Рекс Стаут - Фер-де-ланс (Острие копья) Страница 5

Хотя девушка была полумёртвой от усталости, у неё нашлись ещё силы, чтобы удивиться. Я увидел это по её глазам. Она с изумлением смотрела на Вулфа.

— Только один вопрос, мисс Фиоре. Вы когда-нибудь видели в комнате Карло Маттеи клюшку для гольфа?

Если он ждал эффекта от этого вопроса, он с лихвой его получил. Впервые за все эти долгие часы девушка не ответила на его вопрос — она потеряла дар речи. Это было совершенно очевидно. На мгновение этот вопрос вызвал еле заметную краску на её щеках, но потом она побледнела ещё больше, рот её приоткрылся, и лицо, лишившись осмысленного выражения, стало напоминать лицо дебила. Она начала дрожать.

Но Вулф не отступал:

— Когда вы видели её? — тихо спросил он.

Она неожиданно плотно сжала губы, и её руки, лежавшие на коленях, сжались в кулаки.

— Нет, сэр, — пробормотала она. — Нет, сэр, я ничего не видела…

Вулф какое-то мгновение смотрел на неё, потом сказал:

— Ладно. Всё хорошо, мисс Фиоре. Отвези её домой, Арчи.

Она даже не попыталась встать, пока я не коснулся её плеча. Тогда она оперлась о подлокотники кресла и поднялась. Вулф явно потряс её до глубины души, но она не казалась испуганной, скорее поникла.

Я снял со спинки кресла её жакет и помог ей одеться. Когда она направилась к двери, я обернулся и не поверил своим глазам — Вулф встал со своего кресла. Однажды, помню, он не соизволил даже сделать вид, что привстает, когда эту комнату покидала дама, стоившая двадцать миллионов долларов, жена английского герцога.

— Я обещал ей доллар, сэр, — сказал я ему наконец то, что собирался сказать.

— Тогда тебе придётся выполнить своё обещание, — произнёс он и, чуть повысив голос так, чтобы его было слышно у двери, пожелал мисс Фиоре доброй ночи.

Она не ответила. Мы вышли, и я посадил её в машину. На Салливан-стрит миссис Риччи ждала нас на тротуаре перед домом. Одного её взгляда в мою сторону было достаточно, чтобы я, не вдаваясь в объяснения, поспешно уехал.

Глава 3

Когда, поставив машину в гараж, я пешком добрался до Тридцать пятой улицы, в кабинете Вулфа уже было темно. Поднявшись на второй этаж, я увидел полоску света под дверью его спальни. Я часто гадал, как он справляется со своим вечерним туалетом, ибо доподлинно знал, что Фриц ему в этом не помогает. Комната Фрица была этажом выше, через холл от оранжереи, моя же соседствовала со спальней шефа. Я любил свою комнату, она была достаточно просторной, в два окна, с отдельной ванной. Здесь я провёл последние семь лет и считал её своим домом. Я рад был бы прожить в ней ещё столько же и даже втрое больше.

Единственная девушка, которую я любил, сделала лучший выбор. В те тяжёлые для меня дни я и познакомился с Ниро Вулфом… но об этом я расскажу в другой раз, когда придёт время. Есть тут моменты, которые ещё не до конца мне ясны. Итак, эта комната стала моим домом. В ней большая удобная кровать, письменный стол со множеством ящиков и ящичков, три мягких удобных кресла, хороший ковёр во всю комнату, а не половичок, скользящий под ногами, словно кусок масла на раскалённой сковороде. На стенах картины, нарисованные мной, и, как мне кажется, неплохо: гора Вернон на родине президента Джорджа Вашингтона, голова льва с роскошной рыжей гривой и премиленький пейзажик — деревья, лужайка, цветы. Тут же висит большая фотография моих родителей, умерших, когда я был совсем ребёнком. У меня есть ещё одна картина — обнажённая женщина, наготу которой скрывают длинные роскошные волосы, но она висит в ванной. В общем, это самая обыкновенная комната, если не считать сигнального устройства у меня под кроватью. Оно включается, когда Вулф входит в свою спальню и поднимает рубильник, а делает он это каждый вечер, и тогда, если кто-то подходит к дверям его спальни ближе, чем на пять футов, или пытается влезть в окно, воет сирена. Разумеется, все входы и выходы в оранжерее тоже на сигнализации. Вулф однажды сказал мне, что ему незнакомо чувство страха за свою жизнь, просто он не терпит, когда к нему кто-либо неожиданно прикасается или вынуждает делать резкие ненужные движения. Я понимаю его — при огромном росте и необъятной толщине это действительно проблема. Что касается меня, то труса я не выношу и никогда не сел бы с ним за один стол.

Прихватив в кабинете газету, переодевшись в пижаму и шлепанцы, я уселся поудобней в кресле и, убедившись, что сигареты и пепельница под рукой, стал внимательно изучать сообщение о смерти ректора. Длинный заголовок с подзаголовками сообщал:

«Смерть Питера Оливера Барстоу от сердечного приступа. Ректор Холландского университета внезапно умер во время игры в гольф. Его друзья бросились к нему, но он уже был мёртв».

Это была довольно обширная заметка, занимавшая целую колонку на первой полосе и полколонки на второй. А далее шёл некролог и соболезнования всяких именитых людей. Всё мало чем отличалось от сообщений такого рода — просто ушёл из жизни ещё один человек. Я просматривал газеты каждый день, этому сообщению было всего два дня, но я не помню, чтобы обращал на него внимание. Барстоу, пятидесяти восьми лет от роду, ректор Холландского университета, играл в воскресенье в полдень в гольф в клубе «Зелёные луга» близ Плезантвиля, в тридцати милях к северу от Нью-Йорка. Игроков на поле было четверо — Барстоу, его сын Лоуренс и двое друзей, Е. Д. Кимболл и его сын Мануэль. Послав мяч к четвёртой лунке, Барстоу внезапно упал лицом в траву и после нескольких конвульсивных движений затих. Мальчик, нёсший за ним сумку с клюшками, тут же бросился к нему. Когда подошли остальные, Барстоу уже был мёртв.

Среди посетителей клуба оказался врач, старый приятель покойного. Они вместе с сыном Барстоу доставили тело в машине домой, в поместье в шести милях от гольф-клуба. Доктор констатировал смерть от коронарного тромбоза. Далее подробно рассказывалось о карьере Барстоу, его успехах и прочем. Тут же была помещена его фотография. Когда его внесли в дом, жена потеряла сознание. Сын и дочь держались мужественно.

Прочитав всё это ещё раз, я зевнул и отложил газету. Для меня единственным, что могло связывать смерть Барстоу с Карло Маттеи, был неожиданный вопрос, который Вулф задал Анне: видела ли она в комнате Маттеи клюшку для гольфа. Я встал с кресла и сказал себе: «Мистер Гудвин, похоже, у вас нет ничего, что можно было бы положить в папку с этим делом». Выпив воды, я лёг спать.

Утром, в десять, я уже был внизу. Я всегда стремлюсь получить свои восемь часов сна, когда обстоятельства позволяют. Всё равно не увижу Вулфа до одиннадцати. Он встаёт в восемь, независимо от того, когда ложится, завтракает в своей комнате, затем просматривает утренние газеты и два часа, с девяти до одиннадцати, проводит в оранжерее со своими орхидеями. Иногда, принимая душ в ванной комнате, я слышу, как на него покрикивает садовник Хорстман. Но он не обращает на это внимания. Не то чтобы старый садовник недолюбливает шефа, просто он всегда опасается, что массивная фигура Вулфа, его немалый вес и неловкость представляют опасность для драгоценных оранжерейных растений. Хорстман берёг орхидеи, как я свой правый глаз. Он спит за перегородкой в углу холла на чердачном этаже, где размещается оранжерея, и я ничуть не был бы удивлён, если бы мне сказали, что он наведывается к своим питомцам даже по ночам.

Позавтракав на кухне почками соте и двумя стаканами молока, я отправился на прогулку к портовым причалам. Вернувшись, я смахнул пыль в кабинете, открыл сейф и наполнил чернилами самопишущую ручку шефа. Почту я не стал вскрывать, как обычно, а оставил на его столе. Адресованных мне писем я не заметил. Заполнив пару банковских чеков, я проверил записи в приходно-расходной книге. Их было не так много — наша деятельность в последнее время не отличалась активностью. Затем я перешёл к счетам оранжереи и занялся проверкой последних записей, сделанных Хорстманом. За этим занятием меня и застал звонок в дверь. Я слышал, как Фриц пошёл открывать, а через минуту он доложил мне, что некто О'Грэйди желает видеть мистера Вулфа.

Взглянув на визитную карточку, я убедился, что не знаю визитёра. Мне были знакомы почти все из Отдела по расследованию убийств, но имя О'Грэйди я слышал впервые. Однако я велел Фрицу провести его в кабинет.

Вошедший был молод, атлетически сложён и, судя по походке и движениям, хорошо тренирован. Его взгляд мне не понравился, и я подумал: служака, груб и жесток. Он смотрел на меня так, будто я причастен к похищению ребёнка Линдберга.[2]

— Мистер Ниро Вулф? — спросил он, глядя на меня в упор.

— Прошу садиться, — сказал я, указывая на кресло для посетителей, и взглянул на часы. — Мистер Вулф спустится вниз ровно через девятнадцать минут.

О'Грэйди недовольно нахмурился.

— Я по очень важному делу. Вы не можете позвать его? Моя визитная карточка у вас. Я из Отдела по расследованию убийств.