Морис Левель - Ужас Страница 9

Кош прикусил губы и подумал:

«Напрасно ты иронизируешь надо мной. Мы с тобой еще об этом потолкуем».

Больше всего репортера бесило то, что к нему не относились серьезно. Хотя он и знал, что последнее слово останется за ним, все же он не мог переносить равнодушно-насмешливого тона, которым с ним говорили.

Он проследил, как пристав, его помощник и инспектор вошли в дом, пожал плечами и стал у дверей, чтобы быть уверенным, что если уж не впустили его, то и никакой другой репортер не войдет туда. Около дома собиралась толпа, привлеченная присутствием полиции и необычным движением входящих и выходящих из дома людей. Один из любопытных объяснил дело по-своему: мол, это обыск по политическим мотивам; другой, прочитавший «Солнце», утверждал, что тут было совершено убийство. Он вдался в подробности, указывая час, намекая на таинственные причины этой драмы. Полицию начинали уже обвинять в бездействии. Разве не лучше было бы, вместо того чтобы расставлять полицию около дома, разослать ее во всех направлениях и обыскать все трущобы?

Впрочем, чему удивляться, что преступники так наглеют. Разве полицейского сыщешь когда-нибудь в опасных местах? А что такое улицы после двенадцати ночи? Разбойничьи притоны. И за такую охрану с каждым годом все увеличивают налоги!..

Невозмутимые полицейские рассеянно слушали все эти пересуды. Коша они первые минуты забавляли, но скоро он перестал их слушать. Беспокойное любопытство терзало его. Он мысленно следил за приставом, он представлял себе его входящим в коридор, поднимающимся по лестнице и останавливающимся на площадке в нерешительности между несколькими дверями – если только следы крови, которые он ночью мог и не заметить, не показали ему дорогу. На него вдруг нахлынуло сомнение: а что, если убийцы, и в самом деле, оставили свои следы на лестнице, ведь тогда вся его мизансцена преступления становилась неубедительной. Но этот страх скоро прошел. Если бы это было так, пристав успел бы уже войти в комнату, слышны были бы голоса. Нет. Там, наверху, за закрытыми ставнями ощупью шли по темным комнатам. Окно коридора, выходящее на бульвар, было защищено плотной занавеской; он сам задернул ее ночью, чтобы никто ему не помешал.

Ему явственно вспомнилось первое впечатление: тяжелый воздух залитой кровью комнаты, едкий запах недопитого вина в стаканах, черная дыра разбитого зеркала, ужасный труп с огромными глазами, распростертый поперек кровати…

Никогда он не переживал более тревожных минут, никогда мысли его не бежали так быстро.

Он смотрел на эти четыре окна и думал: «Которое из них окно спальной? Которое откроется первым?»

Вдруг довольно уже многочисленная толпа всколыхнулась, и посреди воцарившегося молчания раздался стук ставен, ударяющихся в стену. Между двумя растворенными половинками окна показалась голова и тотчас же скрылась.

Кош посмотрел на часы. Было три минуты десятого.

С этой минуты правосудию стала известна частица того, что он знал уже с начала этой ночи. Он опередил его ровно на восемь часов. Важно было суметь воспользоваться этим, но, прежде всего, любопытно услышать мнение пристава.

Первое впечатление – большей частью ошибочное, – как правило, оказывает большое влияние на ход следствия. Плохой полицейский безоглядно бросается на первый попавшийся след, стараясь во что бы то ни стало «работать быстро»; настоящий же сыщик, ни на минуту не теряя своего спокойствия, медленно подвигается вперед, уверенный в том, что время, разумно потраченное, никогда не потеряно, и что самый логический вывод имеет меньше значения, чем самая пустяшная улика, которую всегда находишь, когда умеешь смотреть.

Любопытных собралось такое множество, что полиции пришлось оцепить часть улицы около дома. В образовавшемся свободном полукруге Кош и несколько поспешивших на место преступления журналистов оживленно разговаривали. Представитель вечерней газеты «Южанин», горячий и голосистый, сердился, что не может узнать ничего определенного. Ему необходимо было иметь статью к двенадцати часам дня, а было уже около десяти! Коша, газета которого оказалась единственной, опубликовавшей это известие, осаждали вопросами. Но его всегдашняя болтливость ему изменила: он ничего не знал; он ожидал, как и все другие… Если бы ему что-либо было известно, он с удовольствием поделился бы своими сведениями с собратьями по перу. Ведь так всегда делается между репортерами. И не таким ли образом получаются самые верные и точные известия? Каждый приносит свою лепту, а потом все пользуются общими сведениями… Таким образом, все телеграммы черпаются из одного источника, только каждый «специальный корреспондент» различно резюмирует свою. Такой способ выгоден для всех, так как нельзя требовать, чтоб один человек был одновременно в десяти местах. И притом, чтоб вести расследование, нужно обладать иногда очень крупными суммами денег, недоступными одному лицу и возможными для двух или трех работающих сообща.

И Кош продолжал доказывать, что он ничего не знает, напомнил десять, двадцать случаев, когда он как хороший собрат делился с другими ценными сведениями, полученными им благодаря счастливому случаю и его собственной ловкости.

Корреспондент «Южанина» соглашался с его словами, сгорая тем временем от нетерпения. Другие могли быть спокойны, для них впереди был еще целый день и целый вечер для сбора информации, для него же – корреспондента вечерней газеты – была дорога каждая минута. Он не мог никак понять, почему пристав не принимает в расчет этого важного обстоятельства.

…Время шло, но никто не выходил из дома. Один из репортеров высказал мнение, что не мешало бы выпить и что лучше было бы ожидать в кафе, чем стоять перед домом. Но где разыскать кафе среди этих трущоб?

– В двух шагах отсюда, – подсказал один из прохожих. – Дойдите до конца бульвара и заверните на авеню Хенри-Мартин. На площади Трокадеро вы найдете кафе.

– Великолепно! – обрадовался репортер из «Южанина». – Вы с нами, Кош?

– О, нет! Мне невозможно… Невозможно в данную минуту, по крайней мере. Но вы не обращайте внимания, если я что-нибудь узнаю, я дам вам знать.

– Отлично. Идемте, господа.

Кош проводил глазами удаляющихся журналистов и остался один.

Он рад был их уходу. В их присутствии его тайна тяготила его. Он раз двадцать чуть было не выдал себя неосторожной фразой. Ему понадобилось много усилий, чтоб ничего не рассказать своему коллеге из «Южанина», бедняку, который рассчитывал, может быть, на свою вечернюю статью, по четыре сантима строчка, чтоб расплатиться в кухмистерской за обеды. Ну, да что делать? Не мог же он из пустой жалости, из глупой чувствительности испортить все дело, рисковать проиграть так успешно начатую игру!.. Со временем он ему возместит убытки. Пока это дело было его личным делом. Что дали ему до сих пор приятельские отношения, чтобы принести им в жертву такой случай отличиться?!

Мало-помалу им овладевало нетерпение. Приятное осознание, что полиция натворит непременно глупостей, сменялось жгучим любопытством, не терпелось узнать все подробности этого расследования. Время от времени он прислушивался к разговорам толпы, стараясь поймать хоть одну фразу, которая могла бы дать ему какое-нибудь представление о личности убитого, его жизни и привычках. Его положение было очень странное: ему лучше всех известна часть истины, самая страшная часть, но ему совершенно было неизвестно то, что мог знать первый встречный, – имя убитого.

Из обрывков фраз, доносившихся до него, он заключил, что никто не знал ничего определенного.

Соседи рассказывали, что старик редко выходил из дома, только разве за провизией; что иногда, летом, он прогуливался ночью по саду, но никогда никого у себя не принимал, обходился без прислуги и вообще вел тихую и таинственную жизнь, тайну которой многие тщетно старались угадать.

Около полудня пристав, его помощник и инспектор вышли из дома. Они остановились в садике, посмотрели на окна, подошли к стене и, наконец, направились к калитке, продолжая оживленно разговаривать. Кош остановил их у выхода.

– Ваши сведения оказались верными, – сказал ему пристав.

– Не позволите ли вы мне теперь, когда предварительное расследование сделано, войти в дом, хотя бы на минутку?

– Уверяю вас, что это не представит для вас ни малейшего интереса. Я охотно облегчу вашу задачу, и если вы ничего не имеете против того, чтоб проехаться со мной до канцелярии, я расскажу вам дорогой все, что я видел, все, что могу рассказать вам. Должен прибавить, что я уже составил свое мнение и что дело, я думаю, пойдет быстро…

– Вы нашли улики, напали на след?

– Мосье Кош, вы слишком много спрашиваете. А вы все это время, что делали?

– Я думал… слушал… смотрел…

– И больше ничего?

– Почти что…

– Вот видите, значит, если я вам ничего не расскажу, вам будет очень трудно составить на завтра статью. Но успокойтесь, я расскажу вам больше, чем нужно для двух столбцов.