Александр Трапезников - Мышеловка Страница 39

Мы слушали Маркова внимательно, пытаясь угадать, куда он клонит. Но лицо капитана оставалось непроницаемым. Он всегда любил нагонять туман.

— Я предупрежу кого успею, — пообещал Мишка. — Только все равно мне кажется, что это дело рук самого Громыхайлова.

— А может быть, вполне добропорядочного человека, на которого никак не подумаешь, — возразил Марков. — В криминалистике таких случаев полным-полно. В прошлом году в Москве пол года, орудовал маньяк по кличке Квазимодо. Изувечил четырнадцать детей. А на поверку оказался журналистом одной из центральных газет, парламентским корреспондентом. И никто подумать не мог! Вот так-то… Даже Комочков его знал и нахваливал.

Мы подошли к магазину. Здесь нас поджидали одутловатое лицо продавщицы и абсолютно пустые полки. А ведь еще позавчера они ломились от различных консервов, сухих колбас, сала и прочей снеди.

— А где… все продукты? — спросил я Зинаиду. — Неужели мыши съели?

— Все на складе, опечатано, — ответила продавщица. — С сегодняшнего дня у нас карточная система. Строгое нормирование продуктов.

— Кто же это так распорядился?

— Александр Генрихович. Его указание.

— Разве вы уже подчиняетесь Намцевичу?

— А как же иначе?

— Ну вообще-то это разумно, — вмешался Марков. — И тут я его поддерживаю. А то слопают все к чертовой бабушке, а потом друг за дружку примутся. Ну а где же нам раздобыть эти самые карточки?

— У Намцевича. — Голос у продавщицы был печальный, будто она совсем недавно плакала. И я подумал, что ей сейчас действительно несладко, ведь по поселку ползут слухи, что убийство девочки — дело рук ее сына. Она наверняка знает, где он прячется, подумал я. Только как его выследить?

— Лучший способ держать людей в повиновении — это посадить их на голодный паек, — заметил между тем Марков. — Светлая голова у нашего Александра Генриховича. Ну а бутылочка водки нам не обломится?

Продавщица замахала руками:

— Спиртное вообще все вывезено!

— Круто. Придется самогон гнать, — сказал Марков и неожиданно резко спросил: — Ваш сын в детстве увлекался ловлей жуков, мух или бабочек?

Этот вопрос прозвучал так внезапно, словно Егор щелкнул курком пистолета. Даже я растерялся.

— Кто… Гриша? Нет… иногда, — испуганно пробормотала Зинаида. — А зачем вам это? Я не помню.

— Ну как же не помните? Такие вещи каждая мать очень хорошо знает. Были у него подобные увлечения?

— Кажется, да… Но вообще-то он больше любил рыбу ловить. Часами на озере пропадал. Да к чему вам все это знать?

— Так просто. Ну, к рыбе мы еще вернемся, а пока — прощайте. — И Марков, ничего больше не говоря, вышел из магазина. На улице я нагнал его и первым делом попросил объяснить столь странные вопросы.

— Надо, — коротко отозвался он. — Это может многое прояснить.

Больше мне не удалось выдавить из него ни слова.

Вечером возле церкви произошел скверный инцидент. Мы не были свидетелями, но к нам забежал Мишка-Стрелец и рассказал все в подробностях. Мертвую девочку принесли в церковь и стали готовить к отпеванию. Но Монк и его сподвижники стали требовать, чтобы Алевтину в последний путь провожали именно они. Ворвавшись в храм, они пытались вырвать мертвое тело и унести в свой «айсберг». Скандал разгорелся нешуточный. И если бы не оказавшийся в церкви кузнец Ермольник со своим помощником, то неизвестно, чем бы все закончилось. Они прекратили безобразную сцену, вытолкав сподвижников Монка на улицу. Сам проповедник вновь призывал свою Гранулу, грозя немыслимыми карами всем, кто участвовал в отпевании девочки. Выслушав Мишку-Стрельца, мы с Марковым понимающе переглянулись. К этому времени мы уже оставались в доме одни. Все остальные подались в особняк Намцевича.

— Не нравится мне все это, — сказал Марков. — Зреет большая гроза. Даже как-то дышать тяжелее стало. Словно кто-то кислородный шланг перекрывает и старается присвоить весь воздух. А не отправиться ли и нам к Намцевичу? Должны же мы получить хотя бы продуктовые карточки?

По правде говоря, мне и самому хотелось вновь побывать у нашего феодала. Была у меня и еще одна приманка — Валерия.

— Пойдем, — согласился я. — Делать-то все равно нечего.

Мишка-Стрелец плелся за нами и что-то бубнил себе под нос. Только сейчас я заметил, что он сильно пьян. И то лишь по одному признаку: глаза его не косили в разные стороны, а, наоборот, сходились у переносицы.

— Где ты раздобыл спиртное, дружок? — поинтересовался Марков, принюхиваясь. — Или Зинаида открыла тебе свой Сезам?

— Мне с башни видно-о все, ты так и знай! — запел вдруг Мишка. — К одиноким женщинам нужен особый подход…

— Какой же?

— Не скажу!

— Так я тебе сам отвечу, — сказал Марков. — Просто ты знаешь, где прячется ее сын, Гриша, и шантажируешь этим Зинаиду.

Мишка-Стрелец остановился как вкопанный. Глаза его стали нелепо вращаться, пытаясь сфокусироваться на Маркове.

— Откуда ты?.. Черт московский! Одно слово — сыщик…

— Значит, угадал? — продолжил Марков. Он взял Мишку за плечи и, хотя и был ниже его ростом, встряхнул так сильно, что казалось, кости смотрителя забренчали на весь поселок. — А теперь говори: где он скрывается? Иначе я из тебя дух вышибу. — С этими словами он нанес ему короткий удар в солнечное сплетение.

Мишка согнулся пополам, ловя ртом воздух. Потом он с трудом распрямился, опасливо косясь на кулаки Маркова.

— Когда ты его видел последний раз и где? — повторил Егор.

— Чего ж ты такой… дурной, — отозвался Мишка. — Прямо как гестаповец. У меня ж язва…

— Оставь его, — попросил я Маркова. — Он и так скажет.

— Скажу, — согласился Мишка. — Только не сейчас. Вот завтра возьму еще одну бутылку у Зинаиды, а потом вместе пойдем Гришку ловить. Ему теперь никуда не деться. Мы его, как медведя, обложим! В берлоге. Рогатины только возьмите. А медаль потом дадите?

— Дадим, дадим, — успокоил его Марков. — Ладно, иди проспись…

Ковыляющей походкой Мишка-Стрелец побрел к своей башне. А мы направились к особняку Намцевича, до которого было уже рукой подать.

— Поймаем этого маньяка — тогда многое прояснится, — сказал Марков. — Зря ты меня остановил. Я бы из него вытряс, где он прячется. Тогда бы прямо сейчас и занялись этим делом. У меня охотничий азарт начинается.

— Ничего, попридержи свой пыл до завтра.

Через пару минут мы стояли перед массивными чугунными воротами, из-за которых доносились громкие голоса и смех. В кармане у меня лежал ключ от этих ворот, и мне очень захотелось воспользоваться им, похвастаться перед Марковым. Но я сдержался: раз у него есть от меня секреты, то и у меня тоже будут. Нас заметил стоявший за решеткой охранник, позвал другого — бритоголового «бельгийца», как окрестил его Егор, и тот отправился отпирать ворота. Мы вошли во внутренний двор, а «бельгиец» вновь пробурчал что-то нечленораздельное, похожее на «Добрр-р вчр-р…». А навстречу нам уже шел сам Намцевич.

— Значит, все-таки соизволили принять мое приглашение? — улыбаясь, спросил он, протягивая каждому из нас по руке. — Ну и правильно. Я же не ядовитая гадюка, чтобы меня бояться. — Он взглянул на меня с каким-то намеком, а я подумал, что, возможно, о той змее в нашей постели ему рассказала Милена. Но могло быть и совсем иначе… Мне почему-то хотелось верить, что и гадюка, и смерть деда и девочки, и даже оползень, да и вообще все, что происходит или еще может случиться в Полынье, — все на его совести. Я понимал, как это глупо — вешать все на одного человека, но не мог отказать себе в удовольствии думать именно так. Этот человек внушал мне неприязнь. Может быть, я просто завидовал ему? Его богатству, умению жить по своим законам, не подлаживаясь и не завися от других, как это делал я? Или завидовал тому, что рядом с ним живет эта девушка — Валерия? Странно, но Намцевич каким-то образом и притягивал меня, и отталкивал.

— Все уже в сборе, — сказал он и повел нас в дом.

Мы поднялись на второй этаж, в тот самый зал, где стояли гипсовые статуи, а по стенам были развешаны картины. Но теперь тут также были установлены с десяток легких столиков, между которыми сновали слуги с подносами, звучала музыка, а в удобных креслах сидели приглашенные гости. Меня несколько удивило, что кроме наших друзей здесь были и поселковый староста Горемыжный с супругой, доктор Мендлев с Жанной, Дрынов, Раструбов, учитель, проповедник Монк, а также еще пять-шесть незнакомых мне человек. Позже я узнал, что они принадлежали к самым зажиточным семьям Полыньи. Но первым же делом я углядел Валерию, на которую трудно было не обратить внимание — столь ярко она выделялась среди остальных. Черные волосы обрамляли мраморное лицо древнегреческой богини, темные глаза блестели, а тонкие губы нервно подрагивали. На ней было надето бежевое вечернее платье, довольно открытое, подчеркивающее ее стройную, чуть хрупкую фигуру. Я видел ее всего третий раз в жизни: первый — когда она, словно разъяренная пантера, влетела на балкон, помешав нашему разговору с Намцевичем; а второй — когда она смирно сидела рядом с учителем, а я подгладывал за ними в бинокль с башни. Мне подумалось, что она принадлежит к натурам весьма неуравновешенным, холерического типа, у которых взрывы эмоций сменяются равнодушием и апатией к жизни. Она сидела за отдельным столиком, и, судя по всему, гости ее не особенно интересовали. Но едва мы вошли в зал, как она посмотрела на нас и как-то заметно вздрогнула, встрепенулась, словно что-то подхлестнуло ее. Она неотрывно следила за нами, повернув свою скульптурную головку. Нет, не за нами. Она смотрела не на Намцевича или Маркова, а именно на меня! Я был удивлен и польщен этим, ведь в первый раз Валерия не обратила на мою персону ни малейшего внимания. А теперь просто не спускала с меня глаз, будто весь вечер ждала этой встречи. Она даже приподнялась из-за столика, как бы намереваясь пойти мне навстречу. Я не мог ошибиться — наши взгляды встретились, сцепились в какой-то магнетической борьбе. Почему я так заинтересовал ее? Я понимал, что, должно быть, она видит во мне кого-то другого, но все равно плыл в сладостном тумане, стремясь к ней всеми силами своей души. Из этой прострации меня вывел голос хозяина дома. Намцевич уже подошел к Валерии, вновь усадил ее за столик и поднял бокал.