Душегуб - Николай Вингертер Страница 41

что это куропатки, а пока вскинул ружье, птицы успели перелететь на приличное расстояние — около сотни метров — и снова сели. Нексин взвел оба курка и, стараясь идти как можно тише, двинулся в сторону улетевшей стаи; прошел примерно половину пути и издали увидел куропаток. Они копошились, как куры, в снегу. Он был от них на расстоянии хорошего выстрела, когда стая снова шумно взлетела, но на этот раз понеслась не по прямой, а птицы веером разлетелись в разные стороны, большая их часть снова полетела в сторону можжевельника. Нексин побежал вслед за ними, выстрелил из одного, потом второго ствола, но птицы улетели, он не обнаружил никакого трофея. Его стала разбирать злость за очередную неудачу, но вдруг понял, что стрелял не дробью, а картечью, что называется «пушкой по воробьям»; перезарядил ружье дробью, сообразив, что раньше стрелял в тире пулями по неподвижной мишени, а сейчас имел дело с дичью, для стрельбы по которой следовало приноравливаться. Он опять пошел в сторону можжевельника — азарт брал свое. Ему стало жарко от ходьбы и волнения, мышцы ног от непривычно быстрых и резких движений напряглись и болели, но он продолжил осторожно, чуть пригибаясь, передвигаться по краю поля. И его ожидал успех. Он точно заметил, куда сели птицы, и только стали взлетать, как разрядил в них сразу оба ствола. Нексин увидел, как две куропатки упали и барахтались на снегу. Он, не обращая внимания на непослушные, совсем онемевшие ноги, побежал вперед, чтобы убедиться в результате. Когда подбежал, увидел, что одна птица уже мертва — дробина попала в голову, а вторая, раненная, волоча крыло, успела далеко убежать. Он было пошел за нею, но вернулся и стал разглядывать убитую кустарниковую куропатку: птица и мертвая была красива в своем пепельно-сером оперении с рыжеватыми пятнами. У Нексина появилось чувство удовлетворения, некоторой даже гордости за себя, что сумел подстрелить дичь, и он решил, что должен серьезнее и основательнее заняться охотой, потому как первый раз, когда ходил на косулю с Заборовым, был элемент везения, но сейчас результата добился сам, изнурительным трудом, хотя при опыте и определенных навыках мог иметь и больший успех. Он еще некоторое время разглядывал красивую птицу, но забирать не стал; передохнув, поправив на себе одежду, пошел снова вдоль опушки леса, чтобы не заблудиться. Нексин понял, что следует быть внимательнее, лучше присматриваться и прислушиваться к звукам леса, который жил своей жизнь даже зимой. Нексин подолгу останавливался в интересных местах, разглядывал следы, слушал стрекотание соек и сорок, веселое щебетание на залитых солнцем деревьях синиц и снегирей; поразили его красивейшие охряно-желтые клесты, шумно разбивавшие еловые шишки, и дерущиеся самцы пестрого дятла. Но по-настоящему он пережил волнение, когда, проходя сквозь молодой подлесок, потревожил вспорхнувшую с земли метров в десяти от него большую черно-бурую птицу с красными пятнами на маховых перьях — это была самка глухаря-косача, в это голодное время, конца зимы, обычно пасущаяся в зарослях папоротника. Глухарка очень быстро и ловко пронеслась сквозь деревья и бесследно исчезла. Нексин в очередной раз подумал, что не готов к такой встрече, хотя вполне мог сбить на лету крупную дичь. Он еще долго ходил по полю, вдоль леса, иногда углубляясь в него, выходил на прогалины, и, устав окончательно, повернул назад. Когда вернулся к машине, первым делом завел мотор, прогрел автомобиль и развернул его так, чтобы солнце через стекло грело лицо. После допитого кофе и съеденных бутербродов его так разморило от тепла и еды, что он решил немного вздремнуть и выключил мотор. Но проспал довольно долго, проснулся оттого, что сильно озяб, так как салон успел остыть; к его удивлению, солнце уже садилось за горизонт, день сходил на нет.

По дороге домой Нексин еще несколько раз останавливался, дожидаясь, когда окончательно стемнеет, и уже под покровом ночи вернулся к себе. Он долго принимал теплый душ, наскоро поужинал и лег в постель. После леса и охоты спал так крепко и долго, что утром в обычное время на работу не пришел. Борец стала переживать по мере того, как прошло и привычное время, когда за час до официального рабочего дня обычно появлялся Нексин, потом прошел еще час, но его так и не было, а она вот-вот ждала прихода Либерса. Борец спросила у Сизовой про Нексина, который должен был к ночи вернуться из области. Та ответила, что машина во дворе, приехал вечером, но не сильно поздно. Прошел еще час, Нексина не было, и Борец отправила Сизову посмотреть и узнать, не случилось ли что, потому как на директора это не похоже. Нексина разбудил громкий и резкий стук в окно. Он вскочил с постели, сразу не сориентировавшись, бросился спросонья к окну и прилип заспанным лицом к холодному стеклу, за которым маячила Сизова. Плохо соображая, что случилось, почему вдруг его будят, он бросил беглый взгляд на часы и понял, что проспал. Сизова стала стучать в дверь, открыв ей, спокойно сказал, чтобы передала Борец, что будет на работе через двадцать минут. Он наспех успел себя привести в порядок и заспешил в контору. Когда вошел в приемную, увидел, что его ждет Либерс и с ним немолодой («Пожалуй, ему за полтинник», — подумал Нексин), полноватый человек, стриженный под ежик. Либерс представил его как своего знакомого и предпринимателя, который сам назвался на русском, но с сильным акцентом: «Меня зовут Олев Валкс», и протянул Нексину руку; она оказалась мягкой и горячей, словно распаренная в бане, а рукопожатие было каким-то вялым. Это не совпадало с представлением Нексина о предприимчивом человеке, который в его воображении рисовался более энергичным; он пожал руку гостю крепко и даже потряс, задержав в своей, со словами:

— Приношу тысячу извинений, уважаемые! Но так получилось, что очень поздно вернулся из города, была проблема с машиной, а сегодня с утра решил глянуть что да как с ней (привычно врал он), и как-то незаметно провозился долго, не обратил внимания на часы.

— Это нормально, — сказал Валкс, почему-то обернувшись к Либерсу.

Оба визави Нексина многозначительно переглянулись и улыбнулись. Нексину их улыбки не понравились. Если Либерс за дежурной улыбкой спрятал, как принято у дипломатов, свое истинное настроение, то у Валка все было на лице написано: его улыбка Нексину показалась похожей на ухмылку, снисхождение или прощение, словно от него, директора лесхоза Нексина, ничего другого не ожидали. Нексин решил не оставлять без внимания такой детали, давая понять, что партнеров «видит насквозь», и с