Батья Гур - Убийство в кибуце Страница 4

— Все это не важно, — сказал врач, — мы бы все равно не успели… — Он не закончил фразу, потому что послышались шаги бегущего человека и в конце аллеи показалась Рики. — Быстрей — инъекцию! — скомандовал врач, и Рики вонзила длинную иглу в руку Срулке. Прошло много времени, пока, перепробовав все, что у них было под рукой, доктор и Рики оставили свои попытки.

Моше сел на бордюр клумбы, его ноги подрагивали. Он все еще не выпускал из рук голову отца.

— Хотите, чтобы мы доставили его в больницу? — спросил доктор, и Моше непонимающим взглядом уставился на него.

— Зачем? Кому это надо?

Доктор откашлялся и тихо сказал:

— Без этого мы не узнаем причину смерти. Необходимо вскрытие.

— Нет! — твердо возразил Моше. — Никакого вскрытия! Кому это нужно? — И, после небольшой паузы, произнес: — Что с ним? Сердце?

Врач молча кивнул.

— Похоже на остановку сердца.

— С формальной точки зрения можно его никуда не отвозить? — спросил Аарон.

Врач ответил:

— Конечно, я могу подписать свидетельство о смерти… в его-то возрасте…

После этих слов Аарон и врач подняли тело Срулке и занесли его в дом, положив на широкую кровать. Врач закрыл покойному глаза и накрыл тело туго накрахмаленной простыней, которая оказалась в ногах кровати.

Глава 2

Они похоронили Срулке в праздник. «Иначе нельзя, — ответил Зив а-Коэн Йохевед, протестовавшей против похорон от имени престарелых родителей Руфи. Несколько лет назад они приехали доживать свои дни в кибуц. Они соблюдали кошер и все религиозные правила. Они были против того, чтобы человека хоронили в праздник. — Но у нас нет возможности сохранить тело до следующего дня, — продолжал настаивать Зив а-Коэн, — я сам уговорю их».

Обстановка во время похорон растрогала Аарона. Он любил этого трудолюбивого человека, чьими стараниями в кибуце всюду росли цветы.

Чем взрослее становился Аарон, тем больше он убеждался, что Моше нисколечко не боится своего отца и даже любит его. В детстве Аарон мечтал, чтобы Срулке похвалил его или просто сказал доброе слово, но этого никогда не случалось, поэтому он помнил, как всего однажды им удалось побыть вдвоем и поговорить. Только сейчас Аарон понял, что в общении Срулке был очень застенчив и боялся, что в их беседу проникнет что-нибудь ложное или лицемерное.

На похоронах он не чувствовал ни печали, ни облегчения, а ощущал лишь потребность быть в эти минуты рядом с Моше. Из головы не выходила мысль о том, почему так случилось, что он оказался в кибуце в день смерти Срулке.

Восемь лет назад, когда он в последний раз здесь появился, они хоронили мать Моше, Мириам, которая умерла в больших мучениях. Именно в тот день он в первый и последний раз провел ночь вместе с Оснат. Его машина не заводилась, и Оснат с чистым бельем в руках пошла показать комнату, где ему предстояло ночевать. У него возникло ощущение, что, если он ее обнимет, она не станет сопротивляться. Он взял руку Оснат и увидел в ее глазах то выражение серьезности, которым она обычно старалась скрыть растерянность. Он вспомнил, как однажды в детстве сидел с ней на краю кровати и мечтал прикоснуться к ее маленькой руке. До этого такое желание никогда не возникало в нем.

Постепенно в их разговоре все чаще звучали слова «а помнишь…» и возникали картины былого детского одиночества и нелюбви к кибуцу. «Я помню, как сильно желал тебя в те годы», — без перехода и удивляясь своей смелости, произнес Аарон. «Но я не могла себе этого позволить. Не могла», — ответила Оснат. В ответ он привлек ее к себе и крепко обнял, и то, что казалось для них невозможным в те далекие годы, оказалось естественным и неизбежным в день, когда похоронили Мириам.

В два часа ночи Оснат встала с постели, быстро и тихо оделась. Когда она была уже в дверях, Аарон спросил, сможет ли он увидеть ее еще раз.

— Зачем? А если и увидимся, то не так, как сегодня? — ответила Оснат.

— Почему? — недоуменно спросил Аарон, сев на кровати и закутавшись в колючее шерстяное одеяло.

— Потому что больше так встречаться с тобой я не хочу.

— Но ведь ты собираешься ехать учиться в Тель-Авив, и мы могли бы…

— Я не хочу, — ответила Оснат. — Если ты приедешь в кибуц, то увидимся, а если не приедешь, то и видеться нам незачем. — Аарон с грустью вздохнул и молча посмотрел на нее. Тогда она произнесла: —Только не думай, что я всегда веду себя так, как сегодня.

— Перестань, — нетерпеливо возразил Аарон, — мы с тобой ведь не чужие.

Взгляд ее стал отстраненным, и она продолжила:

— Это против моих правил, и я не хочу, чтобы это повторилось еще раз.

— Ты говоришь так, словно тебе семьдесят лет. Ты ведь молода. Посмотри на себя!

— Я смотрю. Это ты ничего не хочешь видеть.

Подойдя к могиле, Аарон услышал, как Фаня из пошивочной мастерской зло проговорила: «Ну, теперь ты доволен, что убил его своими рассуждениями о счастливой жизни, о том, что дети должны жить в семье, а старики — в доме для престарелых», — и как кто-то в ответ произнес «Шшш!», на что она внятно возразила: «Я никому не позволю затыкать мне рот!» Чей-то голос продолжил: «Все равно тебе не удастся сохранить все, как было». Подошла Оснат и взяла Фаню за руку. Аарон был удивлен: он даже не подозревал, что Фаня может произносить такие длинные речи. Обычно она только бурчала себе под нос.

Ему вдруг вспомнилось: Ронит и Оснат стоят в проеме двери, весь кибуц что-то празднует, и Мириам с восхищением восклицает:

— Посмотрите, как умеет шить Фаня! Как она продумывает каждую деталь, как чувствует все особенности ткани! Как здорово она придумала — сшить девочкам из вашего класса форму из красной клетчатой ткани! Девочки, правда ведь платья удались на славу!

В ответ на это Оснат, держа руки в карманах, сказала:

— Она скроила-то всего два фасона.

— А тебе сколько надо? — смеясь, спросила Мириам. — Может, дюжину? Труднее придумать два фасона, которые были бы к лицу всем, чем каждой девочке шить свое платье. В твоем возрасте любое платье к лицу.

Аарон хотя и слышал весь разговор, но не мог понять всей его сути. Тем не менее он был уверен, что Мириам не разобралась в том, что ей хотела сказать маленькая девочка по имени Оснат.

Накануне в столовой Моше рассказал Аарону, как трудно было Фане смириться с тем, что ее мастерская переживала упадок. На передний план выходило производство косметики, а Фаня не хотела ничего менять. Когда ей предложили перестроить старый пошивочный цех в современное производство, пригласить со стороны специалистов, а за ней сохранить общее руководство, она закатила скандал на весь кибуц, и план пришлось снова убрать в долгий ящик.

Моше также говорил, что с годами ее модели становятся все более вызывающими. Трудно даже представить людей, которые захотели бы носить ее платья с глубоким декольте и «прочими дамскими штучками», как выразился Моше. Сейчас многие женщины в кибуце предпочитают покупать вещи на стороне, а пошивочная мастерская выпускает только рабочую и детскую одежду. «Но даже сегодня, — говорил Моше, — она умудряется придумывать такие фасоны, что просто диву даешься. Для бар-мицвы[3] она придумала мальчикам белые сафари, потому что хотела, чтобы они выглядели, как английские лорды, а теперь никто не знает, что с этими костюмами делать. Ей уже предлагали и возглавить модный бутик, и организовать производство кукол, но все заканчивалось лишь истеричными сценами».

Оснат положила руку на плечи Фани, и на какое-то время брань смолкла. Были слышны только ее тяжелые вздохи. Потом Фаня энергичным жестом стряхнула с себя руку Оснат и стала громко повторять: «Значит, ты решил, что мы сделали для тебя всю грязную работу, и теперь не нужны… эскимосы… дикари… варвары…» Дальше слышалось что-то совершенно нечленораздельное. Когда Аарон был маленьким, Фаня и ее сестра Гута вызывали в нем неподдельный страх, а их синие татуировки заставляли его думать, что им все можно и все им прощается.

Сестры отличались особым трудолюбием. Однажды Аарона вместе с другими старшеклассниками отправили на сбор персиков, и он оказался в саду рядом с Гутой. Она работала, как одержимая. Ящики рядом с ней наполнялись фруктами с невероятной быстротой. В сад выходили рано утром, до наступления жары, а когда начиналось пекло, все шли в столовую на завтрак. С той же одержимостью Гута поглощала все, что оказывалось перед ней на тарелке, и это пугало Аарона.

Когда люди жаловались на то, что Гута их просто изводит работой и придирками на молочной ферме, Мириам, бывало, говаривала: «От нее ничего иного ждать не следует». Но при этом молочное стадо Гуты славилось на всю округу. Однажды Аарон проспал и пришел на смену в коровник поздно. Когда он побежал за сеном, Гута ему сказала: «Не торопись, я их уже покормила. Не ждать же им, когда ты решишь явиться».