Кэролин Харт - Письмо из дома Страница 44

— О да, да. Но если она не ответила… — Она умолкла и вздохнула. — Ты даже не представляешь, где они могут быть? И как с ними связаться? — Ее губы сжались в жесткую линию. Она вся кипела от негодования. — Должна сказать, что твоя мать, безусловно, повела себя безответственно, уехав неизвестно куда. Лотта ни разу не упоминала о мужчине, за которого Лоррейн вышла замуж. Семья ничего о нем не знает.

— У него заканчивался отпуск. — Гретхен взглянула на кузину Хильду. — Поэтому они поженились сейчас. Сейчас война. Она уехала с ним в Калифорнию. У Сэма там часть. Она скоро позвонит. Я знаю. Так или иначе, я должна остаться здесь. Она не знает о бабушке. Я должна остаться. — И она не собирается жить на ферме с кузиной Хильдой и ее молчаливым мужем, Эрнстом. Ни сейчас. Никогда.

Кузина Хильда закрыла лицо скомканным платком. Обычно такая уверенная в себе и бесцеремонная, сейчас она только качала головой.

— Лоррейн должна знать. Но мне не по себе, что ты останешься одна.

— Со мной все будет в порядке. — Неожиданно Гретхен схватила худые мускулистые руки. — Спасибо, кузина Хильда.

Лицо пожилой женщины сморщилось. Она заглушила рыдания платком, повернулась и пошла к выходу.

Гретхен откинулась на спинку дивана, скинула босоножки и подложила под голову подушку. Никто больше не скажет ей, чтобы она не забиралась на диван с ногами. Но она помнила. Устала, так устала… В последнее время она целыми днями работала в «Газетт», утром и вечером забегала в кафе. Кузина Хильда взяла на себя кухню. Миссис Перкинс грозилась уволиться. В углу витрины повесили объявление «Продается». К кузине Хильде заходил мистер Уитби и объяснил ей, что бабушкин дом можно продать или сдать в аренду на длительное время только по доверенности от матери Гретхен.

Гретхен достала кубик льда из стакана с чаем и с хрустом разгрызла его. Другим кубиком она протерла лицо. Ей было невыносимо жарко. Может, переночевать сегодня на улице, вынести раскладушку… Нет. Она останется в доме, где услышит телефонный звонок.

Барб спала на раскладушке в лесу, ожидая возвращения отца домой. Он так и не пришел. А Гретхен знала, где он прятался. Если бы она сказала Барб… и что бы из этого вышло? Все оказалось напрасно. Она ощутила горькую обиду и гнев на Клайда Татума. Если бы он не стал прятаться, а сдался бы полиции, то бабушка, может, была бы сейчас жива. Ее сердце не выдержало ночных походов по ухабистой дороге и чувства вины за то, что она помогала ему скрываться в хижине, где он застрелился.

Гретхен выпрямилась и села, неподвижно глядя на кресло-качалку.

— Бабушка, — прошептала она хрипло, — это была его вина. Не твоя.

Она закрыла лицо руками. Надо было помочь бабушке…

Зазвонил телефон.

Какое-то мгновенье она не слышала его, потому что голова раскалывалась, словно ее разрывали демоны вины, горя и отчаяния.

Звонок.

Гретхен вскинула голову, бросилась в кухню и схватила трубку.

— Алло.

— Разговор для оплаты абонентом, которому звонят…

— Я оплачу. Мама? Мама, бабушка… — Она захлебнулась от рыданий.

— Гретхен, милая, боже мой, скажи мне. — Голос мамы то появлялся, то пропадал.

— …похороны были вчера, и кузина Хильда хочет, чтобы я переехала к ним на ферму…

— О нет. Ты приедешь сюда. Ко мне и Сэму. — Лоррейн говорила твердо и решительно. — Нас приютили друзья Сэма. Все ищут, где бы поселиться. Но это не важно, мы справимся, даже если придется спать на пляже.

Грохот металла о металл, шипенье пара, резкий запах горящего топлива, — поезд с ревом прибыл на станцию.

Кузина Хильда сунула Гретхен дорожную сумку.

— Здесь жареная курица, картофель-фри и кусок пирога. А потом будешь есть в вагоне-ресторане…

Гретхен взяла сумку и подхватила чемодан. Сердце бешено колотилось. Она стала подниматься по ступеням вагона. Толкались другие люди, женщины с детьми, солдаты, моряки. Калифорния, Калифорния… Она уже почти поднялась в вагон. Седой носильщик помог подняться пожилой женщине впереди нее.

— По вагонам. Все в вагоны.

— Гретхен, Гретхен! — Раздался резкий оклик откуда-то слева.

Об ногу ударился чемодан.

— Поторопись, малышка.

Гретхен отступила, пропуская других пассажиров, высокие, худые, маленькие, толстые, все они торопились. Она посмотрела на мистера Денниса, на его покрасневшее от напряжения лицо. Он протянул ей конверт.

— Едва успел… только что выяснил… — Он замолчал, пытаясь отдышаться. — …Старый друг в «Лонг-Бич Пресс-Телеграм»… Пайн-авеню, 604… Отдай ему это…

Гретхен схватила конверт, и поток пассажиров увлек ее за собой. Она оглянулась и успела последний раз взглянуть на мистера Денниса в шляпе, съехавшей на затылок. Все лицо его было в складках, как у собаки-ищейки. Казалось, что он завидует, грустит и восхищается ею. Он шевелил губами, но ничего не было слышно из-за шума. Раздался пронзительный свисток паровоза. Она вошла в вагон и заняла свое место, по-прежнему сжимая конверт.

Когда поезд отъехал от станции, Гретхен положила мешок в карман на спинке сиденья, поставила ноги на подставку. Где-то сзади плакал ребенок. Рядом с ней моряк перемешал карты и начал раскладывать солитер. По вагону струился голубоватый сигаретный дым. Стучали колеса.

На конверте мистер Деннис нацарапал толстым черным карандашом: «Гарри». Конверт не был запечатан. Она вынула три сложенные пополам страницы. Это была ее статья о Фей Татум. В приложенной записке говорилось: «Гарри, прочти это. Возьми ее на работу. Уолт».

…Знаешь, сколько раз я хотела рассказать тебе правду? Сто тысяч раз. Но не могла. Из-за Рода. Ты, может, и не знаешь про него. Да и откуда ты можешь знать. Я им так горжусь. Он замечательный художник. Я так говорю не только потому, что я его мать. На юго-западе его все знают. Он написал фрески для музея Джилкриса, а галерея Гетти заказала ему роспись акриловыми красками, она сейчас очень известна. Род назвал ее «Оставленное позади», это железнодорожный путь в прерии. Рода вырастили родители Бадди. Мне они не позволяли с ним видеться. Но это и понятно. Я чувствовала себя такой виноватой, что даже и не пыталась возражать. Сейчас они уже умерли. Я ничего не могла рассказать, пока они были живы. И пока был жив Род…

Глава 10

Я отвернулась от бабушкиной могилы. Последним воспоминанием о ней был засыпанный цветами гроб у вырытой ямы. И вновь я ощутила вспышку гнева, хотя теперь, состарившись, уже не так твердо была уверена, что вина за ее смерть лежит на Клайде Татуме. Каждому назначен свой срок. Приходит день, когда жизнь должна закончиться. Бабушка вошла во врата большей жизни спокойно и радостно, как никто другой из тех, кого я знала.

Звон колоколов где-то вдали известил о полудне. На автомобиле я проехала по городу, в который прибыла нынче утром. Так много осталось прежним и так мало. Здания «Газетт» больше не было. Даже если бы оно и стояло на прежнем месте, я бы не стала заходить. Руины настоящего могут уничтожить дорогое прошлое. Я всегда, до последнего вздоха буду помнить скрип потолочных вентиляторов, запах чернил, сигаретного дыма и горячего свинца, и морщинистое, усталое, но полное оптимизма лицо мистера Денниса. Церкви — методистская, баптистская, церковь Христа, католическая — располагались на Стейт-стрит. К баптисткой церкви сделали пристройку, и было заметно, где старое сливалось с новым. На Мэйн-стрит стояли прежние здания, вот только не осталось знакомых имен, и витрины многих магазинов были заколочены досками. Кафе «Виктория» стало страховым агентством. Навесы кинотеатров все так же выступали над тротуаром, но «Бижу» стал салоном красоты, а «Рид» — антикварным магазином. Я поразилась, каким маленьким оказалось здание суда. Давным-давно оно представлялось огромным, и я помнила, как бежала вверх по ступеням жарким июньским днем, полная волнения и энергии. Я была репортером…

Павильон, тоже оказавшийся маленьким и довольно обшарпанным, все еще стоял на южном склоне лужайки. Но появились новые военные мемориалы: Вторая мировая, Корея, Вьетнам, сотни имен вырезаны на граните. Не помню, чтобы раньше по обеим сторонам центральной лестницы росли розовые кусты. Зато я никогда не забуду запах антисептика в офисе шерифа, за которым тянулись тюремные камеры. Я понимала, что многое помню неверно и что едва ли можно доверять воспоминаниям. Помнились какие-то обрывки, некоторые отчетливо, одни были твердыми и яркими, как вытравленный кристалл, а другие потемнели, потускнели и потеряли прозрачность, как вода в озере.

Письмо, — я сунула руку в карман, пощупала конверт, — письмо из дома принесло столько воспоминаний, ярких, темных, счастливых, грустных, отчетливых, потускневших. Я не смогла устоять перед мольбой в последней строчке: «Теперь я могу рассказать всю правду. Ты приедешь, Гретхен? Барб».