Морис Леблан - Хрустальная пробка Страница 5

Он стал ждать, готовый во всякое время скрыться за портьерой. Он услышал хлопанье дверей. Кто-то вошел в кабинет и зажег электричество. Он узнал Добрека.

Это был толстый человек, коренастый, с короткой шеей, с широкой седой бородой, почти лысый, с парой темных очков поверх других, как видно, у него было очень слабое зрение.

Люпен рассматривал его энергичное лицо, четырехугольный подбородок и сильную фигуру. Кулаки его были очень массивны и покрыты волосами, ноги кривые: он ходил, согнув спину, тяжело переваливаясь с одной ноги на другую, и это придавало ему сходство с четвероногим. В лице его особенно выделялся большой лоб, изборожденный морщинами и выступами.

В общем, в нем было что-то животное, отвратительное, дикое. Люпен вспомнил, что в Палате Депутатов Добрека прозвали лесным человеком не только потому, что он всех сторонился, но за его внешность, манеры, походку и мощную мускулатуру.

Он уселся перед своим столом, вынул из кармана трубку, выбрал среди нескольких пакетов табаку пачку мэрилэнда, набил трубку и закурил. Потом стал писать письма.

Спустя минуту, он бросил свою работу и задумался, сосредоточив свое внимание на одной точке стола. Вдруг он быстро схватил коробочку для марок и стал ее рассматривать. Потом изменил положение нескольких предметов, которые Прасвилль трогал и переставлял, исследовал их взглядом, ощупывая руками, склонялся над ними, как если бы какие-то ему одному известные знаки что-то говорили.

Наконец он нажал кнопку электрического звонка.

Через минуту явилась привратница.

Он спросил:

— Они были здесь, не правда ли?

Так как женщина колебалась, он настаивал.

— Послушайте, Клементина, разве вы открывали коробочку для марок?

— Нет, сударь.

— Ну так я ее заклеил полоской бумаги и она разорвана.

— Я могу вас уверить… — начала женщина.

— Зачем лгать, — сказал он, — ведь я сам вас предупреждал об этих посещениях.

— Но…

— Но вы гоняетесь за двумя зайцами… Пусть так!

Он протянул ей билет в пятьдесят франков и повторил:

— Они были здесь?

— Да, сударь.

— Те же, что весной?

— Да, все пятеро… и еще один… Главный.

— Высокий?.. Темноволосый?..

— Да.

Люпен заметил, как сократилась челюсть Добрека. Он продолжал:

— Это все?

— Потом пришел еще один. Он присоединился к ним, а потом те двое, что всегда ходят вокруг дома.

— Они были здесь, в кабинете?

— Да, сударь.

— И ушли в том же порядке, как и пришли, несколько минут тому назад?

— Да, сударь.

— Хорошо.

Женщина вышла. Добрек принялся за брошенное письмо, потом, протянув руку, он написал какие-то знаки на бумаге, находящейся на краю стола, и которую разгладил, как будто не желая ее терять из виду. Это были какие-то цифры, Люпену удалось разобрать формулу вычитания:

9 — 8 — 1

И Добрек сквозь зубы с сосредоточенным видом пробормотал:

— Никакого сомнения.

Потом он написал коротенькое письмецо и адрес на конверте, который Люпен прочел, когда письмо было положено на тетрадь.

«Г.Прасвиллю, главному секретарю префектуры».

Потом позвонил снова.

— Клементина, — сказал он. — Вы когда-нибудь учились в школе?

— Да, сударь.

— Вас научили считать?

— Но… сударь…

— Вы не слишком сильны в вычитании.

— Как это?

— Вы не знаете, что девять минус восемь будет один, а это, видите ли, очень важная вещь. Без этой первоначальной истины нельзя жить.

Говоря так, он поднялся и прошел по комнате, с руками, заложенными за спиной, и переваливаясь. Потом прошелся еще раз. Потом, остановившись перед дверью в столовую, открыл ее.

— Впрочем, задачу можно разрешить иначе, — сказал он. — Если от девяти отнимается восемь, остается один. И тот, кто остался — здесь, не правда ли?

Он ощупывал бархатную портьеру, в складки которой поспешно укрылся Люпен.

— В самом деле, вы там задохнетесь. Я мог бы нечаянно, для развлечения проткнуть эту портьеру кинжалом. Вспомните безумие Гамлета и смерть Полония… «Говорю вам, это крыса, огромная крыса…» Ну, господин Полоний, выйдите-ка из вашей норы.

Это было одно из необычайных для Люпена положений, которые были ему ненавистны. Ловить в западню других и заставлять их платить своей головой — это он допускал, но самому попасться и позволить над собой издеваться — нет! Но как отражать удары в данном случае?

— Несколько бледны, господин Полоний… Ба, это тот самый господин, который целыми днями дежурит в сквере! Вы тоже полицейский, господин Полоний? Ну, успокойтесь, я вам не желаю зла… Вы убедились, Клементина, что я хорошо считаю? По-вашему, сюда вошли девять шпионов. А я, возвращаясь, сосчитал издали на бульваре всего восемь. Девять минус восемь — один, вот этот самый, оставшийся здесь для наблюдения — таков человек!

— Ну и что же? — сказал Люпен, охваченный безумным желанием броситься на этого человека и заставить его замолчать.

— Что? Ничего, молодой человек. Чего вы еще хотите? Комедия окончена. Я вас только попрошу передать Прасвиллю это послание, которое я только что начертал. Клементина, соблаговолите проводить господина Полония. И если он когда-нибудь опять появится — откройте ему широко все двери. Вы здесь у себя дома, господин Полоний. К вашим услугам!

Люпену хотелось бросить ему прощальную фразу, заключительную, как в театре бросают со сцены, чтобы устроить себе блестящий выход, и доблестно исчезнуть. Но его положение было так жалко, что он не нашел ничего лучшего, как нахлобучить шляпу ударом кулака и последовать за Клементиной, громко топоча ногами. Мщение было довольно жалкое.

— Чертова кукла! — воскликнул он, как только очутился на улице и повернулся к окнам Добрека. — Несчастный, каналья! Депутат! Ты мне за это заплатишь! Клянусь, что когда-нибудь!.. — Он задыхался от бешенства, потому что в глубине души он сознавал силу этого нового врага и не мог отрицать его превосходства в данном случае.

Спокойствие Добрека, уверенность, с которой он обращался с сыщиками, презрение, с которым он позволял себя обыскивать, его замечательное хладнокровие и поведение по отношению к новому лицу, которое за ним шпионило, все это обнаруживало большой, мощный, уравновешенный характер, проницательность и смелость человека, уверенного в себе и в своей игре.

Но что это была за игра? С кем, с какими партнерами? Люпен ничего не знал об этом. И он вмешался в эту борьбу, ничего не понимая, не зная, как далеко зашли противники, не зная ни их позиций, ни их оружия, ни тайных их планов. Потому что не мог допустить, чтобы целью стольких усилий была хрустальная пробка! Одна вещь утешала его: Добрек не узнал его, Добрек полагал, что он работает в полиции. Следовательно, ни Добрек, ни полиция не подозревали вмешательства третьего лица. Это был единственный козырь, дававший ему свободу действий и имевший для него крайне важное значение.

Немедля ни минуты, он распечатал письмо Добрека к главному секретарю префектуры. Оно содержало следующее:

«У самого твоего носа под рукой, бедный Прасвилль, ты даже дотронулся до нее. Еще немного, и она была бы твоей… Но ты слишком глуп. Подумать, что не нашли никого, кроме тебя, чтобы извести меня! Бедная Франция! До свидания, Прасвилль. Но если я тебя поймаю, тем хуже для тебя, — буду стрелять».

Подписано: «Добрек».

— «У самого носа, под рукой», — повторял Люпен. — Может быть, он пишет правду. Чем проще запрячешь, тем лучше. Все-таки, все-таки увидим… Нужно будет узнать, почему Добрек находится под таким тщательным наблюдением, и получше осведомиться о нем самом.

Вот какие сведения собрал Люпен в специальном агентстве:

«Алексис Добрек, два года депутат с устья Роны, числится среди независимых. Убеждения неопределенные, но среди избирателей положение солидное благодаря огромным суммам, которые он расходует на свое избрание. Без всякого состояния. Особняк в Париже, виллы в Энжиэне и в Ницце. Много проигрывает, и никто не знает, откуда деньги. Очень влиятельный, добивается, чего захочет, хотя не бывает в министерствах и не имеет ни друзей, ни знакомых в политических кругах».

— Характеристика, — сказал себе Люпен, прочтя эту заметку. — Мне бы нужна другая, интимная, полицейская, которая приоткрыла бы его частную жизнь, которая позволила бы мне свободнее маневрировать в этих потемках. Вот бы и показала — я не напрасно топчусь вокруг этого Добрека. Черт возьми, ведь время-то идет!

Одна из квартир Люпена, в которых он жил в настоящее время, находилась на улице Шатобриан, возле Триумфальной арки. Его там знали под именем Мишеля Бомона. Это было довольно комфортабельное помещение. Ему служил преданный человек Ахил, работа которого заключалась в собирании сообщений, подаваемых Люпену по телефону его помощниками.

Придя к себе, Люпен с большим удивлением узнал, что его почти целый час ждала какая-то работница.