Артур Дойл - Лучшие классические детективы в одном томе (сборник) Страница 59

– Я никогда не выйду за мистера Годфри Эблуайта.

Пришла моя очередь вскочить при этих словах.

– Что вы хотите сказать? – воскликнула я. – Этот брак считается всеми вашими родными решенным делом.

– Мистера Годфри Эблуайта ожидают сюда завтра, – сказала она упрямо. – Подождите, пока он приедет, и вы увидите.

– Но, милая Рэчел…

Она позвонила в колокольчик, висевший у ее изголовья. Явилась особа в чепчике с лентами.

– Пенелопа, ванну!

Отдадим ей должное. При тогдашнем состоянии чувств моих она отыскала единственный возможный способ принудить меня уйти из комнаты.

Она спустилась к завтраку, но ничего не ела и почти все время молчала. После завтрака она бесцельно бродила из комнаты в комнату, потом вдруг опомнилась и открыла фортепьяно. Музыка, которую она выбрала для своей игры, была непристойного и нечестивого рода, взятая из тех представлений на сцене, о которых нельзя подумать без того, чтобы кровь не застыла в жилах. Я тайком разузнала, в котором часу ожидают мистера Годфри Эблуайта, а потом спаслась от этой музыки, ускользнув из дому.

Очутившись одна, я воспользовалась этим случаем, чтобы навестить двух моих местных друзей. Это было неописуемое наслаждение – снова чувствовать себя занятой серьезным разговором с серьезными людьми! Бесконечно подбодренная и освеженная, обратила я стопы мои назад, еще задолго до того, как ожидался гость. Я вошла в столовую, всегда в это время пустую, – и очутилась лицом к лицу с мистером Годфри Эблуайтом!

Он не сделал никакой попытки убежать. Напротив, он подошел ко мне чрезвычайно поспешно:

– Дорогая мисс Клак, вас-то я и ждал! Я случайно освободился раньше, чем предполагал, от моих лондонских дел и приехал сюда до назначенного времени.

В его объяснении не чувствовалось ни малейшего замешательства, хотя это была первая наша встреча после сцены на Монтегю-сквер.

– Видели вы Рэчел? – спросила я.

Он кротко вздохнул и взял меня за руку. Конечно, я вырвала бы свою руку, если бы тон его ответа не поразил меня.

– Я видел Рэчел, – сказал он совершенно спокойно. – Вам известно, дорогой друг, что она была помолвлена со мной? Но она вдруг решилась взять назад свое слово. Размышления убедили ее, что для нашего обоюдного блага будет лучше, если она возьмет назад опрометчивое обещание и предоставит мне свободу сделать другой, более счастливый выбор. Это единственная причина, на которую она ссылается, и единственный ответ, который она мне дает.

– А что вы сделали со своей стороны? – спросила я. – Покорились?

– Да, – ответил он с самым невозмутимым спокойствием, – я покорился.

Его поведение при подобных обстоятельствах было настолько непостижимо, что я окаменела от изумления, в то время как рука моя лежала в его руке. Смотреть, вытаращив глаза, на кого бы то ни было – грубо, а на джентльмена – неделикатно. Я совершила оба эти неприличных поступка. И я произнесла как во сне:

– Что это значит?

– Позвольте рассказать вам все, – ответил он, – и давайте лучше сядем.

Он подвел меня к креслу. Я смутно припоминаю, что он был очень внимателен. Кажется, он обвил рукой мою талию, чтобы поддержать меня, – хотя не знаю этого наверное. Я была совершенно беспомощна, а его обращение с дамами всегда такое сердечное. Во всяком случае, мы сели. За это я могу поручиться, если не могу поручиться ни за что другое.

Глава VII

– Я лишился прелестной невесты, превосходного общественного положения и богатого дохода, – начал мистер Годфри, – и покорился этому без борьбы. Что может быть причиной такого необыкновенного поведения? Мой драгоценный друг, причины нет.

– Причины нет? – повторила я.

– Позвольте мне, дорогая мисс Клак, привести вам для сравнения в пример ребенка, – продолжал он. – Ребенок совмещает ряд странных поступков. Вы удивлены и пытаетесь узнать причину. Бедняжка не способен объяснить вам эту причину. Вы можете точно так же спросить траву, почему она растет, и птиц, почему они поют. Так вот, в данном случае я похож на милого ребенка, на траву, на птиц. Я не знаю, почему я сделал предложение мисс Вериндер. Я не знаю, почему я постыдно пренебрег моими милыми дамами. Я не знаю, как мог я отречься от «Комитета материнского попечительства». Вы говорите ребенку: почему ты капризничаешь? А ангелочек засунет палец в рот и сам не знает. Совершенно так, как со мной, мисс Клак! Я не могу признаться в этом никому другому. Но я чувствую себя обязанным признаться вам.

Я начала приходить в себя. Мне предлагалось разобраться в нравственной проблеме. Меня глубоко интересуют нравственные проблемы, и, думаю, я довольно искусна в их разрешении.

– Лучший из друзей, изощрите ваш разум и помогите мне, – продолжал он. – Скажите мне, почему настало время, когда мои матримониальные планы кажутся мне чем-то вроде сна? Почему мне вдруг пришло в голову, что мое истинное счастье в том, чтобы помогать моим милым дамам в исполнении скромных, полезных дел и чтобы произносить немногие убедительные слова, когда меня вызывает председатель? На что мне общественное положение? Оно у меня и без того есть. На что мне доход? Я и так могу заплатить за хлеб свой насущный, за свою миленькую квартирку и за два фрака в год. На что мне мисс Вериндер? Она призналась мне собственными устами – это между нами, милая мисс Клак, – что любит другого и выходит за меня замуж только для того, чтобы скорее выбросить его из головы. Какой ужасный союз! О боже мой, какой ужасный союз! Вот о чем я размышлял, мисс Клак, по дороге в Брайтон. Оказавшись в обществе Рэчел, я чувствовал себя преступником, ожидающим приговора. Когда я узнал, что и она также передумала и предложила мне взять свое слово обратно, я почувствовал – в этом не может быть ни малейшего сомнения – чрезвычайное облегчение. Месяц назад я с восторгом прижимал ее к груди. Час назад радость, когда я узнал, что никогда более не прижму ее к груди, опьянила меня, как крепкий напиток. Это кажется невозможным – этого как будто не может быть. А между тем это факты, как я имел честь сообщить вам, когда мы с вами сели на эти два стула. Я лишился прелестной невесты, прекрасного дохода и покорился этому без борьбы. Как вы можете это объяснить, милый друг? Самому мне объяснение недоступно, оно выше моих сил.

Его великолепная голова опустилась на грудь, и он с отчаянием отказался от разрешения нравственной проблемы.

Я была глубоко тронута. Болезнь (если я могу говорить как духовный врач) стала для меня ясна как день. Все мы по опыту знаем, что люди с высокими способностями часто опускаются до уровня самых ограниченных людей, окружающих их. Без сомнения, цель мудрого провидения заключается в том, чтобы напомнить великим мира сего, что и они смертны и что власть, давшая им их величие, может также и отнять его. Теперь, как мне кажется, читателю легко различить в печальных поступках милого мистера Годфри – которых я была невидимой свидетельницей – одно из таких полезных унижений.

Я изложила ему свой взгляд в простых и сестринских словах. На его радость приятно было смотреть. Он прижимал к губам попеременно то ту, то другую мою руку. Взволнованная торжеством при мысли, что он вернется к нам, я позволила ему делать, что он хочет, с моими руками. Я зажмурила глаза. В экстазе духовного самозабвения я опустила голову на его плечо. Через минуту я, конечно, упала бы в обморок на его руки, если бы шум внешнего мира не заставил меня опомниться. Противное звяканье ножей и вилок послышалось за дверьми – лакей пришел накрывать стол для завтрака. Мистер Годфри вскочил и взглянул на часы, стоявшие на камине.

– Как летит время, когда я с вами! – воскликнул он. – Я опоздаю к поезду.

Я осмелилась спросить у него, почему он так торопится вернуться в Лондон. Его ответ напомнил мне о семейных затруднениях, которым еще предстояло наступить.

– Я получил письмо от отца, – сказал он. – Дела принуждают его ехать из Фризинголла в Лондон сегодня, и он намерен приехать сюда или сегодня вечером, или завтра утром. Необходимо поставить его в известность о том, что случилось между Рэчел и мною.

С этими словами он поспешил уйти. Точно так же торопясь, я побежала наверх – успокоиться в своей комнате до того, как встречусь с тетушкой Эблуайт и Рэчел за завтраком.

Мне хорошо известно, что все оскверняющее мнение света обвинило мистера Годфри в том, что он по каким-то своим соображениям освободил Рэчел от данного ею слова при первом же удобном случае, который она подала ему. До ушей моих дошло также, что его нетерпеливое желание восстановить себя в моих глазах было приписано некоторыми лицами корыстолюбивому намерению примириться (через меня) с одной почтенной дамой, членом «Комитета материнского попечительства», обильно одаренной благами мира сего и бывшей моим кротким и возлюбленным другом. Я упоминаю об этих гнусных сплетнях только для того, чтобы объявить, что они никогда не имели ни малейшего влияния на мою душу.