Загадка золотого кинжала (сборник) - Лондон Джек Страница 37

– И как думаете, станет девушка четыре года ждать парня, которого, с точки зрения всего света, стоит забыть как можно скорее?

Рыбак был тугодум, но не дурак, а ответ тут мог быть только один, но… что-то заставило его солгать. Наверное, доброе сердце. В общем, что-то такое было в этом каторжнике – и он ответил так:

– Станет, наверное. Девушки – они такие.

Каторжник промолчал, но словно ожил внутренне – должно быть, ложь и правда вышла во спасение.

Не сказав ни слова, даже «спасибо», он забрал макинтош, вершу и чехол для удочки. Теперь, полностью замаскированный, он выглядел совершенно безобидным последователем почтеннейшего сэра Айзека Уолтона[20].

Они постояли, глядя друг на друга. Потом беглый каторжник спросил:

– Не одолжите пятерку?

– Не вопрос. – Рыбак достал кошелек, набитый банкнотами, достал пятифунтовую купюру. – Точно хватит? – уточнил он, усмехнувшись.

– Если вам не жалко – еще пятерку.

Тот дал.

– Благодарю. Можно узнать ваше имя и адрес? Хотел бы вернуть все это вам, если… если возможность представится.

Попытка сказать это равнодушно провалилась.

– Калеб Эс Харкнесс, ВМФ США, фрегат «Боец», сейчас на рейде в Плимуте, – кратко сообщил тот.

– А-а, так вы американец!

– И потому я, выражаясь по-моряцки, хрен клал на ваши законы.

– Мистер Харкнесс, значит… или…

– Я капитан.

Они пожали друг другу руки и на том расстались.

Только прихрамывая в казенных ботах по дороге на Тэвисток, капитан понял, что он сам так и не задал своему знакомцу ни одного вопроса. До города было две мили – и неизвестно еще, ходят ли оттуда поезда на Плимут, дождь лил отчаянно, а без макинтоша капитан совсем промок, но он ни о чем не жалел. Порой по лицу его пробегала улыбка.

У капитана Харкнесса были весьма своеобразные и стойкие взгляды на мир – о чем, впрочем, большинство не подозревало, поскольку он не спешил этими взглядами делиться. И превыше всего он ценил благородную и бесстрашную невозмутимость, которой, как известно, так славна британская аристократия. Не было на свете человека, ни даже толпы людей, которая могла бы напугать капитана Харкнесса. Уж конечно, не боялся капитан и того бедолаги, что оставил его без макинтоша, удочки и бахил.

Все мы стремимся приблизиться к идеалу.

Калеб Эс Харкнесс полагал себя самым невозмутимым человеком в обоих полушариях.

Беглый каторжник его превзошел.

Признать свое поражение?

Проще было расстаться с вышеупомянутыми предметами, не получив никакой гарантии их возвращения, кроме хорошего произношения собеседника.

Два дня спустя он получил посылку. В ней были бахилы, макинтош, отличная английская удочка и две пятифунтовые банкноты.

Америка любит показывать, насколько она ценит своих славных сынов, но не всегда проявляет мудрую умеренность, воздавая им почести. Если бы тем же отличалась Англия, многие из нас были бы милосерднее к своим перьям; но об этом судить британской публике как наиболее пострадавшей стороне.

Продвижение Калеба Эс Харкнесса было неизбежно: во-первых, он был человек непревзойденной дерзости, во-вторых, он отлично знал, что дерзким быть благоразумно.

Корабль его жизни лег на прямой курс вверх по лестнице чинов в действующем флоте – и когда достиг положенного ему предела, повернул к флоту пассивному, сиречь к маленькому уютному дому в Вашингтоне и распростертым объятиям сливок общества сего благословенного города.

Здесь он тоже имел успех, ибо свет оценил его дерзость едва ли не выше, чем море. Вдобавок он открыл в себе новый талант: заставлять окружающих выглядеть нелепо и смешно – а ведь на свете нет людей более чувствительных, чем американские сенаторы.

А потому через шесть лет мы обнаружим Калеба Эс Харкнесса не в русле реки, но посреди вашингтонского великолепия. В столице устраивали торжества по случаю того, что Англия избрала для мирного взаимодействия с заморскими светилами одну из ярчайших своих звезд.

Хотя полномочный посол пока еще не появлялся на публике – но он был старшим сыном британского графа и имел собственный титул, а этого Вашингтону (и доброй доле Бостона с Нью-Йорком) было вполне достаточно.

Вдобавок посол уже показал, что может играть на равных одновременно с двумя американскими политиками и их компетентными секретарями, а следовательно, завоевал уважение всех политических партий (кроме той, к которой принадлежали пострадавшие в ходе «игры на равных» политики).

Президентский дневной прием побил рекорды посещаемости – а это значило, что на лестницах не хватало места, а пальцы правой руки у американских принцев крови и выборной элиты уже давно затекли.

От этой толпы наш знакомец бежал вглубь здания, ожидая начала происшествия, – и наткнулся на мужчину и женщину, зашедших в залу и теперь с интересом глядевших по сторонам.

– Бог ты мой! – воскликнул Харкнесс, когда взгляд его, мрачно и неспешно обходивший вокруг, наткнулся на даму.

Простим ему это недостойное джентльмена восклицание, ибо, может статься, наш американец никогда еще не встречал столь совершенного Божьего творения. В лице, глазах, в каждом движении этой дамы было то бесстрастное достоинство, которым, случается, бывают облечены умные и красивые женщины в пору прощания со своей юностью.

Она была довольно высокого роста, с легкими темно-русыми волосами и глубокими голубыми глазами, полными радостного жизнелюбия. Не чрезмерно стройная, она была похожа на юношу, чья сила и красота – в соразмерности его тела.

При виде такой моряки и солдаты задумываются, на что же похожи ее братья.

Все это Харкнесс отметил про себя, оглядев незнакомку с той ненавязчивой тщательностью, что так свойственна американцам вообще.

Он стоял у завешенного портьерой входа, застегивая перчатку, когда его толкнули.

– Прошу прощения, не заметил, – хлопнул капитана по плечу генеральный секретарь английского посольства. – Искал кое-кого. Бог мой, что за духота… А вот и он!

И секретарь направился к только что зашедшей паре.

– Монти, поспеши, ты срочно нужен, – сказал он юноше, бывшему заметно моложе своей спутницы, которой он бросил пару слов.

Та рассмеялась, и секретарь вновь направился к Харкнессу.

– Харкнесс, позвольте представить вам леди Сторрел.

Тот мягко улыбнулся, великолепно понимая, что просто попался под руку: отнимая у дамы кавалера, нельзя его никем не заменить.

– Леди Сторрел, позвольте представить вам адмирала Харкнесса, человека, который, несомненно, сделает Америку Владычицей морей!

И, от души расхохотавшись, секретарь забрал Монти, и они ушли.

– Неужели взаправду сделаете? – улыбнулась леди Сторрел, и в улыбке ее была удивительная для адмирала смесь детской непосредственности и аристократизма истинной англичанки.

– Непременно. Но каким образом – этого я вам не скажу.

– И не стоит. Вы ведь американец?

– Да, но только не надо вот этого.

– Чего именно? – Леди недоуменно сморгнула.

– Ну, полагаю, – в его серьезных глазах мелькнул озорной огонек, который леди заметила и который ей понравился, – вы намереваетесь поделиться с кем-нибудь впечатлениями от всего, здесь происходящего. Полный бедлам, не так ли?

– О да, – рассмеялась она. – Бедлам!

Еще несколько минут – и они уже сидели в уютном уголке, окруженном цветами, и она щебетала о том о сем, как школьница, отпущенная домой на выходные, а он слушал и порой вставлял пару метких словечек или ироничное замечание.

Она заговорила о себе – и, естественно, о своем муже. Об их доме в Англии, о его карьере и о своей ненависти ко всякой политике…

– Кстати! – вдруг воскликнула она. – А вот и он.

Харкнесс увидел высокого мужчину в парадном облачении британского дипломата.

– О! Это он, значит, ваш муж? – спросил он глухо.

Она улыбалась, взглядом маня супруга, как это умеют делать женщины; но что-то в голосе Харкнесса привлекло ее внимание, и она резко обернулась.