Энн Перри - Утопленник из Блюгейт-филдс Страница 67

Конечно, он ничего не мог поделать. Свидетельства, обличающие Мориса Джерома, испарялись одно за другим, и теперь больше не оставалось ничего, чтобы можно было вынести обвинительный приговор. С другой стороны, не было никого другого, кто мог бы занять его место. Доказательства вины Джерома исчезли, однако не было свидетельств его непричастности к трагедии, и не было никаких оснований подозревать кого-то другого. Гилливрей потворствовал лжи Абигайль Винтерс, потому что был честолюбивым и хотел заслужить благосклонность Этельстана — и, возможно, он искренне верил в вину Джерома. Титус и Годфри не лгали умышленно, они были еще слишком наивными, как это и можно ожидать от подростков, чтобы понимать истинный смысл своих показаний. Они согласились, поскольку ничего не понимали. Их вина заключалась только в их наивности и стремлении сделать то, что ждали от них взрослые.

Ну, а Энсти Уэйбурн? Он пытался найти наименее болезненный выход. Он был в бешенстве. Один его сын стал жертвой надругательств; почему он не мог поверить в то, что то же самое не произошло со вторым сыном? Весьма вероятно, он не отдавал себе отчет, что, дав волю своему гневу и поспешно придя к ошибочным заключениям, подтолкнул своего сына сделать признание, которое обрекло Джерома. Он ожидал услышать определенный ответ, который уже сложился в его сраженном горем сознании, и убедил своего сына поверить в то, что с ним на самом деле производились действия, истинный смысл которых он еще не мог понять в силу своей молодости.

Суинфорд? Он сделал то же самое — впрочем, так ли? Быть может, теперь он уже осознал, что все это нагромождение лжи рухнуло, но у кого хватит смелости открыто признаться в этом? Обратного пути больше нет. Джером осужден. Ярость Суинфорда была грубой и оскорбительной, но есть ли основания считать ее проявлением вины? Да, он пошел на ложь, защищая свою семью. Возможно, это способствовало осуждению Джерома. Но к убийству Артура эта ложь не имела никакого отношения.

Так кто же его убил — и почему?

Личность убийцы оставалась неизвестной. Это мог быть кто угодно, человек, о ком никто даже не слышал — какой-нибудь загадочный извращенец или скрытный клиент.

Шарлотта узнала ответ на этот вопрос через несколько дней. Правда ждала ее, когда она вернулась домой после визита к Эмили. Сестры продолжали начатое дело, не собираясь отказываться от борьбы. На улице перед домом стоял экипаж, продрогшие кучер и лакей кутались в теплые одежды, словно им уже пришлось изрядно побыть на холоде. Разумеется, экипаж не принадлежал Эмили, поскольку Шарлотта только что рассталась с ней; это также не был экипаж ее матери или тетушки Веспасии.

Поспешив в дом, Шарлотта застала в гостиной Калланту Суинфорд, сидящую у камина. Перед гостьей стоял поднос с чаем, а Грейси суетилась вокруг, от волнения теребя фартук.

Лицо Калланты было бледным. Она встала, как только Шарлотта вошла в комнату.

— Шарлотта, надеюсь, вы простите меня за то, что я приехала к вам после… после той отвратительной сцены. Я… мне очень стыдно!

— Спасибо, Грейси, — быстро сказала Шарлотта. — Будь добра, принеси еще одну чашку, после чего можешь идти к мисс Джемайме. — Как только служанка ушла, Шарлотта снова повернулась к своей гостье. — Вам нечего стыдиться. Я прекрасно понимаю, что вы меньше всего на свете хотели этого. И если вы пришли только затем, чтобы извиниться, выбросьте все из головы. Я на вас нисколько не в обиде.

— Я вам очень признательна. — Калланта по-прежнему продолжала стоять. — Однако не в этом главная причина моего визита. В тот день, когда вы говорили с Титусом, он пересказал мне ваш разговор, и с тех самых пор я не переставала думать. Вы с Эмили открыли мне глаза на многое.

Вернулась Грейси. Поставив на столик еще одну чашку, она молча удалилась.

— Пожалуйста, садитесь, — предложила Шарлотта. — Может быть, выпьете чаю? Он еще горячий.

— Нет, благодарю вас. Мне будет проще сказать это стоя. — Она стояла к Шарлотте боком, глядя в застекленную дверь, выходящую в сад с голыми деревьями под дождем. — Я буду очень признательна, если вы позволите мне высказаться до конца, не перебивая меня, если мне не хватит мужества.

— Конечно, если вам так угодно, — сказала Шарлотта, наливая себе чай.

— Спасибо. Как я уже сказала, после того, как я познакомилась с вами и Эмили, я узнала многое — и по большей части это вещи крайне неприятные. Я понятия не имела, что человеческое существо способно опуститься так низко, что огромное количество людей живет в ужасающей бедности. Наверное, все это я могла бы увидеть и сама, если бы захотела, однако я принадлежу к классу тех, кто предпочитает закрывать глаза на все это.

Но с тех пор как я хоть частично увидела то, что находится за пределами привычного мне мира, благодаря тому, что рассказали и показали вы, я начала думать самостоятельно и обращать внимание на то, что происходит вокруг. Слова и выражения, которые прежде я старательно игнорировала, теперь приобрели конкретное значение — и речь в том числе идет о некоторых вещах в нашей семье. Я уже рассказала своей кузине Бените Уэйбурн о нашей борьбе с детской проституцией и заручилась ее поддержкой. Она также открыла глаза на те пороки, которые до сих пор позволяла себе не замечать.

Все это может показаться вам не имеющим отношения к делу, но, пожалуйста, выслушайте меня — это очень важно.

В тот день, когда вы разговаривали с Титусом, я поняла, что их с Годфри обманом убедили дать показания против мистера Джерома, не вполне соответствующие правде, и, определенно, на основании этих показаний были сделаны совершенно неверные выводы. Титус был очень расстроен, и это чувство в значительной мере передалось и мне. Я задумалась о том, что мне известно об этом деле. До тех пор мой муж не обсуждал его со мной — больше того, Бенита находилась в таком же положении. Но теперь я поняла, что пора уже перестать прятаться за удобным представлением о том, будто женщины являются слабым полом и не следует даже сообщать им о подобных вещах, и уж тем более рассказывать им подробности. Это самая настоящая чепуха! Раз мы годны зачинать детей, вынашивать и воспитывать их, ухаживать за больными и обмывать мертвых, определенно, мы сможем вынести правду о наших сыновьях и дочерях, и о наших мужьях.

Калланта остановилась, но Шарлотта сдержала свое слово и не стала ее перебивать. В гостиной воцарилась полная тишина, нарушаемая лишь треском дров в камине да тихим стуком дождя в окно.

— Морис Джером не убивал Артура, — наконец снова заговорила Калланта. — Следовательно, это совершил кто-то другой — а поскольку Артур имел отношения определенного рода, тут также должен был быть кто-то другой. Я переговорила с Титусом и Фанни, очень откровенно, и запретила им лгать. Настало время узнать правду, какой бы страшной она ни оказалась. В конце концов любая ложь вскроется, но правда будет более болезненной, поскольку она столько времени гноилась у нас в сознании, порождая новую ложь и новые страхи. Я уже видела, какое действие это произвело на Титуса. Бедный мальчик больше не может в одиночку нести все бремя ответственности. Недавно Титус проснулся среди ночи, ему приснился кошмарный сон о повешении. Услышав его крики, я поспешила к нему. Я не могу допустить, чтобы он продолжал так страдать, терзаемый сознанием своей вины.

Лицо Калланты было мертвенно-бледным, но она продолжала, не останавливаясь.

— И я начала думать: если не с Джеромом, то с кем Артур имел эту противоестественную связь? Как уже было сказано, я задала Титусу много вопросов. И я также расспросила Бениту. Чем дальше продвигалось наше расследование, тем сильнее крепло у нас в сознании одно страшное предположение. В конце концов Бенита высказала его вслух. Вам это никак не поможет, — обернувшись, она наконец посмотрела Шарлотте в лицо, — потому что, боюсь, вы никак не сможете это доказать, но я убеждена в том, что Артура совратил мой двоюродный брат Эсмонд Вандерли. Эсмонд никогда не был женат, и, разумеется, у него нет собственных детей. Нам всегда казалось совершенно естественным то, что он очень привязан к своим племянникам и проводит с ними много времени, преимущественно с Артуром, который был самым старшим. Ни я, ни Бенита не видели в этом ничего предосудительного — нам даже в голову не приходили мысли о физических отношениях между взрослым мужчиной и подростком. Но теперь, вооруженная знаниями, я оглядываюсь назад и вижу много того, что прежде оставалось без моего внимания. Я даже вспомнила, что Эсмонд не так давно проходил курс лечения; он принимал какое-то лекарство, отказываясь обсуждать, какое именно, и Мортимер также ничего мне не говорил. Но нас с Бенитой эта болезнь беспокоила, потому что Эсмонд был нервным и раздражительным. Он говорил, что у него проблемы с кровью, но когда я спросила у Мортимера, тот ответил, что это желудок. А когда Бенита спросила у семейного врача, тот сказал, что Эсмонд вообще к нему не обращался.