Клод Изнер - Убийство на Эйфелевой башне Страница 45

— Инспектор Лекашер тоже испытывал к вам недоверие, Кэндзи. Он никому из нас не доверял. Еще с 29 июня ему были известны результаты вскрытия Джона Кавендиша и Эжени Патино, и он знал, что их отравили ядом кураре. А я-то как раз искал аргументы, которые могли вас оправдать.

Он отодвинул стул, прошел к себе и вернулся оттуда с гравюрой в руках.

— Репродукция Рембрандта? — удивился Кэндзи.

— Светотень. Именно тени стимулируют воображение. Недавно я открыл для себя, что в вашей жизни многое для меня оставалось в тени.

— Любите вы выдумывать! — ответил Кэндзи, едва заметно улыбнувшись.

— Это вы привили мне к ним вкус.

— О какой тени вы говорите? Уточните же!

— Вы сказали, что идете осмотреть и оценить библиотеку, а на самом деле я видел, как вы предлагали книгопродавцу редкие книги и как продали Константину Островскому эстампы Утамаро.

— Вы за мной следили!

— Я был уверен, что вы идете на встречу с женщиной. Вы так скрытны во всем, что касается вашей личной жизни! Согласитесь, войти в специализированный магазин для дам, накупить там безделушек — тут всякое можно подумать…

— Вы упустили свое истинное призвание, вам бы в сыщики податься.

— Поставьте себя на мое место: что подумали бы вы, прочитав на газете, оставленной в моей комнате: «R.D.V. J.C. 24-6 12.30. Гранд-Отель, № 312»? Эти инициалы подходят Джону Кавендишу, найденному мертвым при странных обстоятельствах.

— Вы правы, пора рассеять тени.

Кэндзи поднялся, принес сакэ, налил себе и Виктору и снова сел.

— В 1858 году мне было девятнадцать. Я только что закончил учиться, бегло говорил по-тайски и по-английски. С Джоном Кавендишем я познакомился в американской дипмиссии в Нагасаки. Он готовился к экспедиции в Юго-Восточную Азию для изучения местной флоры и населяющих те края народов. Он взял меня с собой переводчиком. Мы около трех лет прожили на Борнео, на Яве и в Сиаме. А в 1863 году обосновались в Лондоне, где он и познакомил меня с вашим отцом. Я поселился на Слоан-сквер, а Кавендиш вернулся в Соединенные Штаты, но мы продолжали переписываться. Месяц назад он прислал мне письмо, где сообщал, что скоро будет в Париже, так как приглашен на прием, который состоится 22 июня в апартаментах Гюстава Эйфеля. Вспомните, в тот день я немного опоздал в англо-американский бар, где вы уже сидели в обществе сотрудников «Пасс-парту»?

— Да, помню, конечно.

— На этом приеме я встретил своего друга Максанса де Кермарека…

— Антиквара с улицы Турнон?

— Его. Несколькими днями ранее я предложил ему купить у меня два эстампа Утамаро. Его они не заинтересовали, но он знал любителя таких вещей — им-то и был Константин Островский, который тоже значился среди приглашенных к Эйфелю. Максанс нас познакомил, и мы решили встретиться 24 июня в «Кафе де ля Пэ» на бульваре Капуцинок. Это меня устраивало, я как раз собирался к Джону Кавендишу в ресторан «Гранд-Отеля», на завтрак. Для того чтобы ничего не перепутать я записал всю информацию на полях газеты, которая и попалась вам на глаза.

Я старался убедить себя, что здесь нет ничего криминального. Особенно меня встревожило, что на том листе из «Фигаро» ваше имя шло сразу за его именем.

Но ведь и я беспокоился из-за того, что вас постоянно не было на месте. Зашел к вам, уронил ваш блокнот, он открылся, я прочел его и понял, какая опасность нам всем грозит.

— Так значит, мы оба шли по следу.

— Да, если только не брать в расчет, что, в отличие от вас, я-то исходил из добрых побуждений. К тому же я не располагал таким количеством разнообразной информации, из-за которой у вас ум зашел за разум. Передо мной были лишь три фотографии рыжей девушки, сделанные вами на колониальной выставке в день смерти Кавендиша. Даты были помечены на обороте. Там же было и решение загадки, ускользнувшее от вас. В толпе на переднем плане я узнал знакомый силуэт. Но я торопился на поезд в Лондон. Я сунул фотографии в карман, намереваясь во время путешествия как следует их рассмотреть. В холле Северного вокзала из газет я узнал о смерти Константина Островского. Я прочел показания подвозившего его кучера и начал кое-что понимать. Если этот кучер подтвердит то, что мне подсказала интуиция, я смогу установить личность убийцы. Я телеграфировал в Лондон и отправился взглянуть на Ансельма Донадье.

— Что такого важного вы хотели у него узнать?

— Описание головного убора, который был на человеке в крылатке. Ансельм Донадье человек не первой молодости, но наблюдательность его не знает себе равных. Он не колеблясь ответил: клиент, которого он взял на площади Мобер, был в белой шляпе с низкой тульей, чуть вдавленной сверху, и широкой черной лентой. Он сказал: «Ее еще называют панама». Из всех моих знакомых только один носил такой головной убор: Мариус Бонне. Он был на башне в тот день, когда умерла Эжени Патино. Он был во Дворце колоний, когда скончался Кавендиш, как об этом свидетельствуют ваши фотоснимки. Он же был с Островским в фиакре. Зачем он убил этих троих? Беседа с Максансом де Кермареком не шла у меня из головы, и я пришел к нему снова, чтобы расспросить поподробней. Островский по секрету признался ему, что финансирует «Пасс-парту». Я понял, мотив этого убийства — деньги. Но два других все еще оставались загадкой. Я решил, что мне удастся разузнать что-нибудь в редакции, столкнулся там с Исидором Гувье, и он сообщил мне, что все отправились на башню. Остальное вам известно.

Они встали с чашечками сакэ и прошли в столовую.

— Вас вывела на верный путь шляпа, а меня — бандеролька от сигары, подобранная неподалеку от тела Данило Дуковича, — заметил Виктор. — Но и в этот раз я тоже пошел по неверной дорожке. Я был уверен, что преступник — Клюзель. Я помчался в газету, куда приехал почти сразу после того, как там побывали вы. В шкафу Бонне я увидел ботинки из шевровой кожи. Я вспомнил рассказ Анри Капюса о человеке, который давал советы, когда скончался бедняга Меренги, и на котором были такие же ботинки. Когда Гувье упомянул о вас, признаюсь, я вновь потерял нить и уже не знал, что думать.

— Теперь знаете.

— Есть и другие странные вещи! Например «Капричос». Зачем вам понадобилось придумывать эту историю с переплетчиком?

Кэндзи обернулся, мельком взглянув на портрет Таша, стоявший на комоде.

— Видимость не больше похожа на реальность, чем закат — на пожар.

Он улыбнулся и залпом осушил свое сакэ.

Вторник 5 июля, ранним утром

Прикрытое одеялом слуховое окошко все же пропускало достаточно света, чтобы обрисовывать контуры мебели. Прижавшись к стене, Таша открыла глаза, медленно высвободила руку, затекшую под затылком Виктора, и какое-то время смотрела на спавшего рядом мужчину. Чего-то в этом пробуждении не хватало. Ей вдруг вспомнился Данило Дукович. Больше никогда он не разбудит ее своими вокализами. Сердце у нее сжалось. Несчастный Данило, он ведь чуть было не устроился в оперу! Что ж, возможно, он сейчас там, в обществе Россини и Мусоргского…

Виктор что-то пробормотал. Она прикоснулась к его бедру. Ей нравился запах его тела. Он, с которым она еще три дня назад клялась никогда больше не встречаться, оказался лучше, чем Ханс! Стоило ему несколько часов назад постучать к ней в дверь, смущенному, неловкому, с охапкой цветов, как все вопросы, которые она хотела ему задать, тут же позабылись. Она оказалась в его объятиях, их губы слились, ее тело откликнулось на зов его тела. Что теперь будет? Она вздохнула. Все же ей было о чем сожалеть: место в «Пасс-парту» она, возможно, потеряла. Возьмет ли ее Клюзель, если, как обещал, возобновит выпуск газеты? Этот безумец Бонне хотел ее убить. Он умер, но не окажется ли она теперь на улице?

Виктор заворочался. Она затаила дыхание и повернулась к нему. Он открыл глаза и обнаружил, что лежит на самом краешке постели. Привстав на локте, он с нежностью посмотрел на Таша и положил голову ей на грудь. И в который раз возблагодарил — Бога ли. Провидение — за то, что они оба остались в живых. Он принялся страстно целовать ее, пружинная сетка под матрасом издала протестующий скрежет, и Таша вцепилась ему в плечо.

— Боюсь, кровать не выдержит! — прошептала она. — Не двигайся.

Они на мгновенье застыли, а потом расхохотались. Таша осторожно встала.

— Кофе?

— Да, с сахаром!

— Боюсь, он у меня закончился.

— Тогда пойдем в кафешку.

— Ты настоящий паша, все бы тебе сладенького!

— Тебя, например…

Она выпрямилась, потянулась. Он залюбовался округлостями ее гибкого тела. Она начала одеваться.

— Подъем, ленивец!

Он сел. Взгляд наткнулся на специальный выпуск «Пасс-парту», валявшийся на полу.

ЭКСКЛЮЗИВНЫЕ ПРИЗНАНИЯ УБИЙЦЫ…

Из-за этой статьи Жозеф весь вчерашний вечер отгонял от магазина толпу любопытных, желавших взглянуть на шкаф Кэндзи.