Эллен Макклой - Макклой Э. Убийство по подсказке. Уэстлейк Д. «361». Макдональд Д. Д. «Я буду одевать ее в индиго» Страница 5

Странный шуршащий звук внезапно заставил Базиля вздрогнуть. Он повернул голову и заметил, как что-то промелькнуло перед его глазами и упало к ногам с легким стуком. Судя по всему, это был завернутый в бумагу буклет размером с театральную программку, но значительно больше по объему.

Базиль часто замечал, что большинство людей никогда не поднимают глаз выше определенного, обычного уровня, только если к этому их не принудит что-то неожиданное. И он, конечно, не был исключением, хотя постоянно озирался вокруг, когда шел по переулку, но ни разу не посмотрел вверх. Теперь он высоко задрал голову. Пожарная лестница змеилась вверх по стене театра. На последней площадке Базиль заметил чью-то темную безликую фигуру. Она была так плотно закутана в пальто или в какой-то длиннополый плащ, что никак нельзя было разобрать, кто же там торчал наверху — мужчина или женщина. Фигура оставалась абсолютно неподвижной и вела себя точно так, как любое животное или насекомое, которое, ощущая грозящую опасность, притворяется, что „умерло“.

— Эй, послушайте! Вы что-то уронили!

Никакого ответа. Может, ветер отнес в сторону его слова.

Базиль поднял буклет. Это была отпечатанная на машинке рукопись, завернутая в плотную бумагу. Когда он снова посмотрел наверх, то заметил, что фигура пришла в движение.

Не отдавая себе отчета, Базиль, засунув рукопись в карман пальто, полез по лестнице наверх. Где-то на полпути его настиг свистящий, беснующийся, как дервиш, злой ветер. Чем выше он поднимался, тем яростнее становились его порывы. Одной рукой он поддерживал шляпу, а другой вцепился в перила. Полы его пальто, раздуваемые ветром, хлестали его по коленям. Он видел, как молчаливая фигура задвигалась снова. Вдруг она, как ему показалось, растворилась, исчезла в стене здания театра. Когда Базиль добрался до последней площадки, там уже никого не было.

На этой высоте красные блики, которые он наблюдал снизу, теперь водили хоровод вокруг него, и он мог различить над крышами более низких, чем небоскребы, зданий источник этой кровавой свистопляски — аршинные огненные буквы, которые то ярко загорались, то медленно угасали, передавая с неизменным ритмом рекламу:

А теперь время для чашки чая „тилбери“!

Другие газовые трубки светились непрерывно и не гасли: они освещали циферблат и стрелки огромных часов. С первого взгляда казалось, они были подвешены между небом и землей и не имели под собой никакого прочного основания. Но потом, когда глаза постепенно привыкли к этому мигающему свету, Базиль заметил, что часы укреплены на монументальной стене, но, как ни странно, ни цифры на часах, ни стрелки не были прикрыты стеклянным футляром. Было двадцать пять минут девятого. Базиль посмотрел на свои часы и увидел, что они отстают ровно на десять минут. Машинально он поставил их по большим часам на небоскребе.

Рядом с ним в стене театрального здания находилась пожарная дверь. Кто-то, второпях проходя через нее, несильно захлопнул ее изнутри, а ветер, очевидно, не позволил сработать автоматической защелке. Базиль вступил к темноту и хотел закрыть за собой тяжелую дверь. Но ему стоило немалых усилий, чтобы побороть чудовищный сквозняк, пока он наконец не услыхал сухой щелчок.

Он стоял на последней, самой верхней площадке уже другой железной лестницы — такие лестницы обычно можно встретить на фабричных чердаках, где требуются дополнительные помещения или какие-то склады, и при их создании надежность вытесняет всякие представления о красоте и комфорте. Внизу, четырьмя этажами ниже, царила привычная закулисная предпремьерная суета. На лестнице никого, кроме него, не было. Двери актерских гримуборных выходили на эту лестницу, а далеко внизу выстроились в несколько рядов кулисы, среди которых сновала разноликая толпа актеров, рабочих сцены, пожарников, костюмерш, рекламных агентов и прочих ответственных за спектакль лиц из режиссерской команды.

Никто из них не обращал никакого внимания на Базиля, просто его не видели, а он стоял наверху, рассматривая всю картину как на ладони. Никому и в голову не приходила мысль посмотреть наверх без какой-то особой для этого причины, или, как говорят медики, провокации. „Каждый из них, — думал Базиль, — мог быть той темной фигурой, которую я видел. А может, все это была лишь иллюзия, порожденная движением теней?“ Он опустил руку в карман, нащупал рукопись. Во всяком случае, буклет был вполне реален.

Он вытащил его из кармана, наклонился к свету, бьющему снизу вверх. Обложка была сделана из грубой голубой бумаги — она-то и показалась ему оберткой. На ней красовалась белая этикетка: „ФЕДОРА“, драма в трех действиях. Пьеса французского драматурга Сарду».

Базиль начал листать страницы. Это был перевод старой французской пьесы, правда, несколько переделанной и осовремененной. Все реплики, которые должен был произносить внезапно заболевший Дезире, были старательно вычеркнуты, а все слова, произносимые Федорой, были отмечены синим карандашом. Должно быть, текст пьесы принадлежал Ванде. Вначале ему показалось, что других пометок в тексте нет. Но вдруг он наткнулся на фразу, которую произносил другой персонаж, она была жирно подчеркнута черным карандашом:

«Сириекс. Ему не уйти отсюда, теперь все против него!»

Базиль спустился по лестнице. На каждую лестничную площадку выходило несколько дверей. На уровне сцены он увидел еще одну такую же, правда, украшенную великолепной серебряной звездой. Он тихо постучал. Дверь резко распахнулась.

— Вы опаздываете, мой друг… Ах! Это…

На пороге стояла сама Ванда. Ее распущенные волосы мягко спадали на плечи. Что-то змеиное было в этой маленькой, плоской головке, удлиненной шее, гибком теле и раскосых, блестящих, как два бриллиантика, глазах. Ее желтоватое свободное одеяние было похоже на оперение канарейки, от горла до самой нижней кромки оно было наглухо застегнуто маленькими пуговичками на крохотных петельках, сделанных из того же материала. Их было по крайней мере двадцать или даже тридцать. Могла ли она застегнуть столько хитроумных петелек за две-три минуты, прошедшие с того времени, когда он увидел в последний раз на пожарной лестнице исчезнувшую в стене фигуру?

Когда Ванда узнала Базиля, то улыбка мгновенно сошла с ее лица, как будто кто-то щелкнул выключателем. На какое-то мгновение ее лицо превратилось в холодную, глиняную, ярко раскрашенную маску. Затем она изобразила искусственную радость.

— Доктор Уилинг! — на этот раз улыбка далась ей определенным мускульным усилием. — Ради бога, простите меня. Я выхожу уже в первом действии, и мне нужно одеться. Надеюсь, вам понравится спектакль…

— Он уже начинает мне нравиться.

— Что вы имеете в виду? — Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами.

— Разве ваша пьеса уже не началась? Или, по крайней мере, какая-то другая?

Он протянул ей текст.

— Кажется, этот текст пьесы принадлежит вам, — и ом показал ей синие галочки на первой странице мелодрамы «Федора».

— Да, конечно, — ответила она, даже не посмотрев на книжку.

Ее взгляд сосредоточился на руке, державшей пьесу.

— Что вы делали в своих перчатках?

Он посмотрел на свои руки. Его перчатки были испачканы черной грязью. Он рассмеялся.

— Мне кажется, что нужно принести в порядок вашу пожарную лестницу к весне, подмести, почистить. Я прогуливался в переулке в тот момент, когда вы уронили свой текст, я поднял его и устремился за вами по пожарной лестнице.

— Вы что, с ума сошли? Я никогда не была на пожарной лестнице! Что мне там делать?

— Не знаю, я сам теряюсь в догадках. И разве не странно, что вы подчеркнули фразу, которую произносит один из персонажей, а вовсе не вы. Довольно зловещая строка! — Базиль прочитал вслух: «Ему не уйти отсюда, теперь все против него!»

Зрачки у Ванды расширились.

— Я никогда не подчеркивала эту реплику!

— Тогда кто же?

— Не знаю. Кому это взбрело в голову подчеркивать карандашом фразу в тексте пьесы, который принадлежит мне?

Она устремила взгляд поверх его головы. Он повернулся. Позади никого не было, но у него сложилось такое впечатление, что она кого-то ожидает.

— Простите меня, доктор Уилинг, мне нужно торопиться, — сказала она. — Надеюсь увидеть вас после премьеры.

Сделав шаг назад, она закрыла дверь, забыв взять у Базиля текст пьесы. Пожав недоуменно плечами, он засунул буклет в карман пальто и отправился на поиски двери, ведущей к главному входу в театр.

На сцене все уже было готово для первого акта.

Куда бы Базиль ни направился, куда бы ни повернул, везде путь ему преграждала легкая, воздушная сцена из муслинового полотна, натянутая на деревянных подрамниках, укрепленных на распорках, прибитых гвоздями к полу. Это было левое крыло коробки из декораций, совершенно закрывавшей сцену с трех сторон. В тыльной стене находился небольшой трехсторонний выступ, вероятно, лицевая сторона какой-то ниши или алькова, выходящая на сцену. На правой стене, чуть дальше за альковом, находилось раскрытое окно. За окном на заднике были нарисованы покрытые снегом кровли домов — таким, очевидно, должен был быть вид, открывающийся из окна. Осветитель как раз устанавливал фонарь с голубоватым стеклом, чтобы создать впечатление лунного света, мерцающего на снегу. Над Базилем в небольшом свободном пространстве свисали перепутавшиеся провода, и он, круто повернув, пошел к противоположному краю сцены. Там в полотняной стене он обнаружил дверь. За ней находился еще один задник, разрисованный под мраморную стену.