Несчастливые люди - Алексей Петрович Бородкин Страница 9

Николай Дмитриевич выгнулся под одеялом на "мостик", поправил перекрутившиеся "семейки". Спросил об Аркадии.

— Аркадия я люблю! — искренно ответила Лида. — Всей душой. Каждой клеточкой тела! Каждый мой вздох о нём.

— Дак?.. и как же? — удивился Кока. — Одно с другим? И того любишь, и этого?

— Того любила, а этого люблю.

Лида не чувствовала конфликта или даже противоречия. Как верный солдат под присягою она отдавала себя без остатка всякому текущему командиру.

— Послушай… — Николай Дмитриевич помедлил, — а ты была с Эдиком? Как женщина?

— Никогда! — откликнулась Лида. — Ни одного разочка! До свадьбы этого нельзя.

— Ты верна мужу?

— Верна.

— Тогда почему с Полубеском легла?

В спальной зашуршала простыня, Лида вплыла в зал, завёрнутая в саван, как привидение.

— Тебе Афина нашептала?

— Допустим.

— Вот ведь дура! Сама Степана добивается, а на каждую женщину клевещет! Каждую юбку воспринимает, как личного врага.

— Афина? Добивается Степана? Не думаю. Мне показалось, они ненавидят друг друга.

На кухне задребезжал холодильник, из крана закапала вода, Лида попросила починить:

— Утром посмотришь кран?

— Посмотрю, конечно, посмотрю! — заёрзал Николай Дмитриевич. — Так что с Афиной?

— Она очень несчастная женщина.

— Афина?

— Да!

— Несчастная? Этот сфинкс с мотором?

— Ты даже не представляешь насколько! С самого рождения. Она очень красивая, ты видел, но её мать была просто красавица. Академическая греческая красота: высокий лоб, идеальные пропорции… тонкий нос длинною точно в треть лица, и губы такие… как тебе объяснить… такие ещё называют призывными, к поцелуям зовущими. Когда она улыбалась, зрители в зале стонали — удивлялись, как все её жемчужные зубы умещаются во рту!.. Афина мне показывала фотографии. Мать пела в Большом. Замуж она не собиралась, детей, понятное дело, не хотела и беременность скрывала. Афина родилась у нас, здесь, когда театр был на гастролях. Недолго думая, мать пристроила младенца…

— В детский дом?

— Не перебивай, дядя! История настолько удивительная, что ты даже не можешь вообразить. Мать наняла кормилицу, дала ей денег, обещала высылать ежемесячно. Несколько лет высылала исправно, потом уехала в Париж, и там осталась. Там она, кажется, вышла замуж и оставила сцену.

— А ребёнок?

— Афина жила с няней.

— В смысле, они голодали? Скитались? Не ухвачу подвоха.

— Подвох в том, что Афина свихнулась на искусстве. Как начала понимать разницу меж мужчиной и женщиной, так и стала подбирать себе в мужья артиста. Но обязательно такого, чтобы с громким талантом. Блестящего. Когда закончила школу, поехала в Ленинград, поступила там в институт… каким-то туманным способом. А может законным — я не знаю точно. В сущности, она способная девчонка, говорят, на олимпиаде по математике призовое место заняла. Летом, на втором или третьем курсе познакомилась с антрепренёром театра. Сошлась с ним, договорилась, что переведётся в театральный, несколько раз выезжала с труппой в область, на шефские спектакли. Говорит, что любила своего лысика безмерно.

— Лысика?

— У него волосы на темени вылезли, пришлось наклеивать парик… такую аккуратную нашлёпку сверху.

— Зачем?

— В театре оскорбительно быть лысым.

— Понимаю… на автобазе тоже лысым неприятно… но ты продолжай.

— Забеременела. Ребёнок родился здоровеньким, потом умер.

— Вот невезуха! Для женщины — трагедия!

— Напротив, смерть ребёночка… — Лида споткнулась. — И рождение, с смерть… она уснула во время кормления, и придавила девочку грудью… Афина всего этого как бы не заметила. И не горевала слишком. В этот период она боролась со своим мужем.

— С лысиком?

— Да, они поженились на седьмом месяце.

— Но это же хорошо? Разве нет?

— Хорошо-то хорошо, но он испортил её планы. Он должен был стать звездой, а он бросил столичный театр и устроился к нам! Сказал, что так будет проще. Ближе.

Над ухом прожужжала ночная муха, Николай Дмитриевич цапнул её рукой, стараясь её поймать… но не поймал. Да и не муха это была вовсе. В воздухе мелькала подсказка/догадка. Её следовало ухватить.

— Послушай, а этот лысик… он такой вялый, среднего роста… фамилию носит Алябьев, верно?

— Откуда ты знаешь?

— Так… встречались… но ты продолжай! Делается немыслимо интересно!

— Афина закончила учёбу, какие-то дисциплины сдала экстерном, хотя такая форма не предусмотрена — она умеет добиваться своего. Муж Алябьев перевёлся к нам, в ТЮЗ. Туда же устроилась работать Афина. Долго не подпускала мужа к себе, бесилась, потом перегорела, но от мечты не отказалась. Надеялась взлететь из ТЮЗа. Рассчитывала на новые яркие постановки, ждала, что её вскорости пригласят в столицу. Но даже не в этом дело. Она ещё верила, что Алябьев станет великим. А он тихонечко опускался: подпивал портвейн… но так, как-то без задора, словно сизый алкоголик.

На слово "сизый" в мозгу Николая Дмитриевича вспыхнула убиенная курица-несушка из магазина: "Я положил их в морозилку? Кажется, да".

— Завёл любовницу, но не красавицу, а такую… широкую тихую еврейку с бровями и усиками. И обильными родственниками. Эта любовница оскорбила чувства Афины сильнее всего. Не может творческий человек сношаться с такой дамой! Афина поняла, что Алябьев бездарность.

— Они развелись?

— Зачем? — резонно ответила Лида. — Зачем плодить пересуды? Живут тихонько… как две параллельные линии — не пересекаясь.

Николай Дмитриевич подумал, что история, конечно, казистая… в чём-то поучительная, но она не выдаётся за габариты типовой советской семьи слишком: "Муж бездарность… эка невидаль. Таких большинство в природе… как будто она гениальная актриса".

— Но Афина не такой человек, чтобы сдаться. Она била копытом в итальянском своём сапоге, рыла землю наманикюренными когтями.

Лидия говорила последовательно и чётко. Кока сообразил, что слышит эту историю не первым: "Или она частенько проговаривала её для себя самой… в подушку".

— Афине повезло, настоящий гений нашелся поблизости. Степан Полубесок.

— Стёпка?

Лидия посмотрела на дядю серьёзно:

— А ты знаешь, как его называют художественные критики? Шагал Нашего Города!

— Шагал…

— А Стёпа обижается, кичливо ворчит, что Шагал — мазила. Втайне считает себя Врубелем.

— Он хорош, — проговорил Николай Дмитриевич. — Я видел, как он пишет.

— Правда? — изумилась Лида. — Обычно он никого не допускает в мастерскую, когда работает.

— Видел! — подтвердил Николай Дмитриевич. — Толковый художник. Но ты не ответила, была ли ты с ним. Он тебя изнасиловал?

— Господи! Нет!

— А как же?

— Дядя, это сложно понять…

— А ты объясни!

В просвете между соседними домами (просвет смотрел точнёхонько на восток) забелел горизонт.

Впрочем, не забелел, конечно, лишь только слегка подсветился… из "темноты беспросветной" переместился в категорию "нелепая надежда".

Но ведь надежда и обязана быть нелепой!

Глупой, босоногой, в ситцевом сарафане!

Невозможно представить надежду в лимузине. В