Джеймс Саллис - Драйв

Джеймс Саллис

Драйв

И я грю другу…

Так уж выходит, что я первым завожу разговор.

— Джон, — грю я…

И не важно, как его звали на самом деле…

— Тьма обступила нас… Что нам делать?

Может, тачку купить? Новую, понтовую!

— Ехай, — грит он, — ехай, но, черт тебя дери, смотри куда ехаешь!

Эду Макбейну, Дональду Уэстлейку и Ларри Блоку — трем великим американским писателям{2}

1

Потом, оказавшись в номере мотеля, к северу от Финикса, привалившись спиной к стене и глядя на лужу крови, растекавшуюся по полу, Гонщик подумал, что, может быть, он свалял дурака. Скоро это станет ясно как день, но пока он еще не пришел в себя и смотрел на кровь, на луч закатного солнца в дверном проеме, слышал шум с трассы и чей-то плач за стеной.

Кровь натекала из ванной комнаты, где лежало тело той, что называла себя Бланш. Она уверяла, что родом была из Нового Орлеана, хотя, если не считать благоприобретенного южного акцента, больше смахивала на уроженку Восточного побережья — может, из Бенсонхерста, а может, из Бруклина. Плечи Бланш виднелись в дверях. Только головы не было. Гонщик помнил, что у нее не осталось головы.

Они занимали номер двести двенадцать, на втором этаже, рядом с трубой водостока. Красная кровавая лужа расползалась, огибая контуры тела Бланш, и медленно подбиралась к Гонщику, точно грозный перст судьбы. У него болела рука, и он знал, что боль теперь будет только нарастать.

Он задержал дыхание, прислушиваясь к воображаемому, но почти неизбежному вою полицейских сирен, топоту по лестнице, стуку в дверь…

Гонщик оглядел номер. У приоткрытой двери лежал труп долговязого мужчины, похоже — блондина. Как ни странно, крови возле него было немного. Наверное, кровь ждала того момента, когда его поднимут, повернут, и она сможет хлынуть сплошным потоком. А пока на его бледной коже играл отсвет неоновых реклам и автомобильных фар.

Второй труп лежал, застряв в окне ванной комнаты. Гонщик так и не смог спихнуть его с подоконника. У этого типа был дробовик. Кровь запеклась в ране на шее и застыла в раковине густым темным желе.

Гонщик по привычке брился опасной бритвой, доставшейся ему от отца. Каждый раз, обустраивая жилье, он первым делом раскладывал по местам свои вещи. Теперь его бритва лежала на раковине рядом с зубной щеткой и расческой.

Второго, который лежал у двери, он завалил из того самого дробовика, что выхватил у парня, лезшего в окно. «Ремингтон-870» с обрезанным стволом — пятнадцать дюймов или около того. Таким оружием пользовались на съемках одного закоса под «Бешеного Макса».{3} Гонщик там подрабатывал. И мотал на ус.

Он сидел и ждал. Слушал. Ждал шагов, сирен, хлопанья дверей.

Вместо этого — капающая в душе вода. Женский плач в соседнем номере. И вдруг появилось что-то еще. Он услышал какой-то тихий странный звук…

Наконец — не сразу — Гонщик догадался: это его собственная рука, непроизвольно дергаясь, костяшками пальцев отбивает дробь по полу.

Звук замер. Рука перестала двигаться. Обвисла, словно не имела к нему никакого отношения, как ботинок, который был нужен, а потом износился, и пришлось выкинуть его на свалку. Гонщик попытался пошевелить пальцами. Никакой реакции.

Ладно, рукой он займется позже. Он посмотрел на дверной проем.

«А вдруг это все? — подумал Гонщик. — А вдруг больше никто не придет? Может быть, трех трупов достаточно?»

2

Гонщик чтением не увлекался, да и киноманом, по правде говоря, тоже не был. Когда-то, по молодости, ему нравилось «Придорожное заведение».{4} Он никогда не смотрел фильмы, на съемках которых работал каскадером; зато порой, поболтавшись среди сценаристов — единственных ребят на съемочной площадке, кому, похоже, тоже нечем было заняться, — он читал книжку, легшую в основу сценария. Просто так — время скоротать.

Сейчас он читал одного ирландского автора, в чьей книжке главный герой жутко ругался с отцом, часто катался на велосипеде и изредка, для разнообразия, что-нибудь взрывал. Писатель недоверчиво косился с фотографии на обложке, будто его только что вытащили на свет как новую, неведомую доселе форму жизни. Гонщик раздобыл роман в букинистической лавке на Пико; трудно было сказать, что сильнее отдавало плесенью: свитер старушки — хозяйки магазинчика или ее книги. Или сама старушка. Порой от стариков так попахивает. Гонщик заплатил за книжку доллар и десять центов.

Не сказать чтобы у сценария было много общего с оригинальным текстом.

В фильме у Гонщика было несколько ударных эпизодов, когда главный герой нелегально перебрался наконец из Северной Ирландии в Новый Свет (книжка так и называлась — «Шон в Новом Свете»), прихватив с собой гнев угнетенного национального меньшинства, выдержанный в рассоле столетий. Тот парень приехал в Бостон, а сценарист поменял место действия на Лос-Анджелес. На кой черт, спрашивается? Да потому что дороги здесь лучше и с погодой проблем нет.

Отхлебнув оршад{5} из бумажного стаканчика, Гонщик бросил взгляд на экран телика: говорун Джим Рокфорд, как всегда, молол языком.{6} Гонщик прочитал еще пару строк, пока не наткнулся на слово «архаизм». Что, черт возьми, это значит? Он закрыл книгу и положил ее на тумбочку — к Ричарду Старку.{7} Там лежали и Джордж Пеликанос,{8} и Джон Шеннон.{9} Все они были куплены в том самом магазинчике на Пико, где каждый час появлялись разновозрастные читательницы любовных романов и детективов, меняя две старые книжки на одну новую.

Архаизм.

В закусочной Денни, в двух кварталах от отеля, Гонщик закинул несколько монет в телефон-автомат и набрал номер Мэнни Гилдена, искоса наблюдая, кто входит, кто выходит. Местечко пользовалось спросом. С одной стороны, законопослушные многодетные отцы, с другой — такие парни, от которых вы предпочтете держаться подальше. Что поделаешь? Надписи на футболках встречались чаще на испанском, чем на английском.

Может быть, потом он и позавтракает. Хоть какое занятие.

Они с Мэнни познакомились на съемочной площадке фантастического фильма, действие которого разворачивалось в постапокалиптической Америке. Гонщик рулил внедорожником «эльдорадо», прикинутым под танк. По большому счету, он не видел между ними особой разницы. Что танк, что «эльдорадо» — те еще гробы.

Мэнни был одним из самых модных сценаристов Голливуда. Поговаривали, что у него на счетах не один миллион баксов. Может, так оно и было? Но жил он по привычке в ветхом домишке по дороге на Санта-Монику, носил футболки и потертые джинсы; изредка надевал даже джинсовую куртку. Ну, это в том случае, если устраивался прием и надо было быть при параде. Мэнни был, как говорят, парнем с улицы. Ни связей, ни положения, ни образования. Как-то раз, когда Гонщик пропускал стаканчик со своим агентом, тот сболтнул, что весь Голливуд состоит сплошь из троечников «Лиги плюща».{10} Мэнни, который брался за все — правил адаптации романов Генри Джеймса{11} или сочинял на скорость сценарии всякой жанровой лабуды вроде «Танка Билли», — опровергал это правило.

Как обычно, сработал автоответчик:

«Вы знаете, куда вы звоните, иначе бы не звонили. Если вы не дозвонились, значит, я занят. Если вы хотите предложить мне работу — пожалуйста, оставьте свой номер. Если у вас нет для меня работы, можете больше не звонить».

— Мэнни, — сказал Гонщик, — ты дома?

— Да. Повиси на трубке. Мне тут надо кое-что кончить…

— Как до тебя ни дозвонишься, вечно ты что-то кончаешь.

— Сейчас. Сохранил… Ну вот, готово. Совершенное новье, по словам продюсера. Она так и сказала — чистая, мол, Вирджиния Вулф,{12} только погони на тачках и пара жмуриков.

— А ты на это?..

— После того как поборол дрожь в ногах? Ну, то, что я всегда отвечаю. Чего, мол, изволите — синопсис, переработку или полновесный сценарий? Когда дедлайн? И что там насчет гонорара? Черт… Погоди маленько. Лады?

— А то.

— Вот тебе примета нашего времени: ходят по домам и предлагают экологически чистые продукты. Прежде в дверь стучал поставщик и предлагал мороженую говядину. Половину туши, со скидкой. И расписывал, сколько из этой несчастной забитой коровы получится бифштексов и котлет!

— Умение вовремя предложить скидку — вот на чем стояла и стоит Америка. На той неделе ко мне заглянула одна дамочка — предлагала записи китовых песен.

— Как она выглядела?

— За тридцать. В джинсах и выцветшей рубашечке. Латинос. Постучалась в семь утра.

— По-моему, у меня она тоже ошивалась. Я открывать не стал, но выглянул на улицу. Сюжет для небольшого рассказа — только я их больше не пишу. А чего ты звонил?