Саймон Толкиен - Последний свидетель Страница 45

— Нет, сэр. Мальчик был слишком расстроен. Просто вне себя. Я говорил с Кристофером Маршем, соседом Робинсонов. Томас успел что-то рассказать ему. И мне пришлось поговорить с ним, сэр, поскольку надобно было узнать, как именно преступники проникли в дом и где. Ну и вообще на территорию, — добавил полицейский.

Поверх широкого галстука, лежавшего на нейлоновой сорочке, нависал подбородок, а еще выше, на губах, сержант Хернс водрузил скорбно-ироническую улыбку. Намерения посвящать защитника в подробности этой беседы у него не просматривалось.

— Хорошо. Итак, вы говорили с Кристофером Маршем и выяснили следующее: возвратившись в дом «Четырех ветров», Томас увидел, что окно в гостиной открыто.

— Да, сэр. И было это примерно в половине девятого вечера.

— И тогда вы спросили мою клиентку, возможно, это она оставила окно открытым. Так или нет, сержант?

— Нет, сэр.

— Нет?

— Нет, потому что я спросил об этом сэра Питера. И он сказал, что в кабинет вообще не заходил. А потом сэр Питер спросил об этом вашу клиентку, и та ответила, что да, возможно, это она забыла закрыть окно.

— Иными словами, она не отказывалась отвечать на этот вопрос, верно, сержант Хернс? Она не говорила, что Томас лжет. Она спокойно призналась в том, что могла оставить это окно открытым.

— Она сказала, что не помнит, но, может, и оставила. И знаете, она ужасно нервничала, сэр. Была прямо как на иголках.

— Как сэр Питер?

— Нет. Про него такое сказать не могу. Он был настроен скорее… решительно. А ваша клиентка, она нас прямо так и подгоняла, сэр.

— Возможно, ей не терпелось увидеть Томаса?

— Возможно, сэр.

— Но разве она не сказала тогда, что оставила окно открытым потому, что день выдался теплым?

— Да, она это говорила, сэр.

— И вы не арестовали ее тем вечером, не так ли, сержант, даже несмотря на то, что она призналась, что могла оставить окно открытым?

— Не арестовал, сэр. Я арестовал вашу клиентку после того, как взял показания у Томаса Робинсона и Джейн Мартин. Только тогда она и стала подозреваемой.

— Вы получили эти показания в субботу, пятого июня. То есть через пять дней после убийства. Я не ошибаюсь?

— Нет, сэр. Накануне Томас наконец смог поговорить со мной о том, что произошло.

— И на следующий же день вы арестовали Грету Грэхем. В воскресенье. В день похорон.

— Да, сэр. Утром. Мы прибыли к ней в Челси ровно в семь двадцать пять утра.

— И обыскали квартиру, верно?

— Да. У нас был ордер.

— В последнем ничуть не сомневаюсь. Нашли что-нибудь?

— Ничего, что могло бы иметь отношение к преступлению. Нет, сэр.

— И затем вы отвезли мисс Грэхем в Ипсвич и допросили ее?

— Да. Она все отрицала.

— А затем вам пришлось отпустить ее даже без залога, верно?

— Она подписала специальную бумагу. С обещанием вернуться по первому же нашему требованию. Но сперва мы связались с королевской службой прокурорского надзора. За советом.

— И там вам сказали, что арестовать ее нельзя, поскольку никакой реальной перспективы для обвинения не существует. Правильно, сержант Хернс?

— Нам просто посоветовали не задерживать ее, сэр.

— Именно. Не задерживать и не предъявлять обвинения, даже несмотря на ее признания в том, что она оставила окно в кабинете открытым, а северную калитку — незапертой. Вы даже не поленились навестить Томаса в доме Боллов, где получили от него письменное свидетельство, что убийца и мужчина, которого он видел у окон квартиры моей клиентки, одно и то же лицо. У вас было все это плюс еще показания Джейн Мартин, но для предъявления обвинения — все равно недостаточно. Потому как все это лишь разговоры, ничего больше. Я прав, сержант?

Майлз зарядил свою пушку, прицелился и произвел залп, но сержант Хернс лишь отмахнулся от снаряда. Мрачно-ироническая улыбка осталась на устах, он вопросительно взглянул на судью.

— Я должен отвечать на этот вопрос, ваша честь? По моему мнению, так нет.

— Вы совершенно правы. И не обязаны отвечать на этот вопрос. Мистер Ламберт, прошу, не надо играть со свидетелем в эти игры. Придерживайтесь фактов.

— Слушаюсь, ваша честь. Итак, сержант, насколько я понимаю, все ваши попытки найти таинственных Роузи и Лонни закончились полным провалом?

— Пока что арестов в связи с этим делом не произведено, сэр. Но следствие и поиски продолжаются. Главная проблема в том, что преступники оставили слишком мало следов и улик. У нас есть только марка машины, отпечатки ног и стреляные гильзы, вот, собственно, и все, сэр. Что касается анализа крови и образчика ДНК, в нашей базе данных аналог отсутствует.

— Ну а похищенные драгоценности?

— Тоже никаких следов, сэр. Нет, конечно, камни могли вставить в новую оправу и все такое…

— Так, стало быть, если не считать пресловутого медальона, вам не удалось обнаружить никаких драгоценностей леди Энн при обыске квартиры моей клиентки?

— Нет, сэр.

Майлз сделал паузу и многозначительно откашлялся, стараясь привлечь внимание присяжных к следующему своему вопросу.

— Моя клиентка, леди Грета Робинсон, вполне порядочная женщина, не правда ли, сержант?

— Верно, сэр.

— Вот и хорошо. А теперь хочу задать вам несколько вопросов о посещении дома матери моей клиентки, проживающей в Манчестере на Кейл-стрит. Вы сказали мистеру Спарлингу, что нашли в одной из комнат вот эти снимки леди Энн.

— Да. Они хранились в альбомах с газетными вырезками, датируемыми концом восьмидесятых.

— И этих альбомов с газетными вырезками в доме миссис Грэхем, насколько я понимаю, было много?

— Да, сэр. Полным-полно. И хранились они в спальне, которую, по словам миссис Грэхем, занимала ее дочь до переезда в Лондон.

— Сколько именно таких альбомов вы там обнаружили, сержант?

— Восемь или девять. А может, и больше.

— И там были тысячи снимков, не так ли? В том числе и два снимка леди Энн?

— Да, сэр. Она собирала фотографии модных дам.

— И вырезаны они были из глянцевых журналов вроде «Тэтлер» и «Харперс энд Квин»?

— Так точно, сэр.

«Интересно, что же они обо мне думают», — размышляла Грета, всматриваясь в непроницаемые лица присяжных. Они с регулярностью метронома переводили взгляды с адвоката на полицейского и обратно, точно следящие за полетом мяча зрители на теннисном матче.

Много лет прошло с тех пор, когда она вот так же смотрела на присяжных. Зато живо помнила альбомы газетных вырезок, которые с такой любовью собирала еще подростком, и долгими зимними вечерами сидела у газового камина с ножницами и клеем. На столе остывал чай в фаянсовой кружке, мама смотрела телевизор. Она уже давно перестала обшивать семью, мешала рано развившаяся болезнь Паркинсона, превратившая ее теперь, пятнадцать лет спустя, в жалкую трясущуюся развалину.

«Но, возможно, виной тому была вовсе не болезнь, — продолжала размышлять Грета. — Возможно, это от страха перед мужем, Джорджем, у мамы начинали трястись руки теми давними зимними вечерами».

В шесть показывали выпуск новостей. Мама не то чтобы смотрела их, нет, она словно пропускала все через себя. Наводнения, голод, землетрясения, извержения вулканов, экономическое неравенство — все эти зрелища действовали на маму успокаивающе. И еще ей нравился симпатичный мистер Бейкер, телеведущий новостных выпусков, и, когда он заканчивал, она говорила умиротворенно: «Ужасно. Все это просто ужасно. Бедные, несчастные люди. Мы должны благодарить господа за то, что имеем, Грета».

Но Грета не испытывала к богу никакой благодарности. И вклеивала газетные и журнальные снимки в большие альбомы в черных обложках потому, что, глядя на них, начинала верить, что где-то существует совсем другой мир, где женщины носят красивые платья и ходят по толстым пушистым коврам в изящных туфлях на высоченных каблуках. В том мире наверняка и пахло совсем по-другому, не вареной капустой и дезинфектантом, это уж точно.

После выпуска главных новостей начиналась программа, повествующая о местных событиях. В Манчестере открылась новая школа, в Манчестере была изнасилована женщина, и мать Греты уже не выглядела умиротворенной. Джордж должен прийти вскоре после семи, и на столе его должен ждать обед. Если, конечно, он не заглянет по пути домой в паб, но тогда все будет еще хуже.

Сидя на скамье подсудимых, Грета пыталась вспомнить времена, когда отец был совсем другим, а не таким, как всегда, когда возвращался с фабрики, — грязным, пропыленным насквозь и озлобленным. Нет, наверняка когда-то он был совсем другим человеком, иначе не занимал бы так часто ее воображение, уже давно отправившись в мир иной. Но сколько она ни пыталась, припомнить никак не могла. Слишком уж давно это было.

Отец был человеком, совершившим столько мерзких поступков, что пути назад у него уже просто не было. Он опускался все ниже и ниже, словно специально старался погасить еле тлеющий в глубине души огонек добра, и достигал самого дна, где царила тьма. Тьма и жажда еще более полного забвения.