Жорж Сименон - Черный шар Страница 5

Карни явно был в замешательстве. Хиггинс заметил, что накануне его приятель сильно перебрал: веки набрякли, глаза красные, в зубах незажженная сигара, которую он жует с гримасой отвращения.

— Привет, Уолтер, — бросил Карни, с озабоченным видом подходя к кассе.

— Привет, Билл!

Карни отвернулся и, раскладывая куски розового мыла на полке, как бы невзначай спросил:

— Переживаешь?

Можно подумать, что речь идет о пустячной, заурядной неприятности!

— Прости, что я вчера так прямо и выложил тебе эту новость. Мы здорово выпили. Под конец я совершенно окосел. Никто не желал идти на заседание. Вечная история: как доберутся до кресел в баре, так их уже оттуда не вытащишь.

Карни болтал что попало, лишь бы не дать Хиггинсу открыть рот.

— В сущности, клуб для наших просто место, где можно спокойно выпить не на глазах у подчиненных.

— Кто голосовал против меня?

— Не знаю. Голосование тайное. Может, это я сам виноват. Я же видел, что вечер пошел к черту; наверно, лучше было отложить голосование. Я им говорю: предстоит решить насчет одной кандидатуры. Олсен спрашивает с досадой: «Ну, кто там еще?» — а сам уже раскраснелся, и вставать с кресла ему явно не хочется. Я отвечаю: «Уолтер Хиггинс». И тут кто-то возражает: «Еще не хватало!»

— Кто это был? — перебил Хиггинс.

— Не помню. А и помнил бы — не имею права сказать: ведь это уже, считай, заседание началось. Я все-таки перетащил всех в комнату для собраний, но они прихватили с собой стаканы. Пойми, я ведь тебе рассказываю все, что можно. Ох и разозлился я, когда увидел черный шар! Ты слышал, они даже не дали мне договорить с тобой по телефону! Буквально вырвали трубку из рук.

Теперь Карни застегивал длинный аптекарский халат, белизна которого еще больше подчеркивала помятый вид его владельца.

— Попробую уладить дело на следующем заседании.

— Не надо.

Карни наконец решился взглянуть Хиггинсу в лицо.

Во внешности приятеля он увидел такие перемены, что заметно удивился и даже слегка испугался.

— Да ты, никак, трагедию из этого делаешь? Мало ли кому до тебя черные шары клали! И не один, а, бывало, по три — по четыре на один-единственный белый, да и тот крестный по клубу положил.

— А у кого так было?

Хиггинс сознавал, что побледнел и весь подобрался, но удержаться уже не мог. Голос его прозвучал необычно резко.

— Эго также не подлежит разглашению. Но между нами говоря, парикмахер Мозелли пять раз выставлял свою кандидатуру. Мы в конце концов его приняли просто потому, что устали им заниматься, да и пожалели: у него тогда болела жена, а ей так хотелось, чтобы ее принимали в лучших домах!

— Кто об этом знает?

— Что ты имеешь в виду?

— То, что меня не приняли.

— Члены комитета, разумеется.

— Еще кто?

— Да никто.

— Бармен там был?

— Да, Джастин ходил взад-вперед, как обычно. Но он не из болтливых. Попробуй он пересказывать все, что слышит, кое-кому и на улицу-то нельзя будет показаться.

— Про Мозелли ты мне сам сейчас натрепал.

— Ты, никак, меня обвиняешь?

— Выходит, и другие могут протрепаться?

— Слушай, старина, мне пора приниматься за рецепты. Ты на меня набросился, а я ведь из кожи лез, лишь бы тебе удружить. Если в клубе кто-то не любит тебя или вообще торгашей — я-то здесь при чем? Мозелли не хотели принимать просто потому, что он парикмахер.

А о тебе я заведу разговор через месяц. Это не по правилам, но прецеденты были.

— Я тебе сказал, не хочу.

— Дело твое. Жаль, конечно. Я прямо убит. Передай жене — мне очень неловко, что все так вышло.

— Она не знает.

— Вот как? — изумленно уставился на него Карни. — Выходит, ты не сказал ей, что баллотируешься?

— Нет.

— И ребятам?

— Никому.

— Ну что тебя, в конце концов, так тянет в клуб? Не пьешь, в гольф играешь от силы в полгода раз, лодки у тебя нет…

Хиггинс замер, как вчера, во время телефонного разговора. Он стоял, окаменев и не сводя с приятеля глаз.

В его представлении то, что сказал Карни, было хуже пощечины. Он стерпел, но смерил аптекаря таким жестким взглядом, какого тот за ним не знал, и Карни пожалел о своей бестактности.

— Я понимаю, ты хотел в клуб, потому что там все, но…

Хиггинс уже не слушал. Не прибавив ни слова, не поблагодарив, не попрощавшись, он круто повернулся, вышел, пересек Мейн-стрит и направился к магазину. Там уже собрались служащие, которым полагалось приходить со служебного входа.

Теперь — спокойствие, выдержка, самообладание. На него смотрят десять человек подчиненных.

И все же странно: Хиггинсу доверяют куда более значительные люди, чем все члены «Загородного клуба», вместе взятые, и доверяют не наобум, а после долголетней проверки делом.

Теперь он и сам шеф, хотя не восседает на вершине пирамиды, подобно мистеру Шварцу, сменившему наследников старого Ферфакса. Хиггинс — рангом пониже, чем региональный инспектор, который наезжает к ним раз в неделю проверять отчетность, и тем не менее его место — приблизительно посередине служебной лестницы.

Он шел через магазин, и каждый спешил с ним поздороваться:

— Добрый день, мистер Хиггинс!

Точно так, как он сам при встречах говорит с почтительной фамильярностью:

— Добрый день, мистер Блейр!

Или:

— Добрый день, доктор!

Или:

— Добрый день, мистер Олсен!

Он их ненавидит. Он их сейчас так ненавидит, что на языке у него опять вертится лейтмотив этой ночи: «Я их всех поубиваю!»

Билл Карни обошелся с ним просто чудовищно. А какая обрюзгшая рожа, как перегаром разит! Не зря, видно, друзья-приятели отняли у него вчера трубку — он наговорил бы черт знает чего. Спал, наверно, плохо, беспокойно, а проснувшись, как пить дать, скривился и подумал:

«А, черт, сейчас еще этого Хиггинса утешать придется!»

Хиггинс уже воочию представлял себе все, что происходило через дорогу: как Карни отпирает дверь, надеясь, что приятель не зайдет к нему, а увидев его на пороге, ломает себе голову, как бы поскорее спровадить гостя.

Наверно, пока они толковали наедине, аптекарь все время мечтал, чтобы пришли служащие или покупатели, но как на грех никто не появился. Они оставались вдвоем в пустой аптеке, и, похоже, у Хиггинса было недоброе на уме.

Может быть, Карни испугался? Подумал: вдруг у приятеля с собой оружие? При всей несуразности такого предположения Хиггинс не находит в нем ничего смешного. Ему припоминаются вычитанные в газетах истории — например, про какого-то ветерана войны, который пришел однажды к соседу-паралитику и в упор пристрелил его за то, что тот отказался выключить радио. Читаешь про такое и думаешь, что речь идет про сумасшедших.

Выходит, выстрели сейчас Хиггинс в Билла, он тоже был бы сумасшедший?

С потолка свисала огромная картонная банка с сапожным кремом. На столе стоял башмак, тоже раз в десять больше настоящего, и щетка, приводимая в движение электрическим моторчиком, наводила на него блеск. Это была реклама текущей недели, и молоденькая продавщица с внешностью начинающей кинозвезды, специально присланная поставщиком, демонстрировала покупателям достоинства нового крема.

— Добрый день, мистер Хиггинс. Мой шеф просил передать, что придет часов в одиннадцать: у него еще одна распродажа в Уотербери.

Ее шеф — это тот самый представитель, который приглашал Хиггинса в «Таверну Джимми» и предлагал сигару.

Хиггинс посмотрел на часы, сперва на свои, потом на электрические, висевшие в магазине: те и другие показывали восемь.

— Можете открывать, мисс Кэролл, — кивнул он кассирше.

Кассирша, наверно, единственный человек в мире, восхищающийся Хиггинсом. Hope он вряд ли внушает восхищение, детям — подавно, кроме разве что Изабеллы, и то лишь пока она не выросла.

А мисс Кэролл, живущая с матерью в квартирке над мебельным магазином, смотрит на него так преданно, что это даже смущает его. Едва она замечает шефа, как у нее даже дыхание перехватывает, лицо оживляется, вспыхивает, в глазах появляется блеск, и грудь под черным платьем вздымается. Мисс Кэролл работает в уильямсонском филиале дольше Хиггинса. Когда его назначили, ей было лет двадцать пять, не больше. Она уже тогда была такой же полноватой, чуть перезрелой для своих лет.

— Мистер Хиггинс, рыбу не подвезли, — доложила кассирша.

— В Нью-Хейвен звонили?

— Только что дозвонились. Грузовик попал в аварию, будет у нас к полудню.

От повседневных забот Хиггинсу стало легче, точно так же, как утром — от хлопот о завтраке.

— У вас есть розовые чеки?

Он всегда гордился своей фирмой, как если бы она была делом его рук. Пока он только подметал магазин в Олдбридже, а потом водил грузовичок с товаром, у него не было возможности в полной мере оценить чудеса техники, используемые в торговом деле. Но став в этом механизме колесиком поважней и заняв без преувеличений один из командных постов, Хиггинс почувствовал в себе сходство с жонглером, безупречно исполняющим тщательно подготовленный номер на глазах у потрясенной публики.