Анатолий Афанасьев - Первый визит сатаны

Анатолий Афанасьев

Первый визит сатаны

Часть первая. СМЕРТЬ СВИДЕТЕЛЯ

Небо разверзлось, и в серых проталинах задымилось солнце. По оледенелым веточкам лип просквозила чувственная дрожь. Елизару Суреновичу все это было невдомек. Укутавшись в соболью шубу, он хмуро разглядывал молодых мам, прогуливающихся по скверику с детскими колясками. Ни одна не радовала взор. Все они убого, по-старушечьи сутулились в предвкушении близкой весны. Елизар Суренович с досадой вдавил окурок в черную слизь скамьи.

Из смутного послеобеденного настроения его вывело появление молодого человека, опустившегося на скамью. Светловолосый, светлоглазый, с прямым носом и сильным подбородком, с чистой, нежно-розоватой на морозце кожей, юноша был необыкновенно хорош собой. Охотничье волнение овладело Благовестовым.

— Который час, не позволите узнать?

Юноша повернулся к нему с недовольной миной.

— Полдень, дяденька, а то сам не видишь.

Время как раз приближалось к шести, к часу «пик», но дерзкий ответ вполне устроил Елизара Суреновича. Это было хорошее начало приятного знакомства.

— Плоховато ты одет, приятель, — заметил он сокрушенно.

— Денег нет на шмотки. Хожу в чем мать родила.

Мать родила молодого человека в ратиновом пальтеце, вельветовых штанишках, розоватых штиблетах и линялой заячьей шапчонке. Хрупкая мальчишеская шейка была перехвачена серым шарфиком.

— Как звать тебя, сударь?

— Зови Алешей, дяденька.

— В школу ходишь?

— Точно.

— А не проводишь ли меня домой, Алеша? Кофейку попьем. Угощу чем-нибудь вкусненьким.

— Коли ты педик, зря стараешься.

— Я не педик, Алешенька, я эстет. Люблю все красивое, и людей и вещи. Коллекционирую их.

— Ты не эстет, ты, скорее всего, вор, — сказал юноша хладнокровно. — Ну что ж с того… В гости я не прочь.

Елизар Суренович усадил милого юношу в голубую «Волгу», дремавшую на обочине, сам взгромоздился за руль, и поплыли они по Садовому кольцу. От мальчика по салону тянулся внятный запах топленого молока. Давненько не попадалось Елизару Суреновичу этакого чуда. Только бы не спугнуть, была мысль. И тут же другая, утешительная: такого не спугнешь!

В квартиру на шестом этаже, просторную, как стадион, и обставленную с восточной роскошью, юноша вступил с горделивой бесцеремонностью наследного принца. Сразу определил в гостиной самое удобное, располагающее к телесной неге местечко: венецианское кресло сладострастно чавкнуло, приняв его худенькое, гибкое тельце. Елизар Суренович быстренько подкатил к нему столик — вино, икру, конфеты, апельсины, — сам расположился напротив, отхлебнул глоток «Цимлянского», задымил ментоловой трубочкой.

— Зачем я тебе понадобился, дяденька? — Юноша задержал на нем бесстрастный взгляд. — Говори только прямо, не крути.

— Да зачем ты можешь понадобиться, Алешенька? — почти искренне удивился Елизар Суренович. — Приглянулся ты мне, вот и все… Почему не пьешь? Пей, ешь, кури. Хочешь, девочек позовем? Ты девочку уже пробовал, нет?

Алеша вытянул длинные ноги под стол, нюхал вино, но не пил. Очистил от золотой фольги шоколадную конфету с ликером, сунул в рот, разгрыз и проглотил.

— Все-таки хитришь, дяденька. Ты богатенький, я вижу, но мне-то наплевать. Я к тебе не за подачкой пришел, из любопытства. Чего надо такому, как ты, от такого, как я? Куда вы таких, как я, приспосабливаете?

— Кстати, меня зовут Елизар Суренович. Кровей во мне много намешано, но по духу я римлянин. Слыхал про таких? По убеждениям — гедонист. Делаю все, что левая нога захочет. А у нее капризы разные. Вот ты мне хамишь, такой красивенький, чистенький, с такой тонкой шейкой, ты мне хамишь, а мне, дураку, приятно. Другие заискивают, боятся меня, угождают всячески, а мне противно. Ты молоденький, у тебя умишко вострый, ты пока надеешься, что в жизни есть смысл, а я знаю, что смысла нет, и жить стоит только ради мимолетных прихотей. Чувства умнее рассудка, поверь мне. Впрочем, чтобы ты поверил, надо нам с тобой сначала подружиться, а до этого, как я полагаю, еще далеко.

— Зачем нам дружиться, дяденька?

— Так ведь ты уже здесь. Вопросец, выходит, с опозданием. Но все же отвечу. Мы с тобой еще до того подружились, как встретились. Как это, спросишь? В тебе, детка, порок, как ядрышко в зерне, побегов еще не дал. Но уже тебя тянет, тянет на солененькое. Ты меня сразу приметил, там, на лавочке. Так тебя и толкнуло: иди к нему, к нему иди! Ножки трясутся, позвоночник стеклянный, а толкнуло, толкнуло: иди! Ну что, не прав я?

Елизар Суренович жмурился так ласково, словно готовился растопырить руки и немедленно принять в заботливые объятия когда-то утерянное и вновь обретенное дитя, но в снисходительном взгляде юноши он не увидел ответного радостного чувства.

— Я уж тебе сказал, дяденька, кто ты такой: ты вор, может быть, даже крупный вор, но не мудрец. Мудреца из тебя не получится… Последний раз спрашиваю: зачем я тебе?

Елизар Суренович склонил отяжелевшую голову, поймав себя на мысли, что ему трудно выдерживать сероглазое мерцание, и это само по себе было странно. Забавно начатое приключение оборачивалось докукой. Силой удерживать мальчишку он не собирался. Отпив глоток вина, Елизар Суренович все же придумал, как растянуть удовольствие еще ненадолго.

— Зачем ты мне, спрашиваешь?! — вскричал он, будто вспомнил секрет бессмертия. — А вот затем, сударь мой! Хочу тебе подарок сделать. Что, удивлен? Хочу тебе просто так, в знак приятного знакомства, сделать подарок. Вот этот. Возьми, пожалуйста!

Не поднимаясь с кресла, дотянулся до стеллажа, бережно снял с полки хрустального всадника на ахалтекинском скакуне. Вместо глаз у лошади — крохотные алмазы. Протянул гостю царственным жестом:

— На, бери! Цену полюбопытствуй у антиквара. Алеша принял статуэтку, взвесил в ладонях и, не особенно разглядывая, опустил в карман.

— Спасибо, Елизар Суренович! Теперь я вижу, вы добрый, бескорыстный человек. Однако не смею больше отнимать у вас время. Разрешите откланяться!

Елизару Суреновичу удалось скрыть изумление. Он лишь буркнул:

— Телефончик оставь. Вдруг понадобишься.

— Понадоблюсь — и без телефончика найдете.

Через секунду прощально мелькнуло в дверях ратиновое пальтецо. Благовестов умиленно улыбался. Какая сумасшедшая наглость у юнца! Какой апломб! Да, с таким змеенышем стоит повозиться. Если не пожалеть времени, из него получится ценный работник. И как бесстрашно, азартно он заглотнул наживку. Растление малолетней души, подумал Елизар Суренович, надо рассматривать как возвышенный творческий акт. С чем сравнить эстетическое удовольствие от скрупулезной, точной резьбы по живому, которая не допускает поправок.

Унося драгоценную статуэтку, заносчивый отрок, не подозревая того, оставил Благовестову крохотный ключик от своей судьбы.

Алеша подстерегал девушку там, где она должна была споткнуться о выбоину в асфальте, на самом выходе из метро. Третий вечер он терпеливо ждал возле киоска с газетами. Из подземелья вместе с людьми вываливались клубы горячего воздуха, пахнущего гнилью.

Перед тем как выйти на улицу, он опять полаялся с родителями и теперь размышлял о них с привычным раздражением.

Когда по утрам, ровно в половине седьмого, с неукоснительностью маятника они выбегали из дома на зарядку, он в полудреме тешился мыслью, что они больше не вернутся никогда. Или вернутся иными, неузнаваемыми. Словно воочию он видел, как их худые спины выносило за горизонт, но не за тот голубенький, а за другой, нависший над землей подобно черному занавесу, откуда нет возврата. Однако вскоре у входной двери начиналось копошение и отвратительно-самодовольный голос отца произносил: «Леночка, не садись, походи, походи, дыши глубже! Животиком дыши!»

С этой минуты и до позднего вечера он был вынужден чувствовать их присутствие.

Отец был полковником, но воображал себя интеллектуалом. Свой жизненный опыт он черпал из газет. За последние год-два, когда начались нападки на армию, он помрачнел, У него на высоком лбу прорезалась поперечная складка, как у молодого Багратиона. Он перестал читать газеты и смотреть телевизор и за разъяснениями обратился к супруге. Больше ему не к кому было обратиться, потому что в родной войсковой части люди притаились, как в засаде. Алешина мамочка Елена Клавдиевна мужа-офицера утешила двумя-тремя точными фразами. Она сказала, что беда, схватившая страну за горло, скоро пройдет, как июльский дождь. Не надо ничего принимать так близко к сердцу. Надо постараться сохранить здоровье для новой, лучшей жизни, которая непременно наступит после беды. «Насчет армии не беспокойся, — сказала она. — Руки у них коротки до нее дотянуться». Но это полковник Петр Харитонович Михайлов как раз понимал и сам. Он только не мог сообразить, кто это такие — «они». Темная, неумолимая сила поперла из всех щелей, точно вулканическая лава, смела с прилавков жратву, взвинтила цены, вытолкнула на вершины власти совершенно уж безмозглых вождишек-говорунов и при этом как-то исподволь, осторожно потрогала каждый российский затылок ледяным пальчиком, будто проверяя: пора ли расплющить или еще малость погодить. Наверное, была в торжестве этой неопознанной, многоликой (или безликой) силы какая-то высшая историческая цель, но где было о ней догадаться Петру Харитоновичу, скромному полковнику и патриоту, воспитанному на примере подвигов советских войск в Отечественной войне.