Найо Марш - Убийство в частной лечебнице Страница 43

— Очень больно, Батгейт? — спросил Аллейн.

— Э-э-э… да… — сконфуженно признался Найджел.

— Откуда вы знаете, что я его пнула? — спросила Анджела. — Как я заметила, вам стоит сделаться сыщиком!

— Вы, может, и не заметили, но я близок к тому, чтобы распрощаться с полицией.

— Батюшки! Вы в желчном настроении, да? Разве вы не довольны тем, как закончили это дело, мистер Аллейн? — осмелилась спросить Анджела.

— Человек никогда не бывает доволен счастливой случайностью, к которой он не имеет отношения.

— Случайностью?! — воскликнул Найджел.

— Именно так.

Аллейн понюхал свой портвейн, значительно посмотрел на Найджела и пригубил рюмку.

— Валяйте, — сказал он безропотно. — Спрашивайте. Я прекрасно отдаю себе отчет, зачем я тут, и вы не каждый день угощаете таким вином. Взятка. Тонкий подкуп. Разве не так?

— Так, — просто ответил Найджел.

— Я не позволю загонять мистера Аллейна в угол, — сказала Анджела.

— Если бы он мог меня загнать, вы бы позволили, — откликнулся Аллейн. — Я уже знаю ваши трюки и манеры.

Найджел и Анджела молчали.

— Собственно говоря, — продолжал Аллейн, — я как раз собирался часами говорить и говорить.

Они просияли.

— Какой же вы ангел, ей-богу, — сказала девушка. — Отнесем этот графин в соседнюю комнату. Не смейте сидеть над ним за обеденным столом. Дамы собираются покинуть столовую.

Она встала. Аллейн открыл ей дверь, и она прошла в маленькую гостиную Найджела, где быстро положила в огонь четыре полена, поставила низенький столик между двумя креслами и уселась на коврик перед камином.

— Идите сюда! — грозно позвала она.

Мужчины вошли. Аллейн благоговейно поставил графин на столик. Они расселись.

— Ну вот, — сказала Анджела, — это, я считаю, замечательно.

Она переводила взгляд с Найджела на Аллейна. У обоих был блаженный вид хорошо накормленных особей. Огонь весело взметался языками пламени, потрескивал и гудел, освещая темные волосы инспектора и его восхитительные руки. Он откинулся назад и, вздернув подбородок, повернул голову и улыбнулся ей.

— Можете начинать, — сказала Анджела.

— Но откуда?

— С самого начала… то есть с операционной.

— О-о… Замечание, которое я неизменно отпускаю по адресу операционной, — это то, что она представляет собой сцену для идеального убийства. Вся она полностью бывает убрана по науке сразу же после того, как убирают тело жертвы. Ни единого шанса найти отпечатки пальцев, никаких важных следов, никаких мелочей или кусочков на полу. Ничего. Но, если честно, даже если бы все оставили как было, мы все равно не нашли бы ничего, что указывало на Робертса. — Аллейн снова замолчал.

— Начните с того, как вы в первый раз заподозрили Робертса, — предложил Найджел.

— Лучше с того места, как вы его заподозрили. Знаете, такой смешной человечек…

— Черт, верно. Так я и сказал.

— А как вы его заподозрили? — спросила Анджела.

— У меня не было на его счет никакой определенной теории, — сказал Аллейн. — Вот почему я и говорил о неудаче. У меня было предчувствие, а предчувствия я ненавижу. В первый раз, когда я увиделся с ним у него дома, мне стало очень не по себе и в голове начали крутиться всякие фантастические предположения. Мне показалось, что он фанатик. Эта длиннющая пылкая лекция насчет наследственного безумия… какая-то она была слишком свирепая. Он явно чувствовал себя очень неуютно, когда говорил про О'Каллагана, и все же не мог удержаться, чтобы не говорить о нем. Он очень тактично настаивал на теории самоубийства и поддерживал ее рассказами о евгенике. Он был явно искренним и говорил совершенно серьезно. Вся атмосфера вокруг него была неуравновешенной. Я увидел в нем человека с навязчивой идеей. Потом он рассказал мне историю о том, как по ошибке дал пациенту слишком большую дозу и с тех пор не делает уколы. Мне стало не по себе, потому что это было весьма удобное доказательство его невиновности. «Он не мог совершить этого убийства, потому что никогда не делает уколов». Потом я увидел его стетоскоп с рядами зарубок на стволе, и снова у него наготове совершенно правдоподобное объяснение. Он сказал, что это своего рода учет каждого случая, когда он смог успешно дать наркоз пациенту с тяжелым сердечным заболеванием. А мне вспомнились индейские томагавки и книги Эдуарда С. Теллиса, а еще ярче — рогатка, что была у меня в детстве, на которой я вырезал зарубку всякий раз, как убивал птицу. И меня начала терзать мысль, что стетоскоп был именно такой «учетной палочкой». Когда мы обнаружили, что он — один из компании Ленин-холла, я на миг подумал, не может ли он оказаться их агентом. Но почему-то мне казалось, что Ленин-холл мало что значит в нашем деле. Узнав, что он собирался вымучить из них поддержку закону о стерилизации, я почувствовал, что это прекрасно объясняет, почему он с ними связался. Когда в следующий раз мы с ним встречались, я собирался застать его врасплох, задав ему вопрос про Ленин-холл. Он совершенно разбил мой замысел, когда сам заговорил об этом. Это мог быть и тонкий ход, но мне так не показалось. Он дал мне почитать свою книгу, и в ней я снова увидел фанатика. Не знаю, почему получается, что исследование любой отрасли научной мысли, которая так или иначе связана с сексом, часто приводит к болезненным расстройствам. Не всегда, разумеется, но очень часто. Я постоянно с этим сталкиваюсь. Это интересный вопрос, и я хотел бы услышать на него ответ. Книга Робертса — здравый, хорошо написанный трактат с призывом размножаться разумно. В тексте не было ни малейшей истерии, и все же в личности автора, между строк, мне почудилась истерия. Была одна глава, где он утверждал, что будущие цивилизации смогут вполне избежать расходов и хлопот по содержанию умственно отсталых и неполноценных особей путем их полного устранения. «Стерилизация, — писал он, — со временем может смениться уничтожением неполноценных». Прочитав это, я заставил себя повернуться лицом к той тревожной мысли, которая беспокоила меня с момента первого разговора с ним. О'Каллаган происходил, по мнению Робертса, из «запятнанного безумием» рода. Предположим… Предположим, подумал я, краснея от собственной мысли, Робертсу пришла в голову блестящая идея начать благословенную работу и убирать таких людей всякий раз, когда ему представлялась такая возможность. Предположим, у него это получилось несколько раз, и, каждый раз, когда его старания увенчивались успехом, он делал зарубку на своем стетоскопе.

— Ох, убийственно! — воскликнул Найджел.

— В буквальном смысле.

— Выпейте еще портвейна.

— Спасибо. Это показалось мне настолько притянутым за уши, что у меня не хватило храбрости поделиться своей теорией с Фоксом. Я проверял все остальное — мистера Сейджа и патентованные средства, Филлипса и его девушку, Бэнкс и большевиков. Ну что ж, в порошках, которыми Сейдж снабжал мисс О'Каллаган, — «Фульвитавольтс», Как он их называет, — наличествовало небольшое количество гиосцина. Второе средство, которое мисс О'Каллаган попыталась дать своему брату в клинике, тоже содержало не слишком много гиосцина — я взял у нее остатки на анализ. Разумеется, сознание ответственности за то, что О'Каллаган принял определенное количество этого препарата, нагнало на мистера Сейджа смертельный ужас, особенно потому, что он был одним из Ленин-холла. Сейдж попытался заставить меня поверить, что второе зелье было составлено по рецепту неизвестного врача, и едва не доставил себе же самому серьезные неприятности. С его снадобьями дело прояснилось, и мистер Сейдж удалился со сцены. Бэнкс могла заменить камфару гиосцином, пока готовила укол, но я обнаружил, что пузырек с готовым раствором гиосцина был полон, за исключением одной дозы, которая была израсходована на следующей операции. Она могла, конечно, пронести гиосцин с собой или долить пузырек потом, но это казалось маловероятным. Оставался Филлипс, и он меня ужасно волновал. Он так ярко выделялся: своими угрозами, возможностью совершить преступление, мотивом… При нем Робертс бледнел. Я поймал себя на мысли, что постоянно сравниваю этих двоих. В конце концов, представлялось очевидным, что у Робертса не было возможности сделать укол, зато у несчастного Филлипса такая возможность была постоянно. Я специально назначил следственный эксперимент, чтобы посмотреть, не отыщется ли такая возможность для Робертса. Я заехал за Робертсом к нему домой. И там отметил, что Робертс проигнорировал мою просьбу к Филлипсу привезти тот самый анестезиологический аппарат. Когда я ему напомнил, он его прикатил. Я заметил, что он очень не хотел, чтобы я к аппарату притрагивался. Он несколько раз проверял гайки. Это было вполне разумно, но его действия заставили меня запомнить эти гайки. Учтите, я ни в коем случае не прикипел душой к своей фантастической идее — скорее наоборот, я стыдился ее! Я пытался убедить сам себя, что главный подозреваемый — Филлипс. Мы внимательно следили за ними всеми. И тут счастливая случайность — поразительная, невероятная! Старушка Мэриголд потеряла самообладание и споткнулась об этот уксусный судок, на котором укреплены газометры. Томс в некотором роде помог Робертсу, потому что свалял замечательного дурака и раскричался. Томс вообще трусоват, а тогда совсем позеленел от страха и устроил скандал. Если бы не моя тайная идея, я не стал бы наблюдать за Робертсом. А он сильно струхнул и очень старался, чтобы никто, кроме него, не трогал гайки. Я считаю, что Томс испугался напрасно, — на самом деле весьма маловероятно, что цилиндр мог взорваться. Но подумайте, какой шок испытал Робертс. А если бы шприц выпал?! Это было почти невозможно, но в тот момент, понимаете, его воображение, сознание, что он виновен, сыграли с его разумом злую шутку и он перепугался. Я почувствовал, что и со мной происходит то же самое. Дорогие мои, у меня голова пошла кругом!