Третья пуля. Охота на Цирульника - Карр Джон Диксон Страница 5

Пегги Гленн с ногами забралась на койку, прислонилась спиной к стене и смотрела на Уоррена с ужасом. Ее розовые губки приоткрылись, брови поднялись.

— Ну и что тут такого? — недоуменно спросила она. — Подумаешь, большое дело! В нашей палате общин еще не такое бывает…

Уоррен пылко поднял руку:

— Детка, Небо свидетель, это только начало…

Морган расхохотался; Уоррен обиделся.

— Говорю вам, Хэнк, дело серьезное!

— Вижу, — согласился Морган, становясь задумчивым. — Кажется, я начинаю понимать, что было дальше. Продолжайте.

— А мое мнение, шшто они поступили ферно, — высказался капитан Валвик, энергично кивая в знак одобрения. — Мне всегда самому хотелось попропофать шшто-то такое. Хотите, покашу, как тфа пароход столкнулись в туман? У меня хорошо получалось. Я фам покашу! Ха-ха-ха!

Уоррен загрустил.

— Ну вот, говорю вам, дальше — больше. Первый звоночек прозвенел, когда один парень из кабинета министров, который давно уже хихикал в кулак, поведал нам возвышенную историю о коммивояжере и фермерской дочке. А потом наступила кульминация вечера. Мой дядя Уорпас все это время сидел в одиночестве и боролся с собой — я словно слышал, как тикали его мозги: тик-так… тик-так… — но тут он не вытерпел. Он заявил, что намерен произнести речь. И он ее произнес. Встал перед микрофоном, прочистил горло, расправил плечи — и полился поток красноречия.

Некоторым образом, — продолжал Уоррен не без восхищения, — это была самая замечательная речь, которую мне когда-либо доводилось слышать. Дело в том, что у дядюшки Уорпаса хорошо развито чувство юмора, но при его положении ему все время приходилось себя одергивать. Я случайно знал, что он бесподобно произносит пародии на политические речи… А тут он превзошел сам себя! Дядюшка живописно и свободно изложил свое мнение о том, как управляют страной, и сказал все, что думает о правительственных чиновниках. Потом, обращаясь к главам Германии, Италии и Франции, изложил свои взгляды на их родословную — не забыв ни матушек, ни дядюшек; объяснил всем присутствующим, как развлекаются главы этих государств в свободное время, и указал, куда им следует послать военно-морской флот с наибольшим возможным эффектом… — Уоррен промокнул лоб платком. — Видите ли, дядюшке удалось создать изумительную пародию на речь типичного «поджигателя войны», любящего бряцать оружием, со множеством затейливых ссылок на Вашингтона, Джефферсона и веру отцов… В общем, все высокопоставленные пьянчужки встретили дядину речь радостными криками и аплодисментами. Сенатор Боракс раздобыл маленький американский флажок и всякий раз, когда дядя Уорпас выражался особенно красноречиво, размахивая им, засовывал голову чуть ли не в камеру и голосил: «Ура!»… Словом, это был просто ужас. Что касается ораторского искусства, тут речь была непревзойденной, я никогда не слышал ничего красноречивее. И я знаю, что две или три газеты в Нью-Йорке охотно дали бы миллион долларов за мой коротенький любительский фильм.

Пегги Гленн, давясь от смеха, тем не менее недоверчиво смотрела светло-карими глазами на рассказчика. Казалось, она раздосадована.

— Но послушайте, — снова возразила Пегги, — какая чепуха! Знаете ли, это не совсем… честно…

— Вы мне будете рассказывать, — мрачно отозвался Уоррен.

— …ведь ваш дядюшка и его друзья — очень милые, благородные люди. Это омерзительно! Просто фарс какой-то! Нет, это полная нелепость, безрассудство! Я вам не верю.

— Детка, — мягко пояснил Уоррен, — а все потому, что вы — англичанка. Вам не понять американского характера. Никакой нелепости здесь нет. Подобные скандалы время от времени случаются, только обычно их замалчивают. Но на сей раз скандал примет настолько огромные, головокружительные размеры, что… Да ладно! Не будем говорить о том, какой взрыв произведет он в Америке. Скандал положит конец карьере дяди Уорпаса, а вместе с ним и многим другим. Но вы подумайте, какой эффект произведут некоторые из его высказываний на, скажем так, определенных государственных деятелей Италии и Германии? Они-то не найдут в речи дядюшки абсолютно ничего смешного. Спорим, они запрыгают, начнут рвать на голове волосы и потребуют немедленного объявления войны… разве что их будут крепко держать… Ф-фу… бомба. Нет, что я говорю? По сравнению с этим бомба — просто фейерверк!

В каюте сгущались сумерки. За иллюминатором клубились тучи; корабль ходил ходуном от мерного стука гребных винтов и килевой качки. «Королева Виктория» то с шумом и плеском вздымалась на гребне очередной волны, то с грохотом падала вниз. Стекла и графин с водой дребезжали на полочке над раковиной. Морган протянул руку и включил свет.

— Так, значит, кто-то украл у вас этот фильм? — уточнил он.

— Да… половину… Позвольте, я доскажу, что было дальше.

Наутро после того маленького карнавала дядя Уорпас проснулся и осознал, что натворил. Он ворвался ко мне в комнату — оказалось, что остальные правонарушители бомбардируют его звонками с семи утра. К счастью, мне удалось его успокоить — так мне, во всяком случае, показалось. Из-за всевозможных трудностей и технических неполадок я снял коротенький фильм — двухчастевку. Пленка была смотана в бобины; каждая бобина упакована в контейнер, вот в такой… — Уоррен нагнулся и извлек из-под койки большую продолговатую коробку в стальной оплетке с ручкой наверху, похожую на чемоданчик. Откинул защелку.

В коробке находилось несколько плоских круглых жестянок примерно десяти дюймов в диаметре каждая, окрашенных в черный цвет. На их крышках были мелом нацарапаны какие-то таинственные пометки. У одной из жестянок крышки не было. Внутри ее лежал спутанный, перекрученный рулон кинопленки. Похоже, от него отрезали большой кусок.

Уоррен похлопал рукой по жестянке и пояснил:

— Некоторые лучшие мои произведения я взял с собой. У меня есть маленький проектор. Я полагал, что мои фильмы развлекут публику в Старом Свете…

В ночь красноречия дяди Уорпаса я и сам был слегка навеселе. Упаковку багажа я предоставил дворецкому, объяснив, как надписывать бобины. Теперь-то я понимаю, что произошло, — скорее всего, он просто перепутал надписи. Я тщательно уничтожил две бобины пленки, которые считал крамольными. Но, как идиот, — Уоррен достал сигареты и засунул одну в угол рта, — просмотрел лишь одну часть, да и то невнимательно. Поэтому я уничтожил Геттисбергскую речь, убийство Макбета и песню «Энни Лори». Но остальное… Теперь-то мне все понятно. Вместо крамольной речи я сжег отличный фильм, который снял в Бронкском зоопарке.

— Где же остальное?

Уоррен показал на пол:

— У меня в багаже; а я и не знал! Ни малейшего подозрения не было до сего дня. Да-а! Положеньице, доложу я вам! Слушайте же. Мне надо было срочно отправить радиограмму кое-кому из родных…

— Кому это? — Мисс Гленн подозрительно прищурилась.

— Отцу. Вот я и поднялся в радиорубку. Радист сказал, что для меня только что получено сообщение. И добавил: «Оно, похоже, зашифровано. Вот, посмотрите. Вы что-нибудь понимаете?» Зашифровано! Хо-хо! Я глянул на записку, и она показалась мне такой странной, что я прочел ее вслух. Учтите: предотъездная суматоха, волнение, багаж, новые впечатления на борту и все такое… о том маленьком представлении я совершенно позабыл. Кроме того, радиограмма была без подписи; полагаю, дядя Уорпас не осмелился… — Уоррен грустно покачал головой. В тюрбане, да еще с сигаретой, торчащей в уголке рта, и с начисто выбритым, словно у школьника, лицом, он выглядел довольно смешно. Уоррен вытащил телеграмму из кармана. — Вот что здесь написано: «Найдены следы чистки. Хиллер…» — Это его дворецкий, старинный семейный слуга; он бы не пикнул, даже если бы дядя Уорпас украл столовое серебро из Белого дома… Так вот: — «Хиллер нервничает. Кажется, это были медведи. А настоящий фильм? Срочно без заминки стереть насмешки. Проверить насчет медведей».

— Ну и шшто? — спросил капитан Валвик, медленно выпуская изо рта клубы дыма.

— Яснее выразиться он не мог, — объяснил Уоррен. — Медведи в зоопарке. Но если вам неожиданно подсунут вот такое послание, вам нипочем не понять, в чем тут суть. Я обсудил телеграмму с радистом. Вначале усомнился: а с чего я взял, будто радиограмму отправил дядя Уорпас? В общем, слова никак не связывались воедино, но потом внезапно до меня дошло.