Джо Алекс - Я расскажу вам, как погиб… Страница 8

— Это их лодка? — спросил я, указывая на ярко-красный парус, исчезающий среди волн.

— Да, уже возвращаются.

Лодка приближалась к невидимой под обрывом пристани.

— Давай спустимся к ним, — предложил Ян, — посмотрим, как им повезло. Хочется, чтобы он что-нибудь поймал перед отъездом. Иначе его поездка окажется бессмысленной. Он ведь, кроме всего прочего, приехал сюда, чтобы поймать большую рыбу, а в результате пока не поймал ничего.

Мы прошли вдоль балюстрады и в том месте, где она заканчивается, упираясь в высокую скалу, на которой росли густо переплетенные кусты шиповника, начали спускаться по узким, выбитым в камне ступеням, которые зигзагом вели к морю.

— А кто он, — спросил я. — Тоже химик? Ты прости, но я ведь никого в этой области не знаю, кроме тебя.

— Ну, что я!.. Чем больше я работаю, тем меньше понимаю. Я сейчас нахожусь на той стадии, когда я это окончательно осознал. Но не обо мне речь. Роберт Гастингс — очень крупный ученый. Он действительно приехал не только за большой рыбой. Он хочет разобраться в нашей работе. Но и это не самое главное. Он приглашает нас — меня, Спарроу и даже юного Дэвиса — в Америку. Он сказал, что верит в нас. А это значит, что американская промышленность чувствует, что мы их опережаем… Потрясающе самонадеянное общество, которое совершенно уверено, что любое достижение науки должно рождаться только у них. И за миллион фунтов я не отдал бы своей привилегии обставить янки в этой азартной гонке.

Мы уже были на середине обрыва. Лодка приближалась. В ней уже можно было различить двоих людей, один из которых сидел у руля, а другой стоял на носу, покачиваясь на широко расставленных ногах. Лодка стремительно подошла к укрытому за скалой тихому причалу рядом с небольшим ровным пляжем.

— Кажется, Гастингс что-то поймал! — воскликнул Ян и помахал рукой.

Действительно, человек, стоящий на носу, держал перед собой что-то, напоминающее мешок. Лодка пересекла границу волн и, достигнув спокойной воды, зарылась носом в песок. Едва она коснулась земли, как мы услышали крик:

— Наконец-то я поймал ее, Ян! Я поймал ее!

Мы быстро сбежали вниз. Действительно, рыба была колоссальной: треугольная, с отвратительной зубастой пастью, сейчас бессильно открытой.

— Я попал в нее гарпуном. Мы целый час затаскивали ее в лодку. Если бы не Малахия, я вообще бы ее не увидел. Она протащила нас на две мили в открытое море. Только потом мне удалось ее ударить второй раз, и она потеряла силы.

— Хороша! — Ян похлопал рыбу по спине, шкура которой напоминала скорее кольчугу средневекового рыцаря, чем то, что люди привыкли называть рыбьей чешуей. — Познакомьтесь. Это Джо Алекс, мой друг еще со времен войны, а это профессор Роберт Гастингс, мой коллега и одновременно конкурент в делах, связанных с одним желтым материалом, а вернее с тем, что из него можно получить.

Мы обменялись рукопожатиями. Из-под полей рыбацкой шляпы на меня смотрели умные приветливые глаза. Оптимист, подумал я. Прирожденный оптимист. У американца было худое лицо с острыми чертами, быть может, некрасивыми в отдельности, но вместе создающими то, что называется мужской красотой. Один из тех, кого любят женщины, собаки и дети. Все это как-то сразу промелькнуло у меня в голове, но смотрел я уже не на профессора. Смотрел я уже на другое лицо — старое, морщинистое, обветренное лицо, на котором только глаза оставались молодыми, светло-голубыми и прозрачными, как у пятилетнего ребенка.

— Подожди, Малахия, мы тебе поможем, — закричал Ян и, схватившись за лодку, вытащил ее на сухой песок.

— Неужели это Алекс, — Малахия выпрямился и сощурившись посмотрел на меня. — Столько лет! Вы совершенно не изменились!

Мы обнялись.

— Малахия, вы помните, как мы сидели здесь, на пристани, и вглядывались в самолеты, летящие из Франции на Лондон. Мы все страшно волновались, и только вы попыхивали своей трубкой и говорили, что наш старый добрый остров и не такое выдерживал.

Малахия улыбнулся, открыв ряд белых крепких зубов.

Я полез в карман:

— Вы, я надеюсь, так и не бросили курить трубку?

Вытащив коробку с трубкой, я протянул ее Малахии. Старый садовник вытер мокрые руки краем своей непромокаемой рыбацкой робы и открыл коробку.

— Превосходная трубка. Спасибо. Как хорошо, что вы приехали! Я помню, как вас привезли тогда, всего израненного…

Сейчас спросит меня о Бене Паркере, подумал я, но старик еще раз оглядел свою трубку, подержал ее во рту и аккуратно положил обратно в коробку.

На обратном пути Гастингс всю дорогу нес свою гигантскую рыбу и не принимал ничьей помощи. Он только снял шляпу, и я увидел, что профессор совершенно лысый. Но эта лысина его не портила, наоборот, она придавала ему достоинство древнего римлянина, чьи мраморные изваяния в глазах современного человека полны царского величия.

— Сейчас мы отрежем для вас голову этой рыбы, — сказал Малахия, — чтобы вы забрали ее на память.

— Великолепно, — оживился Гастингс, — но как же я ее довезу?

— О, у Малахии свой рецепт консервирования, — засмеялся Ян.

Я с трудом улавливал смысл происходящего. Что-то не так, думал я, что-то тут не так… Знаю! Он не спросил меня о Паркере. Почему Малахия не спросил меня о Паркере?

— Я должен посмотреть, что вы будете делать с рыбой, — Гастингс был настолько взволнован, как будто сейчас решалась судьба его визита в Англию. — Можно?

— Почему же нет, пойдемте.

Они поспешили в сад.

— Раз уж не мы поймали такую рыбу, то и не будем смотреть на этот процесс завистливым взглядом, — сказал Ян. — Пойдем еще пройдемся по парку. Сегодня слишком хороший день, чтобы тратить его на копчение рыбьих голов. — И он потащил меня в сторону дома.

Пройдя дом насквозь по коридору, мы оказались на противоположной террасе. Парк полыхал красками лета. Четыре огромных платана стояли как часовые у входа в главную аллею. В молчании мы вступили в аллею старых лип, которая совершенно не изменилась с тех пор, как я увидел ее впервые. Мне было тогда двадцать лет. Господи, всего двадцать лет! Я был так молод!

— Знаешь, — внезапно сказал Ян, — я только недавно почувствовал, что я живу.

Вздрогнув, я ответил ему:

— Твое счастье, — я попытался улыбнуться. — О себе я сказать этого не могу.

— Я был в таком же состоянии, когда окончилась война. — Ян остановился и, подняв с земли сухой прут, осторожно снял с тропинки волосатую гусеницу, еще явно не ведающую о человеческих башмаках. — Практически все: моя работа, образ жизни, разговоры в лаборатории и в клубе, и вообще все то, что люди делают в мирное время, — все казалось мне таким мелким, таким незначительным. А потом постепенно это прошло. Я стал ученым, членом Королевского общества, полностью поглощенным миром недосягаемых пылинок материи. И все-таки это было еще не все. Тот мир, его острота и страшная окраска не оставляли меня. Я не мог найти развлечений, которые отвлекли бы меня, и отдыха, который прибавляет сил. Ты, наверное, не ожидал от меня подобных признаний, не так ли?

Мы шли по узкой тропинке, которая вилась по английскому парку, заросшему кустарником и нестриженой высокой травой с разбросанными по ней полевыми цветами.

— Нет, мне казалось, что ты легче всех нас адаптируешься к мирной жизни. — Странное тревожное чувство, охватившее меня в тот момент, когда позвонила Сара, не только не покидало, а все острее давало о себе знать вместе с гулкими ударами сердца. — Знаешь, мне трудно в этом признаться, но я боялся. Боялся смерти.

Ян резко остановился:

— А ты думаешь, я не боялся?! Разве человек может не бояться смерти, если ежедневно ходит рядом с ней? Сначала это что-то вроде приключения, потом тебя охватывает азарт, но в конце концов остается только страх…

Я смотрел на него совершенно ошарашенно.

— Честное слово. Удивительно, но я был уверен, что как раз ты не потеряешь головы в самых кошмарных ситуациях… Я ведь тебе страшно завидовал…

— Господи, через столько лет…

Тропинка оборвалась, и мы оказались перед низким каменным столиком, покрытым зеленым мхом. Рядом с ним стояла длинная деревянная скамья.

— И все-таки ты получил то, что дает основание называть себя счастливым: у тебя есть любимая работа и чудесная жена. Мне бы хватило и одного.

— Ну, положим, чудесную жену ты бы мог себе найти, — усмехнулся Ян. — Да и написать мог бы что-нибудь получше своих криминальных головоломок. А насчет смысла жизни… Просто каждое утро, просыпаясь, надо говорить себе: я хочу жить, я себе нужен! Понимаешь, в один прекрасный момент я отложил старую книгу и взял новую — красивую, веселую, как в детстве. И теперь я счастлив, насколько может быть счастлив взрослый человек.

— Интересно, — пробормотал я, — Паркер тоже прошел через это?