Анатолий Афанасьев - Первый визит сатаны Страница 2

Огромное преимущество было у Елены Клавдиевны перед мужем: никогда и в страшном сне не интересовалась она никакими целями (будь то самые из них благородные). А заботили ее только средства. Но и тут она ограничивалась всегда самым необходимым прожиточным минимумом. Для счастья ей нужен был обильный стол, отдельная квартира, французская косметика, котиковая шубка и Хазанов по телевизору. Сына она чуждалась, мужа не ставила ни в грош, но обоих любила всеми силами своей маленькой, хрупкой, элегантной души.

Алеша искренне недоумевал, для чего продолжают влачить свое унылое существование его дражайшие папочка с мамочкой, коли свое главное биологическое предназначение они уже выполнили: вследствие спазматической муки соития сумели воспроизвести его на белый свет. Впрочем, не они одни, тысячи, сотни тысяч людей вокруг, он видел, подобно его родителям, тупо, упорно тянут лямку бытия, вовсе не задаваясь вопросом, зачем они это делают. У какой-то чересчур впечатлительной натуры мерзкая картина животного прозябания людских полчищ могла вызвать сочувствие, но никак не у Алеши. Ладно на Западе, там хоть людишек прилично содержат, а здесь? Раньше обманывали светлым будущим, теперь просто тычут рылом в общее свиное корыто и приказывают: жрите, завтра и этого вам не будет! Радостно урча, его родители и им подобные выстаивают очереди у свиного корыта, насыщаются, а после их гонят невидимыми плеточками в общественные пункты, где они с демократическим блеском в очах голосуют за очередных своих мучителей. Бррр! Чур меня!

Сквозь сощуренные веки Алеша различил, как от бруствера метро отделилась грациозная фигурка в светлом долгополом пальто, вспорхнула над асфальтом и — вот оно, вот, наконец-то! — зацепилась стройной ножкой за потайную корягу, покатилась на газон. Ловко вскочила на ноги, по-щенячьи отряхнулась, растерянно оглядываясь. Алеша торжественно к ней приблизился.

— Здорово шибзнулась, — сказал он. — Под ноги надо глядеть.

— А ты кто?

— Алешка Михайлов, благородный прохожий. Три дня ждал, когда ты скопытишься.

— А почему я должна была упасть?

— Там коряга под асфальтом. Ее никто не видит, кроме меня. Я загадал: если зацепишься, познакомлюсь с тобой.

— Зачем тебе со мной знакомиться? У тебя девушки нет?

— Не будь идиоткой, у меня их в классе полно.

— Ты еще школьник, и такой наглый?

— А ты где учишься?

— Я работаю.

— Где?

— В цирке.

— Лошадью?

— Не остроумно.

Уже они отступили к магазинчику «Свет», а там был удобный закуток, чтобы немного постоять. Если кто-то впервые попадал в этот закуток между домом и заборчиком, то у него могло возникнуть ощущение, что он в ловушке. Алеша с малых лет обосновал тут один из своих наблюдательных пунктов. Отсюда удобно было наблюдать за людским потоком, оставаясь незамеченным. А шаг шагни — и ты частица потока. Выбирай жертву — и прыгай! В Москве полно таких местечек. Она вся для одних западня, для других убежище.

— Чего я тут вообще с тобой застряла, не понимаю, — сказала девушка капризно.

— Тебя как зовут?

— Ася.

— Про цирк наврала?

— Почему наврала? Сколько, думаешь, мне лет?

— Ну, как и мне… лет шестнадцать…

— Двадцать четыре, дурачок! Что глазенки вылупил? Обознался? У меня, хочешь знать, и муж есть.

— Какой муж?

— Обыкновенный. Кулак что гиря двухпудовая. Ну, я пошла, пока. А ты ничего, красавчик, только слишком мал, да? Подрасти сначала, после поговорим. Да?

Мальчик ее удерживал чем-то более сильным, чем сила, и она с легким испугом вдруг поняла, что не двинется с места без его соизволения. Она бодрилась, переступала с ноги на ногу, еще какую-то глупость сморозила, что-то уж вовсе шкодливое, а он молча ее разглядывал. Он ее так разглядывал, будто потихонечку, без боли препарировал, и от этого ей было щекотно. Боже мой, да почему же он молчит и почему так молод!

— У тебя и ребенок есть?

— Есть, а что? — ответила она с вызовом.

— Как же нам быть?

— Ты про что?

— Я надеялся, ты меня любви научишь.

«Надо бежать, — подумала Ася, — а то поздно будет!» Самое забавное, что она как раз в детский садик шла за своим родным пупырышком, за четырехлетним Ванечкой. У нее действительно минутки свободной не было. Дома, в скворешне на Беговой, ее поджидал Федор Кузьмич, муженек нареченный, великий канатоходец, кумир краевого управления Госцирка. Она с него пять лет подряд пылинки сдувала. И вдруг дорогу ей переступил шальной мальчишка в нелепом пальтеце, заворожил неведомо как, и ее оторопь взяла.

— Я пойду, прощай, — взмолилась она. — Ты такую чушь несешь, а я, дура, слушаю. Пусти!

— Научишь любви, — упрямо сказал Алеша, — и я тебе буду за это благодарен. Кое-что я и сам знаю, но плохо. А ты умеешь все.

— С чего ты взял?

— Я тоже не вчера родился.

— Но у меня же муж, ты что, не понимаешь?

— Я уже обдумал: это нам не помеха.

Они теперь разговаривали в таком тоне, как двое старинных знакомых, которые обсуждают какой-нибудь пустяк, вроде вчерашней телепередачи.

— А ты вообще-то как… не психический? — поинтересовалась Ася.

— А ты не заразная?

— Хам!

— Давай так, придешь завтра ко мне, и все обсудим. Чего на улице торчать.

— Куда это я должна прийти?

— Ко мне домой. Родители днем на работе. Ликером тебя угощу. Давно ты не пила ликерцу.

— Почему это давно?

— У тебя в цирке какой номер?

— Акробатический.

— Ага. Гуттаперчевая девочка. Я тебе понравился? Скажи только правду. Я не обижусь. Если не понравился, навязываться не стану. Ты вот мне очень понравилась. У тебя глаза, как вишни. Я при тебе немного робею, а ведь я никогда не боюсь. Ну, теперь ты говори.

— О чем?

— Понравился я тебе?

— Понравился. — У нее голос охрип, упал. — Но это же глупо. Ты — сопляк совсем… И разве так можно?

— Можно по-всякому. Ты потом поймешь. Вот тебе телефон. Утром позвони. Я тебя встречу.

Механически сунула телефон в кармашек.

— Поцелуй меня — и ступай, — распорядился он.

— Я — тебя?

— Ну да. Поцелуй — и иди. Ты же спешишь.

— Это бред какой-то! — поразилась она. — Ты все-таки чокнутый.

Он подумал: никакая она не старуха. Ни у кого он не видел таких ярких глаз, а тело ее так и просится в руки. Он может ее схватить, подбросить, швырнуть о стену, и она, как мяч, отлетит к нему на грудь.

Он притянул ее к себе и невольно понюхал. От ее щек пахло леденцами.

— Врезать бы тебе! — сказала она беспомощно.

— Да ладно. Завтра врежешь.

Из закутка она выпала, будто из проруби. Поспешила к остановке — и тоненькая резиновая ниточка за ней потянулась, растягивалась с каждым метром, аж затрещала от своей неслыханно резиновой прочности, — и лишь в тот миг, когда вспрыгнула Ася на ступеньку автобуса, лопнула ниточка, оборвалась с печальным всхлипом. «Фу, бред!» — подумала Ася, провела ладонью по лицу, а оно мокрое, зачерпнула слез полную пригоршню, как для питья.

Зато Алеша, гордый, продвигался к дому. Позвонит она завтра или нет — неважно. Он с ней запросто совладал — вот что главное. Незнакомая — взрослая! — красивая, элегантная, суперсексуальная дамочка расклеилась перед ним, как любая цапля-одноклассница. Будь у него куда, она бы сразу пошла за ним. У нее не было мочи ему сопротивляться. Он ее за полчаса сломал, распял, раздел, уложил в постель — но пока не тронул. Это успеется. Это завтра успеется — или в другой раз. Тут потерпеть уже не трудно. С циркачкой удалось — со всякой справится. Есть ли в городе женщина, которая ему откажет в своих милостях?

Цыплячьим, вертким шагом он двигался, озорным шагом, предназначенным для воплощения легкой победы. Обыкновенно он ходил иначе — гибко, жестко, неторопливо. Походку менял по настроению, по желанию, как и почерк. И это не мелочи, думал он. Своей биологией, своей натурой надобно овладеть в совершенстве. Как это умеют делать йоги… А, плевать на йогов. Алеша был уверен: его далекие суровые предки, ютящиеся в земляных норах, в диких лесных трущобах, справлялись с секретами биоритмов, как с калеными орешками, лишь впоследствии византийская цивилизация отторгла людей от природы посредством наложения креста на лоб. Алеша знал, что родился наособицу: дух его не был скован позднейшими напластованиями условностей.

В седьмом часу на улицы легло впечатление глубокой ночи. Московские фонари и окна будто забросало мукой. Алеша обожал такую погоду, когда редкие прохожие выныривают из тьмы, подобно ящерам на ранней земле. Он предчувствовал, как запрется в ванной, погрузится в горячую воду и будет час-два в полудреме ворошить завтрашнее свидание. Лишь бы отец не начал носиться по квартире, глупейшим образом демонстрируя вечернюю солдатскую предприимчивость. Ох как он скор был на дурнинку: то с турника в коридоре рухнет и вывихнет ногу, то пивом нальется до ушей и начнет вопить на кухне боевые любимые марши сороковых годов.