Реймонд Постгейт - Вердикт двенадцати Страница 4

В.: Понятно. С вашего позволения, я пока оставлю у себя эту записку. Разрешите взглянуть на ваши часы?

О.: На мои часы? Зачем? Впрочем, пожалуйста.

В.: Вы утром не заводили их, не переводили стрелки? И никому не передавали?

О.: Разумеется, нет. С какой стати?

В.: Вы действительно уверены в том, что мисс Аткинс встала именно тогда, когда вы сказали?

О.: Я же сказала, что да.

В.: Долго ли звенел у нее будильник?

О.: Как обычно — всего пару секунд.

В.: Вы не слышали, чем она потом занималась? Чистила камин, раздвигала шторы или еще что делала?

О.: Затрудняюсь ответить. Я слышала, как она встала и что-то там у себя опрокинула, не знаю, что именно. По-правде сказать, я, как заведено, еще немного вздремнула до чая. Во всяком случае, должна признать, что внизу все было убрано и подготовлено к завтраку. То есть заваривать чай и готовить завтраки мне все равно пришлось самой. А если вам нужно поточнее узнать, чем занималась Виктория, так у нее самой и спросите.

(Примечание к вышеизложенному: мисс Микин подтверждает показания миссис Мулхолланд.)

Продолжение опроса.

Вопрос: Назовите, пожалуйста, ваше имя.

Ответ: Мэй Ина Аткинс. Что вам от меня нужно?

В.: Не могли бы вы сказать, когда точно и почему ваша сестра Виктория приходила к вам нынче утром?

О.: Странно, что вы об этом спрашиваете. Но вам видней. Во всяком случае, ничего дурного тут нет. Вчера мне было жуть как плохо, и Вик пообещала утречком заглянуть на минутку меня проведать. Я ее, конечно, не виню, как хозяйка у нее эта гнусная старая ведьма, сестре приходится урывать время, но все равно не стоило заявляться в такую рань, могла бы и о других подумать. Понимаете, я сказала хозяйке, она у меня очень добрая, что мне было плохо, и она разрешила мне сегодня отдохнуть, вот я и подумала в кои веки раз хорошо отоспаться, а тут без двадцати семь заявилась Виктория, устроила трезвон, всех перебудила, и только затем, чтоб узнать, как я себя чувствую.

В.: Без двадцати семь! Быть не может.

О.: Да нет, так оно и было. Я ей сказала: «Я очень тронута, — сказала я, — и хочу, чтоб ты это знала, Вики, но не стоило всех поднимать в такую рань», — а она в ответ: «Уже восьмой час», — а я ей: «Да ничего подобного». Но она так и не поверила, пока я не заставила ее поглядеть в окно на часы, что на церкви Святого Михаила, и уж тут она убедилась. Тогда она надулась и скоро ушла, сказав мне всего пару слов.

В.: Хм-хм! Далеко отсюда до пансиона, где работает ваша сестра?

О.: Минут двадцать на автобусе. Я часто езжу.

В.: Полагаю, вы, как обычно, провели ночь в этом доме?

О.: А то как же? Я же говорю, мне сильно нездоровилось, да и вообще с чего бы это мне разгуливать ночью по улицам? Мадам была так добра, что принесла мне стакан горячего молока и три таблетки аспирина. Я сразу легла и заснула и проспала как мертвая, пока Вик меня не разбудила.

(Нет нужды приводить здесь запись допроса хозяйки Мэй. Вот главное, что та показала: «Я велела Мэй ложиться пораньше, так как ей нездоровилось, и вскипятила для нее стакан молока. Я поднялась к ней в комнату, убедилась, что к половине десятого она уже улеглась, и заставила выпить три таблетки аспирина, которые ей принесла. Я сказала, что утром сама приготовлю завтрак для моего благоверного. Насколько я знаю, она спала как убитая, пока эта ее беспардонная сестрица не подняла всех нас на ноги».)

Вопрос: Ваше имя Виктория Аткинс?

Ответ: Да.

В.: Полагаю, вам известно, что ваша тетя скоропостижно скончалась. Мы расследуем это дело, надеюсь, вы не откажетесь ответить на несколько вопросов.

(Оставлено без ответа.)

В.: Когда вы видели тетю в последний раз?

О.: На прошлой неделе. Дня точно не помню, Айрин вам скажет. Тетя выглядела вполне здоровой.

В.: Вы не видели ее нынче утром?

О.: Нет.

В.: Что вы делали утром?

О.: Встала, как обычно, — в шесть, — убралась внизу и написала хозяйке записку. Затем поспешила проведать сестру Мэй, которой сильно нездоровилось. Выяснила, что ей лучше, и сразу вернулась. Вот и все. Почему вы меня об этом спрашиваете?

В.: Ваша тетя была женщина состоятельная?

О.: Не могу сказать. Знаю только, что она ни в чем не нуждалась.

В.: Полагаю, она должна была кое-что вам оставить по завещанию?

О.: Мне негоже обсуждать эту тему, когда бедная тетушка еще не остыла в могиле.

В.: И все же…

О.: В воспитанном обществе мне не понадобилось бы повторять сказанное. Прошу не забывать, что я пережила страшное потрясение. Я готова ответить на любой разумный вопрос, но не собираюсь сидеть и слушать пустую болтовню. Тетя Этель поступала так, как считала нужным, а большего никому знать не требуется.

В.: Разумеется, разумеется. А теперь разрешите еще раз уточнить. Значит, вы встали… когда именно? Около шести утра?

О.: Ровно в шесть. И через десять минут спустилась вниз.

В.: Да, да. Потом вы прибрались, накрыли на стол. Раздвинули портьеры, верно?

О.: Подробностей я не запомнила — я все время думала о сестре. Как только управилась, я к ней поехала и была там чуть раньше, чем собиралась. По-моему, около семи.

Было еще много вопросов и ответов, но следствие не продвинулось ни на шаг. Совершавший обход полисмен заметил, что в пансионе миссис Мулхолланд портьеры на ночь, против обыкновения, задернуты, однако это ровным счетом ни о чем не свидетельствовало. Самые дотошные расспросы не помогли найти человека, который бы видел тем утром на Дьюк-стрит подозрительную и вообще какую бы то ни было личность. Автоматический коммутатор не давал возможности установить, из какого именно телефона звонили в полицию.

Какое-то время Айрин находилась под подозрением, но было установлено, что у нее атрофия мышц одной руки и просто-напросто не хватило бы сил совершить такое преступление. Инспектор Ходсон не сомневался, что убила Виктория, но у той было алиби, которое, казалось, ничем не пробить. И хозяйка пансиона, и мисс Микин утверждали, что ясно слышали, как она встала, и, хотя не могли точно сказать, когда она вышла из дома, не было никаких оснований сомневаться, что это произошло уже в седьмом часу, то есть когда два полицейских находились у тела только что умершей Этель, в добром получасе ходьбы от пансиона.

В конце концов Виктория получила по тетушкиному завещанию 2327 фунтов 11 шиллингов, на которые приобрела табачный, он же газетный, киоск. За три года она скопила на дом и, как новоиспеченная домовладелица, получила вызов в суд в качестве присяжной. Она побывала у адвоката, уплатив за консультацию семь с половиной шиллингов, выяснила, что отвертеться от исполнения своего гражданского долга никак не удастся, и явилась в суд в указанный день — снедаемая раздражением, но в то же время и любопытством.

Она тешила себя сардонической мыслью — насколько чувство юмора вообще было свойственно ее образу мышления, — что не так уж и неуместно ей сидеть на скамье присяжных на процессе об убийстве: знаток судит любителя. Ибо она никогда не пыталась забыть, что убила родную тетю, и ни разу не пожалела о содеянном. Она, пожалуй, даже гордилась этим, хотя прекрасно помнила о нескольких крайне опасных минутах и была уверена, что впредь на такое никогда не пойдет.

Все было довольно просто. Легче всего — с будильником. Фараонам — и тем не пришло в голову. Нужно было только правильно рассчитать завод, что она и отрепетировала несколько раз, зажав звонок носовым платком. Она выяснила, сколько требуется оборотов ключа, чтобы звонок проработал секунд двадцать, не больше. Будильник, таким образом, был поставлен как нужно. До этого она несколько дней нарочно вставала в разное время, чтобы приучить миссис Мулхолланд прислушиваться, когда прозвонит будильник. Мисс Микин можно было не принимать в расчет. Между звонком, который сходит на нет с концом завода, и звонком, который выключают, бывает порой небольшое различие, но полусонная женщина этой разницы не заметит, тем более не запомнит, чтобы потом доложить легавым.

Изобразить шум от передвигаемой мебели было немного сложнее. Но и тут потребовалось всего лишь проявить чуть больше терпения и поспать с закрытым окном, чтобы не создавать сквозняков. Свечки сгорают за строго определенное время — кажется, древние римляне пользовались ими ночью заместо часов. Виктория провела не одну бессонную ночь, вычисляя и перепроверяя скорость сгорания, засекла время с точностью до часа, получаса, пятнадцати минут, и не успокоилась, пока не уверилась, что может регулировать процесс с точностью до пары минут в ту или другую сторону. И лишь после этого, в ту самую ночь, она опустила на своем окне штору и соорудила нечто, напоминавшее мину-ловушку.