Эллери Квин - Игрок на другой стороне Страница 43

Инспектор Квин издал хриплый возглас, выпрямился, протер глаза и снова уставился в перископ. Наконец он присел на корточки и посмотрел на своих компаньонов при тусклом свете, проникающем из окна.

— Это не Уолт! — прошептал он. Наклонившись, комиссар посмотрел в окно, и на его суровом лице появилось нечто похожее на страх.

— Боже мой, Берт! — сказал он окружному прокурору. — Взгляни-ка!

Оторвавшись от перископа, окружной прокурор повернулся к Эллери и так посмотрел на него, словно никогда раньше не видел сына инспектора Квина. Но Эллери продолжал, стиснув зубы, наблюдать за происходящим в комнате.

Человек протянул руку к кровати, открыл блокнот и вырвал из него верхний лист. Наведя на резкость приборы, Квины отчетливо рассмотрели бумагу.

— Бледно-голубые линии! — пробормотал инспектор. — Та же бумага!

Человек за столом вставил лист в каретку машинки и начал приспосабливать его, очевидно стараясь, чтобы строки помешались точно на голубых линиях.

— Будь я проклят!.. — шепнул инспектор.

— Что такое, Дик? — нетерпеливо осведомился комиссар.

Но старик обратился к сыну:

— Так вот как ты догадался! Кувыркающаяся собака и отпечатки больших пальцев в верхних углах писем Игрека!

— Конечно, — ответил Эллери, не поворачивая головы. — Бумагу приспосабливали к голубым линиям в начале каждой строки, так как расстояние между линиями, очевидно, не соответствовало интервалам между строками на машинке. Отсюда вывод: кто бы ни оставил эти отпечатки, он сам печатал письма. Все очень просто, — добавил Эллери с горечью и так тихо, что его мог слышать только отец. — Чтобы это понять, мне понадобились всего лишь три убийства и почти удавшееся четвертое.

Человек, только что бывший Уолтом, начал печатать двумя пальцами, спокойно и неторопливо. В начале каждой новой строки он, как и говорил Эллери, поправлял бумагу.

— Что он печатает? — прошептал инспектор. — Не могу разобрать…

— Зато я могу. — И Эллери стал читать слова, появлявшиеся на бумаге с голубыми линиями:

«Мой Дорогой Уолт!

Ты был таким, как я тебя просил, и делал все, о чем я тебя просил. Но из-за развития событий, недоступных твоему пониманию, наша последняя задача осталась незавершенной.

Заверяю тебя в моем восхищении и одобрении, Мой Дорогой Уолт, а также в том, что эта неудача не является твоей виной.

Теперь пришла пора ожидания.

Всему свое время.

Будь внимательным и терпеливым, Мой Дорогой Уолт, и оставайся самим собой».

— Он прекратил печатать, — пробормотал Эллери.

— Думаю, этого достаточно, — заметил комиссар. — Как ты считаешь, Берт?

— Более чем достаточно, — усмехнулся окружной прокурор.

— Ладно, — промолвил инспектор. — Будем его брать.

Комиссар отдал распоряжение в маленький микрофон. Эллери, придерживаясь рукой за шпингалет и упираясь ногами в низ оконной рамы, с трудом поднялся.

Из комнаты напротив номера 312 бесшумно вышел человек, подошел к противоположной двери, положил пальцы на косяк и внезапно дернул его на себя. Заранее обработанная соответствующим образом дверь открылась наружу вместе с запертым замком.

В ту же секунду распахнулось окно, и Эллери прыгнул в комнату.

Человек поднял на него взгляд и привстал из-за стола.

— Стоять спокойно! — предупредил детектив в дверях.

Освещенное лампой лицо медленно повернулось к детективу, флегматично и даже с юмором глядя на револьвер в его руке. Затем человек поднялся.

— Стоит мне поднять руку, — заговорил он глубоким голосом, настолько не похожим на голос Уолта, что у Эллери на голове зашевелились волосы, — и вы перестанете существовать.

Последовало длительное молчание. За окном, позади Эллери, лица инспектора Квина, комиссара полиции и окружного прокурора казались гипсовыми масками. Детектив в дверях, к которому присоединились еще двое, двинулся вперед, но Эллери жестом остановил его.

— Пожалуйста, будьте так любезны объяснить мне, — вежливо обратился он к человеку у стола, — почему Йорки должны были умереть?

— За грехи отца, — послышался ответ.

— Может быть, отцов? — переспросил Эллери, подчеркивая последний слог.

— Я сказал «отца».

Эллери склонил голову.

— Благодарю вас, — промолвил он. Услышав, что инспектор заносит ногу над подоконником, Эллери осторожно заложил руку за спину и сделал ею повелительный жест. — Мы встретимся снова, — почтительно произнес он.

— Если я этого захочу-у-у…

Звук растаял в воздухе. Ясные смышленые глаза потускнели и раскрывались все шире и шире, пока не стали совсем круглыми. Почти незаметные губы начали надуваться, став полными и влажными. Квадратные плечи поникли и округлились. Твердые линии челюсти, мышцы щек и шейные сухожилия смягчились и ослабли.

Человек вновь стал Уолтом.

— Привет, Уолт, — поздоровался Эллери.

— Мистер Квин…

Это был обычный, низкий и тихий голос Уолта. Взгляд круглых глаз устремился в сторону окна, скользнул по комиссару, окружному прокурору, инспектору и вновь вернулся к Эллери.

— Уолт, мы хотели бы, чтобы вы пошли с нами, — предложил Эллери.

Дряблые губы растянулись в улыбке — мягкой, счастливой и словно говорящей: «У меня есть секрет — я любим».

— Да, — сказал Уолт.

— Доктор Мортон Принс,[67] — заговорил Эллери значительно позже, — первым занялся такими вещами. Но они не стали общеизвестными, пока два психиатра, Тигпен и Клекли,[68] не опубликовали свое замечательное исследование «Три лица Ив», а сама Ивлин Ланкастер с помощью Джеймса Полинга[69] не последовала их примеру, написав «Последнее лицо Ив». В результате сейчас едва ли найдется человек, который не слышал о раздвоении личности.

Инспектор Квин все еще не был способен связно выражать свои мысли.

— Думаю, — усмехнулся Эллери, — что комиссар и окружной прокурор до сих пор обсуждали бы вопрос, не поместить ли меня в психиатрическую лечебницу, если бы не видели собственными глазами, как Уолт вернулся из своей второй личности в первую. Не знаю, почему так трудно поверить в существование в одном теле двух не связанных между собой личностей. Ивлин Ланкастер имела три сразу, прежде чем превратилась в четвертую и последнюю. Доктор Принс описывает случай, когда в одном теле обитали пять разных личностей, причем не знающих о существовании друг друга.

Инспектор прочистил горло и наконец обрел дар речи.

— Бедняга! Как же закон может действовать в таких случаях?

— Психиатрам и юристам придется немало поспорить из-за этого дела. Не сомневаюсь, что в конце концов Уолту не причинят вреда, как ему обещал его alter ego[70] — Игрек. Его будут изучать и оберегать до конца дней. И кто знает — может, он превратится в третью личность, которая, в отличие от Уолта и мистера Игрека, сумеет отвечать за свои поступки.

Инспектор покачал головой:

— Едва ли я смогу когда-нибудь в это поверить. Слишком это похоже на черную магию. В одном и том же теле существуют простофиля Уолт и эгоман Игрек!

— Ну, доктор Принс и другие отмечают, что сменяющие друг друга личности очень часто являются полными противоположностями. Известен случай, когда в одном теле существовали чопорная старая дева, в рот не берущая спиртного, и веселая, общительная девушка с пристрастием к джину. Роберт Льюис Стивенсон инстинктивно сделал доктора Джекила воплощением добра, а мистера Хайда — средоточием зла.[71] Так и с Уолтом. Трудно найти человека, все данные которого были так близки к нулю — начиная от внешности и кончая умом, эрудицией, социальным и экономическим положением. Неудивительно, что в его теле возникает вторая личность с совершенно противоположными данными.

Инспектор пожал плечами:

— И ты в самом деле думаешь, что Уолт не знал о том, что пишет письма самому себе?

— На этот вопрос, возможно, сумеют ответить специалисты. Такое случалось и раньше, папа. Насколько я понимаю, в их основе — властное непреодолимое желание. Уолт желал, чтобы Бог полюбил его и писал ему письма, поэтому он не хотел знать, вернее, хотел не знать, кто их пишет в действительности.

— А при чем тут Йорки, сынок? Почему Уолт — я имею в виду, Игрек — выбрал именно их?

Эллери задумчиво наморщил нос.

— Я не имел об этом представления, пока в ту ночь Игрек, перед тем как снова стать Уолтом, не дал мне на этот вопрос любопытный ответ.

— Он сказал что-то насчет грехов отцов.

— Нет, — поправил Эллери, — грехов отца — в единственном числе. Когда ты подумаешь, то поймешь, что этот ответ объясняет многое. Единственный отец в этой истории — Натаниэл Йорк-старший, сыну которого так надоели его диктаторские замашки, что он все бросил, уехал и не вернулся. Мне кажется, папа, что Уолт-Игрек каким-то сверхъестественным образом отождествил себя с Натаниэлом Йорком-младшим, в чью гибель в джунглях Натаниэл-старший так и не смог поверить. Вспомни, что по завещанию старика все состояние переходит к сыну, если он окажется живым. Уолт-Игрек, по-моему, взял на себя не только обиды молодого Нэта, но и его право на наследство.