Клод Изнер - Убийство на Эйфелевой башне Страница 37

Пока она расхваливала ему достоинства «Хэммонда», он попытался привести мысли в порядок. Если письмо было доставлено прямо в магазин, его автором не мог быть Капюс. «Я не удержался и сообщил ему адрес».

Сомнений не оставалось, его умышленно затягивали в западню. «Как он узнал об этом? Откуда этот негодяй Дукович мог выяснить, что я говорил с Капюсом?» Ответ напрашивался сам собой. Он вспомнил, как старик записывал в школьной тетрадке его фамилию и название «Пасс-парту». «На случай, если вы исказите мои слова». Перерезав горло Капюсу, Дукович, конечно, перевернул его комнату вверх дном и нашел тетрадку.

— Вы так побледнели… У вас все в порядке? — спросила Эдокси, внезапно прижимаясь к нему и расстегивая его редингот.

Он вяло сопротивлялся. Ему нужно было еще кое о чем спросить. Освещала ли «Пасс-парту» приезд Буффало Билла?

— Не окажете ли мне любезность показать первые номера газеты? — пробормотал он хрипло.

Удивленная, она отступила.

— Прямо сейчас?!

— Прошу вас.

— Вам ни в чем нельзя отказать, — отозвалась она с явным разочарованием. — Присядьте за мой стол. Это за машинкой, я сейчас ее отодвину.

Она положила перед ним дюжину экземпляров и наклонилась, заглядывая через плечо.

— Если вы скажете, что ищете, мсье Легри, я определенно смогу вам помочь.

— Ничего особенного, просто хочется почувствовать общую интонацию газеты, понять, для какого читателя я работаю.

Спина налилась тяжестью, затылок сдавило, в желудке встал ком.

— Не могли бы вы… — он осекся, — открыть окно, здесь душно.

— Я принесу стакан воды. Да снимите вы редингот, какие между нами церемонии!

Не ответив, он принялся с шумом перелистывать подшивку. Она вышла, и он слышал, как она открыла шкаф. Скорее, скорее… О Буффало Билле ни слова. Тогда что же в тот день делала Таша на вокзале Батиньоль? Номер за 14 мая был скучный, а за 13-е почти целиком посвящен родам, случившимся…

— «…в одном из лифтов башни. Новорожденная, Августа-Эйфелина, названная так в честь конструктора этого сооружения, будет одарена самим Гюставом Эйфелем…» — прочитал он вслух, ибо в эту минуту Эдокси вошла в комнату со стаканом воды.

Виктор осушил его залпом, подавился, закашлялся. Она похлопала его по спине.

— Что ж это за способ пить такой!

Она присела на подлокотник кресла, прижавшись к нему бедром.

— Это ж надо додуматься, а? Взбираться на такую высоту на девятом месяце беременности! Есть же такие женщины, способны невесть на что, лишь бы прославиться!

— Это необычнее, чем приезд Буффало Билла, — заметил он с деланной непринужденностью.

— Мариус решил, что лучше вообще не упоминать о краснокожих, потому что все газеты об этом пишут. Как вы знаете, он плывет против течения. Впрочем, мне тоже нравится быть непохожей на других. Возьмем хоть мужскую внешность. В отличие от большинства женщин, меня не волнует телосложение блондинов.

В ответ Виктор тусклым голосом промямлил:

— Я бы охотно выпил еще воды.

С легким вздохом Эдокси вновь вышла из комнаты, а он спасся бегством, причем со скоростью не меньшей, чем когда вырвался из комнаты мертвого Капюса.

Словно стайка попугаев, топорща перышки и издавая пронзительные звуки, дамочки так и порхали вокруг бедняги Жозефа. С риском наткнуться на острие зонтика, он прорвался к прилавку и использовал его в качестве укрытия, оценивая намного превосходящие силы противника и примериваясь к новой вылазке. Оставалось последнее средство:

— Говорит пусть только одна, или я вызову полицию! — завопил он.

Повисла удивленная тишина. После короткого совещания с подругами Рафаэллой де Гувелин, Матильдой де Флавиньоль, Бланш де Камбрезис и Адальбертой де Бри графиня де Салиньяк подняла белый флаг и повторила свои требования.

— Роман называется «Та, которая».

— Фамилия автора? — сухо осведомился Жозеф.

— Жорж де Пейребрюн.

— Издатель?

Пять дамочек, выстроившихся у прилавка, обменялись безнадежными взглядами.

— Ладно, проехали. О чем роман?

— Это история о трех бедных непорочных девушках, одна из которых после серьезного проступка — сами догадываетесь, какого, — становится матерью! — воскликнула графиня де Салиньяк, меряя Жозефа взглядом так, словно это он был виноват в столь драматическом повороте событий.

— Признаюсь, мне такая книга неизвестна, — сказал измученный Жозеф. — Дорогие дамы, нам пора закрывать магазин!

— Уже? Да ведь только пять часов!

— Учет!

Воспользовавшись тем, что голоса покупательниц заглушили звон колокольчика, Виктор прокрался в магазин. Жозеф заметил его, когда тот уже дошел до бюста Мольера, и попытался было что-то сказать, но Виктор приложил к губам палец и скрылся на лестнице.

Наконец дамы, несмотря на свое численное преимущество, были вытеснены за дверь. Жозеф запер ее на ключ, вытер лоб и взбежал по лестнице. Виктор ждал его на кухне.

— Ну и ну, мсье Легри, вот уж явились не запылились! Жаль, вы не пришли на несколько минут раньше, они меня тут чуть не укокошили!

— Жозеф, вспомните хорошенько, в котором часу курьер доставил письмо?

— Письмо? Какое письмо? Ах, письмо! Я только что раскрыл ставни, ровно в восемь. Он хотел отдать его вам в собственные руки, сказал, это срочно. Я ответил, мол, срочно или нет, не могу же я достать вас из своей шляпы.

— В восемь? Вы уверены?

Жозеф состроил обиженную мину.

— Мсье Легри, я каждое утро открываю магазин в 7.45, минута в минуту, вам ли не знать! Я несколько раз покричал вам, никакого ответа, тогда я забеспокоился, поднялся и вижу: никого. И тут я подумал: «Неужто мсье Легри решил сопровождать мадам де Валуа до самого Ульгата!»

— Как он выглядел, этот курьер?

— Как и всякий кучер.

— Кучер!

— Ну да, кучер. Его фиакр стоял перед лавочкой Сюльпис Дебов.

— Внутри сидел пассажир?

— Эх, мсье Легри, я сквозь стены не вижу, и потом должен вам сказать, что…

Не дослушав, Виктор помчался к себе в кабинет. Оскорбленный Жозеф вернулся в магазин, ворча себе под нос:

— Выложи я ему сейчас, что на душе накипело, он бы так просто не ушел…

Он снова отпер дверь магазина, окинув улицу взглядом: дам уже не было поблизости. Ну а раз так, что бы ни случилось, лавка останется открытой до девяти.

Не в силах усидеть на месте, Виктор ходил из угла в угол, рассуждая сам с собой.

— В восемь часов Дукович пускал рулады на улице Нотр-дам-де-Лоретт. Письмо могла доставить только Таша. Да, это она. Она предупредила его о непредвиденных обстоятельствах ночью или ранним утром. Я ничего не слышал…

Взволнованный, он остановился у комода и схватил картину, написанную Ломье. На него вдруг накатило: это ладное тело, круглые груди, которые он так страстно сжимал… Неужели она играла комедию?

«Ты ничего о ней не знаешь, ничего».

По улице с грохотом проехал фиакр. Виктор закрыл глаза, словно от яркого света. Последний раз взглянув на картину, он перевел взгляд на фотографию Кэндзи. Наполнил ванну и стал раскладывать по местам предметы, лежавшие на ковре. Заинтересовавшись коробочкой, после некоторого колебания он приоткрыл крышку. Там обнаружился медальон с миниатюрным портретом его матери и фото молодой женщины, на обороте которой стояла надпись: Айрис, март 1888, Лондон. Он вытащил из-под рамки два толстых конверта с восковыми печатями, поборов желание вскрыть их, и перевязанный шнурком пакет. Еще не отдавая себе отчета в том, что делает, он быстро развязал тесьму. Это были «Капричос» Гойи. «А мне сказал, отнес к переплетчику!» Виктор стоял в оцепенении, машинально переворачивая страницы, пока его внимание не привлек один из офортов: истомленный человек, окруженный хищными ночными птицами, — оригинал репродукции, что висела в спальне Таша!

— «Сон разума порождает чудовищ».

Нельзя допустить, чтобы поток подозрений перечеркнул всю его жизнь. Виктор продолжал листать книгу, чтобы занять чем-нибудь руки. Он отказывался поверить, что Кэндзи причастен к этому делу, и тем не менее с очевидным не поспоришь, он и Таша явно были в сговоре.

«Она ждет меня в восемь вечера!» — подумал он с горечью. Им овладел внезапный приступ ярости. «Она писала мне нежную записочку, а сама прекрасно знала, что ее сообщник придет расправиться со мной! Но кто же этот сообщник?»

События прошедшего дня пронеслись перед ним. Он положил обратно «Капричос», накрыл циновкой и простыней матрас и вышел.

У подножия Эйфелевой башни, между набережными и железнодорожными путями, по которым ехали поезда на Марсово поле, раскинулась диковинная деревня, где были представлены виды человеческого жилья от доисторического времени до эпохи Возрождения. Возведенные по проекту Шарля Гарнье, эти шесть участков, каждый из которых состоял из множества конструкций, были обречены на успех у любопытной толпы. Но металлическое чудовище накрывало постройки своей зловещей тенью, и даже немногочисленные посетители чувствовали себя здесь неприютно.