Эллен Вуд - Не только Холмс. Детектив времен Конан Дойла (Антология викторианской детективной новеллы). Страница 44

Критики в один голос превозносили необыкновенно сложный и красочный стиль Шила, который сейчас может показаться вычурным и тяжеловесным. Однако в начале двадцатого века Шил был провозглашен «Властелином языка», и его произведения считал шедеврами сам Говард Лавкрафт[32]. Кроме детективного цикла о князе Залесском Шил написал несколько фантастических романов и множество произведений в стиле «хоррор».

Шил был счастливо женат целых три раза, имел приблизительно шестерых детей (внебрачные дети затрудняют подсчеты) и прожил долгую и активную жизнь. Он занимался скалолазанием, увлекался йогой и каждый день, пока ему не исполнилось семьдесят, пробегал по шесть миль. Мэтью Фиппс Шил умер в возрасте 81 года.

Рассказ «Кровь Орвенов» был впервые напечатан в 1895 году в сборнике «Князь Залесский», выпущенном лондонским издательством «Джон Лэйн».

M. P. Shiel. The Race of Orven. — Prince Zaleski. London: John Lane, 1895. Рассказ печатается с сокращениями.

® А. Завозова, перевод на русский язык и вступление, 2008

М. Ф. ШИЛ

КРОВЬ ОРВЕНОВ

Всякий раз с болью и отчаянием вспоминаю я о трагической судьбе князя Залесского — жертвы Любви столь несчастливой и безжалостной, что этого не мог скрыть даже весь блеск ее величия; о судьбе изгнанника, принужденного оставить свою родную страну и по доброй воле удалившегося от всего человечества. Он оставил свет, где его мимолетное появление было подобно непостижимому и драматическому мигу падения звезды, и свет тотчас же отринул его; и даже я, имевший возможность чаще других наблюдать работу этого страстного и справедливого ума, в суете дней почти позабыл о моем друге.

Но в те дни, когда так называемое «дело Фаранкса» волновало самых выдающихся интеллектуалов нашей страны, мои мысли то и дело обращались к Залесскому; и вот солнечным весенним днем, когда страсти вокруг этого таинственного происшествия немного улеглись, я, испытывая подспудное недовольство развязкой этой зловещей истории, устремился к уединенному жилищу князя.

На закате я добрался до мрачного, затерянного среди деревьев огромного старинного имения, служившего пристанищем моему другу. Ко входу вела тенистая аллея из тополей и кипарисов, чьи кроны пропускали лишь малую толику солнечного света. Миновав аллею, я устремился на поиски заброшенных конюшен, которые, однако, показались мне слишком ветхими; так что в конце концов я оставил свою caleche[33] в полуразрушенной ризнице старинной доминиканской часовни и отпустил кобылу попастись ночью на лужке позади дома.

Разглядывая имение, я не мог не подивиться тому, какая зловещая причуда побудила этого выдающегося человека сделать своим приютом место столь безлюдное. Оно казалось мне гигантским мавзолеем, в котором заживо похоронил себя человек столь выдающегося ума, образованности, силы, гениальности! Коридор был выстроен на манер римского атриума; в центре его находился прямоугольный бассейн, заполненный стоячей водой, откуда, при звуке моих шагов, попискивая, бросилась врассыпную стайка жирных и ленивых крыс.

Я преодолел череду разбитых мраморных ступеней, что вели к извилистым коридорам, опоясывающим центральную залу, и затем проследовал сквозь лабиринт комнат — анфиладу за анфиладой, миновав множество долгих галерей и бесчисленное количество ступеней.

Я преодолел череду разбитых мраморных ступеней.

Облака пыли вздымались с каменного пола, в горле у меня запершило; немолчное эхо рикошетом возвращало мне звук моих шагов, сгущающаяся тьма усиливала впечатление погребальной мрачности имения. Вокруг не было никакой мебели — вообще никаких следов человеческого присутствия.

Наконец я достиг одной из удаленных башен здания и поднялся на самый ее верх, к устланному коврами проходу, с потолка которого свисали три мозаичных светильника, распространяя вокруг тусклый лиловый, багряный и алый свет.

В противоположном конце галереи я различил две фигуры, стоявшие подобно молчаливым стражам по обе стороны двери, задрапированной кожей питона. Одна из них — статуя Афродиты Книдской, копия, выполненная из паросского мрамора, в другой я признал гигантскую фигуру негра Хэма, единственного слуги князя. Его свирепое, лоснящееся черное лицо расплылось в улыбке при моем приближении. Кивнув ему, я без дальнейших церемоний проследовал в покои Залесского.

Комната была небольшой, но с высоким потолком. Несмотря на слабый зеленоватый свет похожей на кадило лампы чеканного золота, которая висела в самом центре расписного куполообразного потолка, я не мог не восхититься варварской роскошью обстановки. Воздух был напоен тяжелым, терпким ароматом, который источала лампа, и парами дурманящей cannabis sativa[34] — основного компонента магометанского гашиша, которым мой друг имел обыкновение утолять свою боль. Тяжелые занавеси с золотой бахромой были сделаны из бархата винного цвета и расшиты в Муршидабаде. Всему миру Залесский был известен как мыслитель и эрудит, тонкий знаток и страстный любитель искусства, и все же я был совершенно ошеломлен при виде того огромного множества редкостей, которыми он окружил себя. Орудие эпохи палеолита соседствовало тут с китайской статуэткой — символом мудрости, гностическая гемма[35] — с амфорой греко-этрусской работы. Комната была сущей bizarrerie [36] — странным смешением напускного лоска и запустения. Фламандские медные надгробия причудливо перемежались с руническими табличками, миниатюрами, статуей крылатого быка, статуэтками индийских божеств, тамильскими надписями на покрытых воском пальмовых листьях и средневековыми мощехранительницами, богато инкрустированными драгоценными камнями. Целую стену в комнате занимал орган, раскатистые звуки которого в этом замкнутом пространстве, должно быть, заставляли все эти останки давно ушедших эпох звенеть и кружиться в фантастическом танце. Когда я вошел в комнату, в затуманенном воздухе тоненько дребезжала невидимая музыкальная шкатулка.

Князь возлежал на кушетке, с которой на пол ниспадало серебряное парчовое покрывало. Позади него, в открытом саркофаге, стоявшем на трех медных опорах, лежала мумия жителя древнего Мемфиса; погребальный покров был украден или сгнил, обнажая взору ужасающую гримасу. Отбросив инкрустированный чубук и старый томик Анакреона, Залесский поспешно поднялся мне навстречу. Он тепло встретил меня, произнеся несколько приличествующих случаю фраз о том, как он «рад» моему «неожиданному» визиту. Затем князь распорядился, чтобы Хэм приготовил мне постель в соседней комнате. Большая часть вечера протекла в беседе, столь загадочной и дремотной, какую один лишь Залесский способен был поддерживать. За разговорами он то и дело угощал меня довольно безобидной смесью из индийской конопли, чем-то похожей на гашиш, которую готовил сам. И лишь на следующее утро, после незатейливого завтрака, я перешел к тому, в чем отчасти заключалась цель моего визита. Князь по-прежнему возлежал на кушетке, запахнувшись в халат восточного покроя, и слушал меня, сплетя пальцы, вначале слегка рассеянно, с тусклым отстраненным взором, какой зачастую бывает у старых отшельников и звездочетов. Черты его вечно изнуренного лица были освещены блеклым зеленоватым светом.

— Вы знали лорда Фаранкса? — спросил я.

— Мне доводилось встречать Фаранкса в свете. Его сына, лорда Рэндольфа, я тоже видел как-то раз при дворе, в Петергофе, и еще раз — в Зимнем дворце государя. Отец и сын весьма схожи меж собой — та же горделивая стать, взлохмаченная грива волос, примечательной формы уши и заметная резкость в манерах.

Я привез с собой охапку старых газет и, то и дело сверяясь с ними, продолжил свой рассказ о случившемся.

— Отец, — сказал я, — занимал, как вам известно, высокий пост в прошлом правительстве и был видной фигурой в политике. К тому же он возглавлял советы нескольких научных обществ и известен как автор труда «Современная этика». Его сын сделал стремительную карьеру на дипломатическом поприще и недавно объявил о помолвке с принцессой Шарлоттой Марианной Наталией Морген-Уппигенской, дамой, в чьих венах, вне всякого сомнения, течет благородная кровь Гогенцоллернов — хотя, строго говоря, он для этого unebenburtig [37]. Орвены — род старинный и знатный, но, особенно в последнее время, далеко не столь состоятельный. Впрочем, вскоре после того, как Рэндольф объявил о помолвке с этой особой королевских кровей, его отец застраховал свою жизнь на огромную сумму денег в нескольких компаниях, как в Англии, так и в Америке, и теперь бедность уже не угрожает этому роду. Полгода назад, почти одновременно, отец и сын разом отказались от всех своих многочисленных постов. Я вам все это рассказываю лишь потому, что полагаю, что газет вы не читаете.