Джон Карр - Игра в кошки-мышки Страница 9

Судья Айртон дышал медленно и тяжело. У него было мертвенно-бледное лицо, хотя маленькие глазки, обращенные, казалось, куда-то внутрь себя, выглядели совершенно спокойно. Маленький револьвер, выполненный из хромированной стали, с черной ребристой рукояткой поблескивал в свете настольной лампы и центральной люстры. Словно поняв наконец, что он держит оружие, судья Айртон протянул руку, и револьвер, негромко звякнув, упал на пол рядом с шахматным столиком.

Констебль Уимс слышал этот звук так же, как до него из-за окна доносились гул и грохот волн прибоя. Но все эти звуки были совершенно бессмысленны. И те и другие раздавались в пустоте. Его первые слова — скомканные и инстинктивные — потом долго вспоминались остальными участниками этой сцены.

— Сэр, что вы делаете и что вы сделали?

Судья набрал полную грудь воздуха, остановил взгляд своих маленьких глаз на Уимсе и откашлялся.

— Самый неуместный вопрос, — сказал он.

Уимс испытал прилив облегчения.

— Я знаю! — сказал он, отмечая цвет и очертания лица убитого и его изысканного костюма. Сделав над собой усилие, он решился: — Преступный мир. Гангстеры. Ну, вы понимаете, что я имею в виду! Он пытался убить вас. А вы… ну, естествен но, сэр!..

Судья задумался.

— Вывод, — сказал он, — столь же необоснованный, сколь и неуместный. Мистер Морелл был женихом моей дочери.

— Это вы убили его, сэр?

— Нет.

Это односложное слово было произнесено с тщанием, после которого стало ясно, что допросу пришел конец. Ситуация привела Уимса в крайнюю растерянность, ибо он понятия не имел, что теперь делать. Будь это кто другой, а не судья Айртон, Уимс задержал бы его и доставил в участок. Но доставить судью Айртона в полицейский участок — это было тем же самым, что покуситься на устои закона. Так нельзя поступать по отношению к высокому судье, тем более что и сейчас от его взгляда холодеет кровь. Уимса прошибло испариной. Он молил Бога, чтобы тут оказался инспектор и снял с него груз ответственности.

Вынимая блокнот, Уимс замешкался и уронил его на пол. Он рассказал судье о прерванном телефонном звонке, на что тот ответил удивленным взглядом.

— Не хотите ли сделать заявление, сэр? Например, рассказать, что тут произошло.

— Нет.

— Вы хотите сказать, что не можете?

— В данный момент. Не сейчас.

— Не хотите ли рассказать инспектору Грэхему, сэр, — с надеждой сказал Уимс, — если я попрошу вас проехать со мной в участок и повидаться с ним?

— Вот телефон, — скупым жестом, не меняя положения рук, сплетенных на животе, указал судья. — Будьте любезны позвонить инспектору Грэхему и осведомиться, не может ли он приехать сюда.

— Но я не могу притрагиваться к этому телефону, сэр. Это же…

— На кухне есть отвод. Используйте его.

— Но, сэр!..

— Воспользуйтесь им.

Уимс чувствовал себя так, словно кто-то подтолкнул его в спину. Судья Айртон сидел не шевелясь. Руки его были сложены на животике. Тем не менее, он вел себя как хозяин положения, словно это кого-то другого нашли с пистолетом в руке над трупом, а судья Айртон бесстрастно взирает на эту сцену из судейского кресла. Уимс предпочел не спорить и отправился на кухню.

Фредерик Барлоу проник в гостиную через французское окно; сжатыми кулаками он упирался в бедра. Если судья и удивился при его появлении, то не подал и виду; он просто смотрел, как Барлоу закрыл дверь за Уимсом.

В уголках глаз Барлоу собрались небольшие четкие морщинки. Он сжал челюсти, с агрессивным видом в упор глядя на судью. Вцепившись в отвороты своей спортивной куртки, он стоял с таким видом, словно готовился к схватке.

— Таким образом вы еще можете отделаться от Уимса, — столь же бесстрастно, как и судья, сказал Барлоу. — Но я думаю, с инспектором Грэхемом это не получится. Равно как и с главным констеблем.

— Может, и нет.

Барлоу ткнул пальцем в труп Морелла, который производил омерзительное впечатление:

— Ваша работа?

— Нет.

— Положение у вас достаточно плохое. Вы это понимаете?

— Неужто? Посмотрим.

Это было сказано с откровенным тщеславием, тем более странным, что оно исходило от Хораса Айртона. Барлоу буквально ошеломила эта спокойная надменность; она расстроила его, ибо он понимал уровень угрожающей опасности.

— Что вообще произошло? По крайней мере, мне-то вы можете рассказать.

— Понятия не имею.

— Ох, да бросьте!

— Будьте любезны, — сказал судья, прикрывая глаза ладонью, — выбирать выражения, когда говорите со мной. Повторяю, я не знаю, что тут произошло. Я даже не знал, что этот парень находится в доме.

Он говорил без всяких эмоций, но взгляд его маленьких живых глаз то и дело обращался к закрытой двери, а ладонями он спокойно и неторопливо поглаживал подлокотники кресла; жест этот дал понять Барлоу, что судья напряженно размышляет.

— Сегодня вечером я ждал мистера Морелла, — сказал он, — для делового разговора.

— Да?

— Но я был не в курсе дела, что он явился. Сегодня суббота, и вечером миссис Дрю покинула дом. Я был на кухне, готовя себе обед. — Он брезгливо поджал губы. — Было ровно половина девятого. Я только что открыл банку аспарагусов — да, это смешно, хотя вы не улыбаетесь, — когда услышал выстрел и какой-то звук, предположительно от упавшего телефона. Я вошел в гостиную и увидел мистера Морелла в том виде, в каком вы его видите. Вот и все.

— Все? — откликнулся Барлоу, всем своим видом изображая бесконечное терпение. — Все?!

— Да. Все.

— Но револьвер. Что вы о нем скажете?

— Он лежал на полу рядом с ним. Я поднял его. Признаю, что допустил ошибку.

— Слава богу, хоть это вы признаете. Подняв револьвер, вы сели в кресло, где, держа его в руках, провели не менее пяти минут?

— Да. Я всего лишь человек. Я был изумлен иронией судьбы…

Барлоу был готов предположить, что старик сошел с ума. С точки зрения логики так оно и выглядело. Тем не менее, инстинкт подсказывал ему, что судья Айртон никогда еще не был спокойнее и сдержаннее, чем в данный момент. Это чувствовалось и в выражении глаз, и в посадке головы. Но в то же время убийство в порыве эмоций оказывает странное воздействие на состояние душевного равновесия.

— Вы же понимаете, что это убийство, — напомнил Барлоу.

— Вне всяких сомнений.

— Ну же! Так кто его совершил?

— Можно предположить, — уточнил судья, — тот, кто изъявил намерение зайти в открытый дом, воспользовавшись парадной дверью или открытым окном, после чего пустить мистеру Мореллу пулю в голову.

Барлоу стиснул кулаки:

— Вы, конечно, позволите мне действовать от вашего имени?

— В самом деле? Почему вы собираетесь действовать от моего имени?

— Потому что, похоже, вы не понимаете всей серьезности положения!

— Вы недооцениваете мой интеллект, — сказал судья, скрещивая толстенькие ножки. — Минутку. Разрешите мне напомнить вам, что, прежде чем занять судейское кресло, я занимался уголовными расследованиями, будучи ближайшим помощником моего покойного друга Маршалла Холла. И если наши детективы знают различных трюков больше, чем я, то я им даю право повесить меня. — Он сдержанно улыбнулся. — Вы, я вижу, не верите ни одному моему слову, не так ли?

— Я этого не сказал. Но сами вы поверили бы всему сказанному, сиди вы в судейском кресле?

— Да, — спокойно сказал судья. — Я отношу к своим достоинствам тот факт, что довольно редко ошибаюсь в оценке человека или истины, когда сталкиваюсь с ней.

— Тем не менее…

— Встает вопрос о мотиве. Любое законодательство, как вы должны знать, включает в себя исследование мотивов. Имеются ли какие-то причины считать, что я хотел убить этого не очень приятного, но безобидного молодого человека?

В этот момент в гостиной появилась Констанс Айртон.

Похоже, судья неподдельно удивился. Он приложил руку колбу, но не смог скрыть выражения крайнего огорчения. «Он любит ее так же сильно, — подумал Барлоу, — как и я, но проявление этого человеческого чувства столь же странно, как и его высокомерие».

— Я и не знала, что ты так заботишься обо мне… — вырвалось у Констанс, и она была готова снова разразиться слезами.

— Что ты здесь делаешь? — спросил судья.

Констанс пропустила его слова мимо ушей.

— Он был всего лишь гнусным… — Девушка была не в силах закончить фразу. Повернувшись к Барлоу, она продолжала держать палец направленным на труп Морелла. — Он заставил папу пообещать ему три тысячи фунтов, если он меня бросит. Конечно, я подслушивала. Вчера. Когда вы говорили обо мне. Естественно! А кто бы воздержался? Я подкралась и слушала; сначала я была так потрясена, что не верила своим ушам, а потом просто не знала, что делать. Когда я слушала эти слова, мне казалось, что у меня вырвали сердце.