Клод Изнер - Три невероятных детектива (сборник) Страница 46

Виктор заворочался. Она затаила дыхание и повернулась к нему. Он открыл глаза и обнаружил, что лежит на самом краешке постели. Привстав на локте, он с нежностью посмотрел на Таша и положил голову ей на грудь. И в который раз возблагодарил — Бога ли. Провидение — за то, что они оба остались в живых. Он принялся страстно целовать ее, пружинная сетка под матрасом издала протестующий скрежет, и Таша вцепилась ему в плечо.

— Боюсь, кровать не выдержит! — прошептала она. — Не двигайся.

Они на мгновенье застыли, а потом расхохотались. Таша осторожно встала.

— Кофе?

— Да, с сахаром!

— Боюсь, он у меня закончился.

— Тогда пойдем в кафешку.

— Ты настоящий паша, все бы тебе сладенького!

— Тебя, например…

Она выпрямилась, потянулась. Он залюбовался округлостями ее гибкого тела. Она начала одеваться.

— Подъем, ленивец!

Он сел. Взгляд наткнулся на специальный выпуск «Пасс-парту», валявшийся на полу.

ЭКСКЛЮЗИВНЫЕ ПРИЗНАНИЯ УБИЙЦЫ…

Из-за этой статьи Жозеф весь вчерашний вечер отгонял от магазина толпу любопытных, желавших взглянуть на шкаф Кэндзи.

— Не могу поверить, что Бонне способен придумать столь дьявольский план. Я-то полагал, что хорошо его знаю…

— Клюзель считает, что он не был сумасшедшим — скорее аморальным. Я ведь тоже считала, что мы близко знакомы. Теперь уж нам никогда не узнать, что происходило у него в голове. Забавно: смотришь на людей, живешь рядом с ними, привыкаешь, и вдруг в один прекрасный день выясняется, что ты ничегошеньки о них не знаешь. Она протянула ему кальсоны.

— Одевайся! Не пойдешь же ты голышом?

— Отчего, разве я тебе так не нравлюсь? — спросил он, привлекая ее к себе. — А знаешь, мне хочется попробовать пожить с незнакомкой, узнавая ее день за днем и год за годом.

Он почувствовал, как напряглось ее тело.

— Например с тобой, — добавил он.

— Что со мной?

— Ты не хотела бы разделить со мной… мои свет и тени?

— Я люблю тебя.

Она хотела высвободиться, но он ее удержал.

— Правда?

— Да, несмотря на твою склонность к насилию. И даже несмотря на то, что ты считал меня преступницей.

— Тогда выходи за меня замуж!

Она мягко его оттолкнула. Он смотрел ей прямо в лицо, словно изучая ее — с видом собственника. Она отвернулась, глянула на неоконченное полотно на мольберте.

— Проси что хочешь, но только не это!

— Почему? Да почему?

В ее голосе звучала обида.

— Потому что мне нужна моя свобода!

— Свобода… чтобы встречаться с твоими друзьями, которые не могут стать моими?

Перед ним возник образ Ломье.

— Я говорю о свободе творить, — возразила она.

— Но ты будешь свободна, совершенно свободна! Ты сможешь рисовать сколько хочешь! Кстати, я ведь тоже ценю независимость. Я тщательно охранял свою жизнь от любого вмешательства. Поверить, я знаю, о чем говорю. И знаю, что жить вдвоем — это непросто.

— Ты когда-нибудь пробовал? Я — да.

Он снова почувствовал укол ревности.

— С Ломье?

Она махнула рукой.

— С этим пухленьким младенцем с румяными щечками? Смеешься? Нет, его звали Ханс. Я познакомилась с ним в Берлине. Он был художник, скульптор, известный, обходительный…

— Ты его любила?

От Таша не укрылись грустные нотки в его тоне.

— Да, одно время да, я его любила. Ты и сам не мальчишка, у тебя были женщины. Вот и у меня был любовник. Ганс не предлагал мне выйти за него, он был женат. Снял для меня комнатку, купил все необходимое для работы, занимался со мной. Я могла досыта есть и рисовать. Все шло как нельзя лучше, пока он не начал критиковать мою работу: «Здесь надо бы побольше зеленого, а тут — поменьше желтого, кстати, на твоем месте я сосредоточился бы на этом персонаже, а не на том… А ты не думаешь, что на этих складках свет надо приглушить?» Так исподволь он подорвал мою веру в себя. Возможно, его советы были правильными, однако они подавляли мою личность. Я от него ушла. Это было очень тяжело. Так я приехала в Париж.

— И правильно сделала! — воскликнул Виктор, довольный, что этот ее скульптор остался в Берлине. — Но ты забываешь одну деталь: я не Ханс.

— Знаю, ты Виктор.

Она приподнялась на цыпочки и поцеловала его в уголок рта.

— Все произошло слишком быстро, я не готова. Видишь эти расшатанные стулья, облезлые обои, хромую кровать? Мне пришлось за все это бороться. И здесь королева — я!

Она застыла, держа кисть в зубах. Он рассмеялся.

— Признайся, живи ты в собственной квартире, ты бы тем более чувствовала себя королевой. И, не выходя за меня замуж, ты можешь переехать в другой квартал, поближе к книжному магазину. Торжественно клянусь никогда не совать свой нос в твою творческую мастерскую.

— А нельзя ли оставить все как есть? Мы и так можем видеться каждый день.

— Я ревнив. А ты — нет?

— Я заметила у тебя в комнате мой портрет. Пока ты будешь хранить его у себя на комоде, я буду знать, что ты еще не готов искать приключения. Это будет залогом твоей любви: моя нагота, выставленная на всеобщее обозрение, доступная даже твоему компаньону, которому я не слишком симпатична.

Виктор словно окаменел: Кэндзи! В самом деле, Кэндзи не любит Таша, и эту проблему придется решать. Как? На улице Сен-Пер встречаться невозможно, ведь там Кэндзи. Но не просить же его переехать в другое место.

— Ты, конечно, права, — в конце концов сказал он. — Повременим. Главное, мы ведь любим друг друга.

Удивленная, она украдкой взглянула на него. Он казался взволнованным. О чем он задумался? О той даме в платье с оборочками? Ее пронзило минутное разочарование. Похоже, она поспешила праздновать победу. Что теперь делать — радоваться или тревожиться?

Она схватила ботинок и присела на стул, чтобы обуться.

— Разреши мне хотя бы подарить тебе новую обувь, — сказал он, становясь возле нее на колени и поглаживая по щиколотке.

— О, конечно! И еще пирожных. И цветов — это сколько сам захочешь!

— А потом…

Потом посмотрим. Всему свое время.

Она подала ему редингот. Перед тем как выйти, удовлетворенно окинула взглядом привычный беспорядок в комнате, которую теперь заливал яркий солнечный свет.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

6 мая 1889 года на Марсовом поле начался великий праздник Республики: открылась четвертая Всемирная французская выставка (после уже прошедших в 1855-м, 1867-м и 1878-м), призванная с помпой отметить столетие Революции.

Еще в 1884 году председатель Совета, Шарль де Фрейсине, решил, что гвоздем программы должна стать монументальная башня. По ходу конкурса, в котором участвовало семьсот проектов (некоторые из них весьма эксцентричные, например «оросительная башня», чтобы освежать Париж в летнюю жару, или «башня-гильотина» — в память о терроре), право выполнить престижный заказ выиграл Гюстав Эйфель, знаменитый конструктор сооружений из металла (одно из самых знаменитых — виадук Гараби). Его башня должна была получиться выше самого по тем временам высокого сооружения в мире, обелиска Вашингтону (169,25 м), и стать символом мощи французской индустрии, чтобы весь мир позеленел от зависти.

Начиная с 28 января 1887 года новая столичная достопримечательность, выкрашенная в бронзовый, слегка отливающий красным цвет, начала штурм небес, вызывая восхищение одних и гнев других. Ж. Л. Гюисманс определил ее как «одинокий суппозиторий», Г. де Мопассан назвал «отвратительным скелетом». Что до поэта Поля Верлена, тот и вовсе стремился ходить по Парижу так, чтобы ее не видеть. Дни шли за днями, и вот семь тысяч пятьсот тонн железа и чугуна, из которых состояла гигантская модель конструктора, были смонтированы. Все это время Франция рукоплескала генералу Буланже.

Еще с 1886 года сей бравый генерал, которого обессмертила песня «С парада возвращаясь», доставлял молодой республике серьезные неприятности. Вокруг него объединились католики и консерваторы, уязвленные антиклерикализмом правительства, а также недовольные всех мастей. Буланже, который в 1886–1887 годах был военным министром, — непревзойденный краснобай и изящный кавалер, ловко использует прессу, играя на идее реванша над Германией, после поражения 1870 года оккупировавшей Эльзас и Лотарингию. Поддержанный Лигой патриотов, основанной Полем Деруледом, а также комитетом «национального протеста», генерал призвал к роспуску палаты депутатов и пересмотру Конституции. Обвиненный превращенным в Верховный суд сенатом в заговоре против государства, Буланже отбыл в Бельгию и 14 апреля 1889 года был признан виновным и заочно приговорен к заточению в крепость.

Именно к этому времени относится и завершающий этап строительства башни. К дате открытия, 31 марта 1889 года, она достигла трехсот метров в высоту и парила над рядами павильонов, готовых принять все прибывавшую толпу: за шесть месяцев по 1710 ступеням лестниц на башню поднялись 3 миллиона 512 тысяч человек, а выставку посетили тридцать три миллиона. Президент Сади Карно, сменивший Жюля Греви, вынужденного в 1887 году уйти в отставку, с удовольствием прогуливался по аллеям Марсова поля, точно по новому Версалю.