Джон Карр - Назло громам Страница 4

— Брайан, что известно Де Форресту? И если так случится, что тебе придется ему это рассказать, как ты сможешь повторить все это? Ты что, был там? Ты лично видел, как все произошло?

— Вряд ли. В 1939 году я был молодым художником, еще только пробивавшимся в жизни и значившим для окружающих гораздо меньше, чем сейчас. Рассказав тебе всю эту историю, я в каком-то смысле нарушил слово, но чувствую, что должен был сделать это. Да, меня там не было, но там был мой большой друг: Джералд Хатауэй.

Одри неожиданно вскрикнула.

— В чем дело? — испугался Брайан.

— Сэр Джералд Хатауэй? Директор какой-то галереи?

— Да, к тому же и замечательный художник. Я знаком с ним уже много лет. Правда, какое-то время мы не виделись.

— Тогда у тебя есть возможность встретиться с ним гораздо раньше, чем ты думаешь. Он здесь.

— Здесь?

— Да нет, не здесь, в отеле, и даже не в Женеве! Но завтра он будет здесь. Ева Иден его тоже пригласила.

Потрясенный, Брайан остановился у окна и обернулся к Одри.

— Но этого не может быть, Одри! Нет, погоди, послушай, — невероятно разумным тоном продолжил он. — Любопытство уже однажды подвело Хатауэя, когда он был приглашен на обед к Гитлеру в Берхтесгаден. Он очень стыдился этого; до последнего времени даже скрывал этот факт и рассказал о нем только мне, так как мы много беседовали с ним о разных преступлениях и детективных историях. Даже если у твоей подруги Евы хватило духу пригласить его, он ни за что не согласится приехать. Ты, должно быть, ошибаешься.

— Я говорю т-тебе лишь то, — воскликнула Одри, которая в моменты особого волнения начинала слегка заикаться, — о чем Ева написала мне в последнем письме: сэр Джералд Хатауэй охотно принял приглашение! Думаешь, она написала одно имя, а имела в виду совсем другое?

— Полагаю, что нет.

— Понимаешь, в этом может не быть ничего особенно таинственного. Может быть, как и в случае с обедом у Гитлера, все дело в его любопытстве?

— И тебя нисколько не смущают эти ужасные намеки, не так ли?

— А что, разве такого не может быть?

— Конечно, может. А может быть, так оно и есть на самом деле. И все же мне хотелось бы больше знать о мотивации поступков этой леди. — Пристально глядя в открытое окно, Брайан едва замечал уличные фонари и упорядоченный покой Большой набережной. — Погоди, Одри! Сколько человек должны приехать на этот прием?

— На самом деле это не обычный прием в загородном доме, когда гостей приглашают на несколько дней. Будет приглашен только еще один человек.

— Только один человек? И кто же это?

— Не знаю. Ева не говорила.

— Нет, я что-то ничего не понимаю. Не могу объяснить это внятно, но ситуация мне что-то не нравится. Почему бы тебе не послушаться отца и не вернуться в Лондон на ближайшем самолете?

— Послушаться? Опять слушаться! Ты что, будешь пытаться остановить меня, если я поеду к Еве?

— Нет, я не стану этого делать, — едва сдерживая гнев, вежливо проговорил Брайан. — Тебе уже больше двадцати одного года, ты вольна поступать по своему усмотрению.

— Благодарю за разъяснения. В таком случае мне хотелось бы сказать тебе…

Но Одри так и не смогла закончить фразу, если она вообще собиралась ее заканчивать.

Свет передних фар стремительно подъехавшего автомобиля ярко осветил кружевные занавески и бархатные шторы, и двухместный «бентли» остановился у отеля. Глубоко вздохнув, Одри подбежала к окну и встала рядом с Брайаном, но больше уже не смотрела на своего собеседника — она словно забыла о нем.

Из машины вышел темноволосый молодой человек в белом смокинге и без шляпы.

Одри резко отдернула занавеску:

— Фил! Фил, дорогой!

Молодой человек, который был не кем иным, как сыном Десмонда Ферье, резко остановился.

— Я здесь, — сказала Одри (и это было совершенно излишне). — Я жду тебя! Я здесь!

— Да-да, я тебя вижу. Кто это с тобой? — В голосе, хотя и довольно приятном, неожиданно послышались нотки враждебности и подозрительности.

Одри попыталась улыбнуться. Она по-прежнему не смотрела на Брайана, но он буквально физически почувствовал, как поднялись ее брови.

— О, Фил, не надо так. Мне он никто! Совершенно никто!

Брайан не сказал ничего.

— Фил, я хочу сказать, — громко говорила Одри, выворачивая запястье, — что тебе совершенно не стоит о нем думать. Это всего лишь старый друг нашего дома, Брайан Иннес, и я не знаю, зачем… — Она снова замолчала.

Произнесенное имя Брайана оказало довольно любопытный эффект на кое-кого на этой тихой улице.

Филипу Ферье оно ни о чем не говорило; он просто кивнул и вошел в отель. Однако для кое-кого другого это имя имело вполне определенное значение. На противоположной стороне улицы, в тени английского сада, по тротуару шел невысокий коротконогий и толстый человек, погруженный в собственные мысли, и словно разговаривал с самим собой. Вдруг он остановился, огляделся и, пересекая улицу, направился к отелю «Метрополь».

— Ага! — выдохнул толстяк.

У него было довольно примечательное лицо, обрамленное коротко остриженной, с проседью бородой и шляпой с остроконечным верхом, очень похожей на ту, в которой обычно изображают Гая Фокса. Поношенная темная шляпа контрастировала с парадным вечерним костюмом.

Последние вспышки вечерней зарницы тускло озаряли небо над озером. Одри, казалось бы поглощенная собственными мыслями, все же не могла не обратить внимание на этого человека.

— Брайан, взгляни, какой странный человек в шляпе! Кажется, он направляется прямо сюда!

— Да, ты права, хотя этот, как ты сказала, странный человек вовсе не такой уж и странный; он всегда отдает себе отчет в том, что делает. Это — Джералд Хатауэй.

— Сэр Джералд Хатауэй?

— Собственной персоной.

— Но что ему здесь нужно? Что он делает в Женеве так рано?

— Понятия не имею. Хотя… помнишь, я говорил тебе, что на знаменитом обеде в Берхтесгадене помимо Евы Иден и Гектора Мэтьюза было еще двое гостей из Англии?

— Да, ну и что?

— Одним из них был Хатауэй, а второй — некая журналистка по имени Паула Кэтфорд. Когда ты упомянула о Хатауэе, я подумал, не повторяется ли история заново и не появится ли Паула Кэтфорд тоже.

Новая вспышка зарницы осветила неподвижные деревья, но нашим героям было не до того, чтобы заметить ее. За дверью раздался голос, и в салон энергичным, широким шагом вошел молодой человек в белом смокинге. Это был Филип Ферье.

Брайан отметил, что Ферье-младший не похож на отца. Легендарный Десмонд Ферье был таким же высоким и худощавым, как сам Брайан; он отличался громовым голосом и, к сожалению, легкомысленными и даже несколько фривольными манерами. Его же двадцатичетырехлетний сын казался слишком серьезным, на грани напыщенности, да и ростом был пониже, однако от всей удивительно красивой внешности Филипа — начиная с темных вьющихся волос и заканчивая классическим профилем с широко вырезанными ноздрями — веяло кипучей энергией и большой жизненной силой.

Одри так и устремилась к нему:

— Мистер Ферье, позвольте вам представить мистера Иннеса.

Единственный внимательный взгляд, брошенный на Брайана, убедил Филипа, что ему не стоит опасаться соперника, и его враждебность тут же исчезла.

— Как поживаете? — спросил он. — Э-э-э… Од и я обедаем в «Ричмонде», а потом идем в ночной клуб. Вы не против, если мы пойдем?

— Да, конечно, не против.

— Благодарю вас. Мы очень опаздываем. — Он с облегчением выдохнул через широкие ноздри. — Од, извини меня за опоздание. Наши два гения снова демонстрировали свой буйный нрав.

— Фил, прошу тебя, не говори так. Это нехорошо.

Филип прикусил губу.

— Может быть, и так — не знаю. Я обожаю моего старика, да и Еву тоже, но тебе не следует нянчиться с ними.

Нечто совершенно новое, очень человечное и внушающее симпатию послышалось в словах, прозвучавших из уст этого напыщенного на вид молодого человека. Какая-то тревога, словно аура, окружала Филипа Ферье.

— Беда в том, — продолжал он, — что никогда нельзя понять, что есть на самом деле, а чего нет. Ни тот ни другой не могут толком объяснить, да, пожалуй, и не знают. Ох уж эти люди театра и кино! А вы, случайно, не связаны с театром или кино, сэр?

— Никоим образом, — усмехнулся Брайан. — А что, я похож на одного из них?

— Вообще-то нет, — с серьезным видом ответил Филип, — но в вас что-то такое есть, а что — не пойму. Так вот, — он повернулся к Одри, — сейчас оба они пишут мемуары, пытаясь перещеголять друг друга перед издателем, откуда-то вытаскивают подшивки из газетных вырезок, в которых о них упоминается хоть словом, — просто сумасшествие какое-то!

— Д-думаю, это так, — согласилась Одри.