Жорж Сименон - Переезд Страница 5

Глава вторая

Ален прошел в стеклянную дверь чуть раньше половины шестого и, не поздоровавшись с отцом, сел в одно из незанятых кресел. Должно быть, он сделал домашнее задание и подготовился к урокам в лицее, так как уронил рядом с собой на ковер портфель, давно потерявший форму, из-за того что Ален вечно набивал его до отказа.

Занятый разговором по телефону Эмиль Жовис разглядывал сына, и как это часто с ним случалось, у него защемило сердце. Несомненно, Ален был почти красив. Правда, у него было широкое, как у всех Жовисов, лицо, зато он не унаследовал ни смешного маленького носа, ни глаз навыкате. У него были материнские глаза – карие с золотыми блестками – и мягкий, кажущийся безмятежным взгляд.

В парнишке имелось, однако, и что-то загадочное. Он наблюдал за всем, что его окружало, в том числе и за отцом, так что нельзя было понять, что его поражает, что особенно интересует.

Эмиль часто задавался вопросом, каким его видит сын, какого он о нем мнения. Его радовало, что тот видит его в нынешнем ракурсе: деловым, компетентным, быстрым, непринужденным, знающим свое ремесло до кончиков пальцев, переходящим с одного языка на другой, любезным с клиентами, но никогда не заискивающим.

Он проделал немалый путь со времени своей работы в нотариальной конторе мэтра Депу. На протяжении многих лет он почти все свои вечера и часть ночей посвящал учебе. Результат: вот уже три года, как у них есть машина, вот уже два дня, как они живут в новой, комфортабельной квартире.

Разве не мог бы Ален время от времени выражать некоторое восхищение? Может, не восхищение, но... как бы это сказать?.. уважение.

Да просто сознавать его нынешнее положение, как, например, малыш Дютуа, который вечно дивится.

– Интересно, как вам это удается, мсье Жовис? Вы никогда не давите на клиентов. Между тем вы были бы способны уговорить отправиться в кругосветное путешествие пенсионеров, которые просят у вас небольшую, недорогую гостиницу на берегу Ла-Манша.

В паузе между двумя клиентами он подошел к сыну.

– Это ненадолго.

– Я не спешу.

Еще на улице Фран-Буржуа у Алена уже было мало друзей. Иногда его видели прогуливающимся по улицам по каким-нибудь приятелем. Они почти не переговаривались между собой, не оборачивались на девушек.

– Кто твой новый друг?

– Это не друг. Просто один приятель, Жюльен.

– Жюльен, а дальше?

– Мазро.

– Он живет в этом квартале?

– На улице де Тюренна.

– Ты был у него?

– Нет.

– Знаешь, чем занимается его отец?

– Нет.

Это его не интересовало. Его всегда удивлял этот вопрос, как если бы отцы в счет не шли, как если бы их деятельность не имела никакого отношения к жизни детей.

Чуть позже, в машине, после того как он закрыл железные шторы в агентстве, Жовис попытался завязать разговор.

– Ты хорошо сегодня поработал?

– Не знаю.

– В классе было не слишком жарко?

– Окна оставили открытыми. Из-за уличного шума учителя было еле слышно.

Об учителях он тоже почти ничего не говорил. Они знали лишь, что учитель латыни был довольно пожилым и что он шумно сморкался.

– Вы его освистываете?

– Когда нам скучно, мы начинаем один за другим сморкаться, потом все вместе.

– И как он реагирует?

– А он не реагирует. Он тоже сморкается. Потом говорит: «Господа, когда вы закончите, я продолжу свой рассказ».

– Ты не думаешь, что он из-за вас несчастен?

– Он привык.

– А другие учителя?

– Неплохие.

Может, и Жовис тоже был в глазах своего сына «неплохим»? Он не мог пожаловаться на Алена. Хотя нельзя сказать, чтобы тот много занимался, все же оценки имел хорошие и был одним из лучших учеников в классе. Дома он оставался спокойным, скорее чересчур спокойным, большую часть времени читал, лежа на полу в гостиной или распластавшись на животе у себя на кровати.

– Почему ты не пойдешь и не подышишь свежим воздухом?

– Потому что мне не хочется.

Может, с матерью, когда Эмиля рядом не было, он поддерживал более тесные отношения? Жовис не осмеливался спросить об этом жену. Самое большее, на что он отваживался, это изредка задавать осторожные вопросы.

– Он рассказывает тебе о своих товарищах?

– Редко.

– Ты не находишь, что он несколько скрытен?

– Наверное, все дети в определенном возрасте ведут себя так, как он.

Разве это не было в характере Бланш? Знал ли когда-нибудь ее муж, о чем она думает в глубине души? Она ни на что не жаловалась, даже когда они жили, скорее, бедно. В ту пору, до рождения Алена, она шила для соседок, делая это по вечерам, пока он изучал бухгалтерский учет и языки.

Она никогда не сетовала на усталость. Никогда не расходилась с ним во мнении.

Следовало ли из этого заключить, что она была неизменно согласна с ним или же она просто смирялась?

Они любили друг друга. Когда он думал о ней, то делал это с нежностью, и в эту нежность вкрадывалась частичка жалости.

Она не знала ни своего отца, ни своей матери, «погибших при крушении поезда», когда была совсем юной: официальная версия для тех, кто задавал вопросы.

Правда была иной, хотя и здесь тоже речь шла о поезде. Ее отец, сельскохозяйственный рабочий, много пил и грубо обращался со своей женой. Они жили в унылой северной деревне Сент-Мари-ле-Клоше, которую Руаль Шадье держал в страхе, поскольку каждую субботу напивался в кабаке сильнее, чем в прочие дни, и искал ссоры.

Однажды они с женой отправились поездом в Лилль, поручив одной соседке приглядывать за Бланш, которой едва исполнилось два года. На обратном пути Шадье, которому вино ударило в голову, вошел в раж и где-то среди свекольных полей столкнул свою спутницу с поезда.

Смерть наступила мгновенно.

– Она сама выпрыгнула... Не знаю, что вдруг на нее нашло... У нее всегда было немного не в порядке с головой...

Тем не менее с помощью свидетельских показаний было установлено, что именно Шадье сбросил ее на шпалы. Из жандармерии ему удалось сбежать. Была устроена охота на человека; он продержался в лесу три дня. Хотя он в конце концов и сдался, сделать это его заставило чувство голода.

Спустя три, года в тюрьме он покончил с собой.

Бланш выросла в душной квартирке своей тетки Жозефины Буйе, портнихи, у которой тоже, возможно, было немного не в порядке с головой.

– Твоя мать, должно быть, счастлива, раскладывая наши вещи в новой квартире.

– Наверное.

Ответ Алена прозвучал не совсем утвердительно. В глубине души ему это было неинтересно. Утром в комнатах еще лежали тюки с бельем и различными предметами.

Нужно было, чтобы каждая вещь заняла, свое место, чтобы у людей появились новые жесты, чтобы они привыкли к новому освещению, к новым звукам, к иной обстановке.

– А твои товарищи рассказывают тебе, чем они собираются заниматься позднее?

– Некоторые – да. Но таких мало.

– Они не знают?

– Есть и такие, кто знает. Те, кто пойдут по стопам отцов.

– А остальные?

– Я знаю одного, который хочет стать химиком.

– А ты?

– Когда придет время, будет видно.

Ален лениво следил за движением на автостраде, которое ему было знакомо, так как случалось, они ездили по воскресеньям в парк Фонтенбло.

Была ли эта его отрешенность чем-то возрастным или же обуславливалась его характером, врожденным равнодушием ко всему, что его окружало?

Въехав в Клерви, они увидели детей, игравших на новехоньких улицах, где совсем юные деревца клонились по воле легкого ветерка. Мимо пролетали самолеты, почти стрелой взмывая в безоблачную высь.

Старик с трубой и с красноватыми глазами сидел на своем месте, в окне, как неодушевленный предмет, являющийся частью городского пейзажа. Похоже, он ничего не видел. Был ли он слеп? Может, его сажали на это место определенное число раз в день, чтобы он подышал свежим воздухом?

Почти все окна были распахнуты, и из них доносились музыка, голоса, перечислявшие по радио новости, в буквальном смысле слова кудахтала чья-то разгневанная мать, и на мгновение в окне мелькнули ее растрепанные волосы. Звук пощечины поставил точку в ее речи, и, как бы уже успокоившись, тот же голос подытожил:

– Ты получил по заслугам!

Он взглянул на сына. Тот, ни разу в жизни не получивший пощечины, и бровью не повел, не стал возмущаться, не выказывал никакой жалости к ребенку.

– Мне нравится этот вход.

С этими словами Жовис прошел в двойную стеклянную дверь, как те, что на площади Бастилии, только в отличие от них здесь двери не открывались автоматически.

Они попали в холл, вымощенный мраморными плитами. Консьержа здесь не держали. Одну из стен украшали три ряда почтовых ящиков с указанием фамилий жильцов и номеров квартир. Над каждым ящиком, возле отверстия диаметром три-четыре сантиметра, покрытого никелированной сеткой, – кнопка звонка.

– Позвоним?

Это забавляло Эмиля, но не Алена. Он нажимает на кнопку. Немного спустя раздается гул, затем голос, принадлежащий Бланш.