Рекс Стаут - Второе признание Страница 4

Я еще раз нырнул и едва не отбил себе живот. Когда я снова появился на мраморных плитах и откинул назад влажные волосы, оказавшаяся рядом Медлин воскликнула:

— Вы что такое творите, Артур, шею себе сломать хотите?? Дуралей вы этакий!

— Стараюсь произвести впечатление, — объяснил я. — У вас тут трапеции случайно нет? А то я могу повисеть на пальцах ног.

— Можете, не сомневаюсь. Весь ваш репертуар мне известен наперед. Идите сюда и садитесь, я приготовлю вам выпить.

Вообще-то Медлин могла мне помешать, если я, на радость Вулфу, примусь за Гвен. Медлин была поярче: изящная и высокая, изгибы во всех нужных местах не позволяли назвать ее плоской, приятный овал лица, большие темные глаза почти все время полузакрыты, а потом неожиданный всплеск — тут ты и попался. Я уже знал, что муж ее погиб в небе над Берлином в 1943 году, что, по ее мнению, все на этом свете она уже видела, но если постараться, то можно было убедить ее взглянуть на мир еще раз, что имя Артур ей нравилось и что она явно надеялась услышать от меня что-то новенькое и смешное. Поэтому она могла мне помешать.

Я подошел и сел рядом с ней на залитую солнцем скамью, но чего-нибудь выпить она мне не приготовила, потому что около тележки с напитками стояли трое мужчин, один из которых обслуживал остальных — Джеймс Сперлинг-младший. Он был старше Медлин на год-два и внешне не имел с отцом ничего общего. Худощавый, с хорошей осанкой, гладкая загорелая кожа, большой чуть капризный рот — глядя на него, уж никак не скажешь: шахтер. Я видел его впервые, — но кое-что о нем слышал. За точность цитаты не ручаюсь, но обрывочные воспоминания сводились к следующему: он серьезно и добросовестно взялся изучать горное дело, хотел занять достойное место в возглавляемой отцом корпорации, ездил на шахты в Бразилию, Неваду и Аризону, но тяга к знаниям быстро иссякла, и он вернулся передохнуть в Нью-Йорк, где желающих подсобить ему в смысле отдыха было предостаточно.

Кроме него у тележки собирались и гости. Поскольку меня интересовали только Рони и Гвен, то на остальных я поначалу не обращал внимания, разве что из вежливости, и нипочем не стал бы втягивать их в разговор, но позже выяснилось, что уделить им внимание все же придется. Возникла некая занятная ситуация, и поле деятельности пришлось расширить. Ибо если я что-то понимал во флиртующих женщинах, то миссис Пол Эмерсон, для друзей и врагов просто Конни, явно пыталась флиртовать с Луисом Рони.

Итак, сначала двое мужчин. Один из них был эдаким суперменом по имени Уэбстер Кейн, чуть старше меня. Я понял, что он какой-то экономист и что-то сделал для корпорации «Континентал майнс», здесь он играл роль друга семьи. У него была большая, хорошей формы голова, волосы, судя по всему, не знали расчески, на свою одежду ему было наплевать, в бассейне он не плавал, зато постоянно пил. Лет через десять его можно будет принять за сенатора.

Я был рад возможности снять крупным планом другого мужчину: часто слышал, как Вулф кромсает его на части и скармливает нашему коту. В шесть часов вечера, пять раз в неделю Пол Эмерсон выступал по радио с толкованием новостей — за время платила корпорация «Континентал майнс». Примерно раз в неделю Вулф его слушал, и очень редко до конца, хлопал по кнопке на своем столе, отключая сеть, и разражался такими тирадами о передаче и о человеке в эфире, что толковать его мысли не требовалось, — они были предельно ясны. Основная сводилась к тому, что Полу Эмерсону скорее место в гитлеровской Германии или франкистской Испании. Поэтому я был рад возможности посмотреть на него вблизи, но результат оказался неожиданным и слегка сбил меня с толку: этот человек был как две капли воды похож на моего школьного учителя химии в далеком Огайо, который всегда ставил мне больше, чем я заслуживал. Он наверняка был язвенник — имеется в виду Пол Эмерсон — пил содовую воду и разбавлял ее лишь одним кубиком льда. В плавках вид у него был весьма жалкий, и, чтобы доставить удовольствие Вулфу, я выбирал наиболее эффектный в этом смысле угол съемки.

Ситуацию, которая могла сыграть нам на руку, создавала жена Эмерсона, Конни. Ей было лет сорок и поражать воображение мужчин осталось ей года четыре-пять — впрочем, «мой возраст» она уже прошла так или иначе, — но пока она, безусловно, могла смело появляться в купальнике в обществе мужчин средь бела дня. Она принадлежала к тому редкому типу блондинок, на чью кожу хорошо ложится загар, а ее ноги и руки, говоря объективно, смотрелись лучше, чем у Гвен или Медлин, и даже с другой стороны широкого бассейна было видно, что ее глаза лучатся яркой голубизной. Итак, она сидела с Луисом Рони на противоположной стороне бассейна и пыталась отдышаться, ибо только что победила его, накрепко зажав его ноги коленями, а он отнюдь не был заморышем. У этой новой формы флирта были свои преимущества, впрочем, насчет флирта у Конни и других идей хватало, и она совершенно не думала держать их при себе. Например, за столом, сидя рядом с Рони, она намазывала ему булочки маслом. Как вам это понравится?

Все это мне было не совсем понятно. Если Гвен и кипела на медленном огне, то виду не подавала, хотя несколько быстрых взглядов я заметил. Не исключено, что она проводила контратаку, делая вид, будто ей нравится помогать мне фотографировать или смотреть, как я прыгаю с вышки… но какие у меня основания подозревать, что симпатичная девушка с веснушками делает вид? Медлин раз-другой прошлась насчет того, что Конни, дескать, выступает в своем репертуаре, но саму Медлин это мало заботило. Что до Пола Эмерсона, то бишь ее мужа, то кислый взгляд на невыразительной карте его лица ничего не значил, ибо оставался таким же не только при виде жены и ее собеседника, но и во всех прочих случаях.

Главную загадку представлял Луис Рони. Предполагалось, что либо он всеми силами добивается расположения Гвен, либо ему от нее что-то нужно; но в таком случае зачем играть в нелепые игры с прожженной блондинкой, обладательницей прекрасного загара? Чтобы как-то раззадорить Гвен? Я, разумеется, подсобрал сведения об этом человеке, включая контраст между его мужественным началом в виде массивной челюсти и тем фактом, что состязание между его мышцами и жиром через два-три года будет сведено к ничьей, но до окончательного вывода пока было далеко. Мои сведения о нем уже не ограничивались отчетами Баскома, и я знал, что карманники, вымогатели, наемные убийцы, скупщики краденого и прочая шваль нашли в его лице истинного защитника своих интересов, просто отца родного; но я пока не мог сказать, что же он за птица: претендент на звание самого популярного адвоката года, коммунист, разгребающий очередную навозную кучу, лейтенант, а то и более высокий чин в одном из подразделений Арнольда Зека или всего-навсего обманутый простофиля, эдакая пешка а большой игре?

Но в данный момент меня занимал более конкретный вопрос. Чего он хотел добиться от Конни Эмерсон или на каком топливе работал его двигатель — эти вопросы ушли на второй план. Меня терзало другое: что он так носится с водонепроницаемым бумажником или кошельком, который спрятан в его плавках? Он проверил его, стараясь не привлекать внимания, уже четыре раза; сейчас любопытство совсем меня одолело, ибо в четвертый раз, сразу после игры в коленки с Конни, он даже вытащил его, убедился, что с ним ничего не случилось, и засунул обратно. На зрение я не жаловался, и никаких сомнений по поводу увиденного у меня не было.

Естественно, мне это не понравилось. На общественном пляже, даже на частном пляже или в бассейне, где полно незнакомых людей и переодеваться приходится в одной раздевалке с чужими, человек имеет право позаботиться о своих ценностях, положить их во что-то водонепроницаемое и хранить их у себя на бедре, — собственно, наивным будет тот, кто этого не сделает. Но Рони был гостем этого дома, как и все остальные, переодевался в собственной комнате на втором этаже, недалеко от моей. Подозревать хозяев или гостей в такой обстановке как-то не очень прилично, и даже если подозрения оправданы, то в комнате Рони нашлось бы с десяток первоклассных тайников, куда можно было упрятать так беспокоивший его маленький предмет. А так это оскорбляло всех, включая и меня. Правда, свое беспокойство Рони не афишировал, скорее всего, кроме меня, никто ничего не заметил, но он не имел права так рисковать, ведь люди могли обидеться; мне, во всяком случае, это пришлось не по нраву, и я решил что-то предпринять.

Моей руки коснулись пальцы Медлин. Я допил виски и повернул голову:

— Да?

— Что «да»? — она улыбнулась, чуть приоткрыв глаза.

— Вы до меня дотронулись.

— Разве? Я и не заметила.

Наверное, она со мной заигрывала, но я наблюдал за Гвен, изготовившейся к прыжку с вышки спиной вперед, к тому же нас прервали. К нам подошел Пол Эмерсон и теперь ворчливым тоном обратился ко мне: