этом возражении. Здесь нет ни адвокатов, ни судей. И вас, и меня воодушевляют одни и те же честные и благородные намерения. Каждый из нас в сфере своих полномочий стремится к отысканию правды. Вы видите свет ее там, где я нахожу одни только потемки, но вы можете так же ошибаться, как и я. — И с редкой снисходительностью, граничившей почти с героизмом, но все же не без некоторой иронии он добавил: — Что же, по-вашему, я должен был сделать?

Лекок молчал.

— Ну? — настаивал Домини.

— Ах, — воскликнул Лекок, — если бы только мне была предоставлена возможность самому задать два-три вопроса этому несчастному Геспену!

Судебный следователь позвонил. Вошел судебный пристав.

— Что, — обратился к нему Домини, — Геспена уже отвели обратно в тюрьму?

— Никак нет.

— Тем лучше! Скажите, чтобы его привели ко мне.

Лекок не скрывал радости. В этом отношении он не рассчитывал на свое красноречие и не смел даже надеяться на такой быстрый, выдающийся успех.

— Но пока господина Геспена не привели, — сказал он, — позвольте мне, господин мировой судья, задать вам один только вопрос: виделся ли Треморель после смерти Соврези со своей прежней любовницей?

— С Дженни Фанси? — переспросил немного удивленный отец Планта.

— Да, с мисс Фанси.