Андрей Орлов - Я навсегда тобою ранен...

Андрей Орлов

Я навсегда тобою ранен…

Пролог

1991 год, 29 сентября

Солнце падало в лесистую седловину между голыми сопками, блестело, озаряя опушку черничного бора, увядающий шиповник, космы жухлой травы. Насыщенное, яркое – гораздо ярче, чем летом. Лапки можжевельника, островки моха в вязких трещинах, кусты, облепленные перезрелой голубикой с лазурным налетом, – все переливалось и искрило в закатных лучах. Временами набегал ветерок, встряхивал ветки кустарника. Облака висели, словно расстрелянный из пушек занавес.

Из потемок бора, хрипло отдуваясь, выбрались четверо – взмыленные, измазанные. Первый тащил тяжелый рюкзак на широких лямках. Выбросил сучковатую корягу-клюку, рухнул на колено.

– Хомяк, цепляй сбрую... – прохрипел кряжистый, широколобый, замыкающий шествие. Тот, что с рюкзаком, вывернулся из лямок, издав утробное рычание, сбросил груз на землю. В поклаже глухо бренькнуло. Переходящее удовольствие досталось пареньку с перепачканным лицом и кровоточащей ссадиной под носом. Он покорно выгнул руки, словно ныряльщик перед стартом, – двое, поднатужившись, забросили на спину рюкзак.

– Давай, родной, немного осталось...

Процессия поволоклась непроторенной дорогой. Одолела покатую лощину, заваленную буреломом, и уткнулась в молодой лес – скопление тонконогих деревьев с глянцевитой листвой. Узоры паутины переливались на солнце. Пройти такую преграду невозможно – только вырубив просеку. Со временем большинство деревьев высохнет, уцелеют живучие, стойкие, но когда такое случится?

– Сворачивай... – просипел кряжистый. – По речке пройдем...

Четвертым был угловатый рослый тип с искривленным черепом и глазами навыкат. Пропустив товарищей, он повернулся к бору, пытливо уставился на него. Поводил зачем-то носом, утер его грязным рукавом. Поминутно озираясь, припустил за процессией.

Бурная река бесновалась под ногами. Тропа петляла по обрыву, повторяя ее извивы – огибая россыпи камней, черные кусты с безлистными ветвями. Русло загромождали валуны, берег был сильно изрезан. Пласты кварцита выходили на поверхность – мощными волдырями, насаженными один на другой. По морщинам скал будто струилась трава, кусты цеплялись корнями за провалы и трещины.

Двигались молча – лишь временами кто-то матерился, поскальзываясь на кварцевой щебенке. Угловатый тип, идущий в арьергарде, постоянно озирался. «Носильщик» спотыкался через шаг. Кряжистый поранил руку о сучок, мрачно смотрел, как из сжатого кулака вытекает кровь. Тропа входила в кривой поворот. Доносился рокот водопада. По одному, в гнетущем молчании спустились на каменистую площадку, направленную на острие излучины. Слева – обрывистый спуск, ноздреватые глыбы на дне пропасти. Бурлила вода, заливая камни коричневой пеной. Впереди возвышался порог высотой с двухэтажный дом, с него обрывалась масса воды.

– Не могу больше... – простонал молодой, стаскивая рюкзак. Лег, разбросав худые ноги, засаленный рукав пристроил под щеку.

– Разлегся, блин, как Млечный Путь, – проворчал четвертый участник «экспедиции» – бледный, с тройным подбородком, заросшим щетиной, ломаной горбинкой на раздутом носу. Он тоже решил передохнуть – присел, откинувшись к скале, натянул на затылок ворот фуфайки.

– Уморился, гребешок? – проурчал кряжистый, посматривая на паренька с какой-то смесью брезгливости и пристрастия.

– Так тяжело же, Муксун... – шепотом оправдался юнец, делая жалостливую физиономию. – Подохну сейчас, кто ж тебя ублажать будет?

– Гусыню найдет, – хохотнул мужик с тройным подбородком. – Чай, ушли из зоны, а в этой стране одинокого бабья пруд пруди... Так что, извини, неактуален ты стал, Хомяк. Любовь зла – полюбим и козлицу.

– Устал он, так его растак... – проворчал кряжистый, присаживаясь на корточки и обозревая безрадостные перспективы. – Помереть он, видите ли, собрался... А ты на камушек вскарабкайся, Хомяк.

– Зачем? – жалобно протянул юнец.

– А к богу ближе будешь! – Бледный истерично хохотнул. – Слышь, Муксун, а в натуре, чего мы так долго премся? Так и до Тувы дотопаем, кишки уж скоро полезут...

– С другой стороны Тува, дурында, – шмякнулся на площадку длинный и нескладный. – Слушайте, мужики, – он присел на корточки и, вытянув шею, настороженно покосился за спину, – мля буду, затылком чую – неладно тут у нас чего-то...

– Чего неладно? – насторожился бледный.

Кряжистый как-то подобрался, свел растрепанные клочковатые брови. Юнец приоткрыл один глаз. У него в запасе было еще немного сил. Подтянул толчковую ногу.

– Глючишь, Вахланя? – мрачно осведомился кряжистый.

– Крадется кто-то за нами, – шмыгнув носом, сообщил лупоглазый. – Не видел никого, мужики, но чую заразу, у меня это дело ох как развито...

– Не баламуть, Вахланя, – насупился кряжистый.

– Да кто за нами крадется? – побелел на глазах молодой, облизнул губы и привстал на локтях. – Ты чего, Вахлань, дрефло взыграло? Мы верст десять прошагали... а у арбы точно одно жмурье валялось.

– А ведь Вахланя верно заразу чует... – задумчиво молвил бледнолицый, принимая сидячую позу. – Не проведешь его, чертяку...

Как переглянулись кряжистый и бледный, приметил только юнец. Сигнал к началу побоища – «волга»! Сработал инстинкт. Оттолкнулся от камня ногой, когда у кряжистого в руке мелькнула сталь, покатился по площадке, воя от страха. Лязгнуло железо о камень, переломилось с хрустом. Но вожак уже летел за добычей. Глаза парнишки были застланы ужасом, он подпрыгнул – вспомнил, видно, о своих способностях по прыжкам в ширину – сиганул в сторону... и завизжал, оказавшись в бездне. Замахал руками, полетел, кувыркаясь, в бушующее чрево водопада...

Вахлане отчасти подфартило. Он просмотрел, как двое перемаргиваются, но уловил момент, когда, пружиня пятками, бледный метнулся, чтобы вбить его хребтом в монолит. Кувыркнулся к рюкзаку, шмякнулся, как кошка, на четыре конечности и, когда тот менял направление, теряя секунды, сам рванулся в контратаку, упал на колено, ударил второй ногой. Оппонент обрушился с криком – головой в пропасть, вцепился в мощный корень, торчащий из обрыва. Удар грудиной был ужасен, подняться без чужой помощи он не мог. Рослый пнул по ногам – конечности прорисовали полукруг, опрокинулись в обрыв. Он не видел, что далее творилось с бледным. Судя по молчанию и сдавленным хрипам, тот сползал по склону, цепляясь за корни. Кряжистый мчался наперерез! Не таким уж лаптем оказался угловатый – устоял, когда его пробила неслабая масса, и пудовый кулак впечатался в пузо. Дыхание перехватило, он отбросил от себя недавнего товарища, завертел руками, как мельница. Один из ударов пришелся по адресу – физиономия Муксуна густо окрасилась кровью. Он стиснул зубы, устоял, опять отправился в лобовую атаку. Сошлись в чудовищном медленном танце – обхватив друг дружку, красные от натуги, топтались по площадке. И снова угловатому легла карта – кряжистый споткнулся о брошенный у края рюкзак, поддел его ногой – тот отъехал, невзирая на приличную массу, качнулся – аккурат над бушующим водопадом...

Заорали одновременно. Но кряжистый уже терял равновесие, товарищ давил – рухнули оба: рослый сверху, а тот, что под ним, треснулся затылком о монолит и потерял на миг сознание. Удар головой – в кустистую переносицу, и снова прощание с реальностью, теперь уже надолго. Угловатый торжествующе заорал, врезал по челюсти, затем еще раз и бил, пока кулак не онемел, кожа не порвалась на костяшках, а физиономия противника не стала хорошим ромштексом...

Несколько секунд он сидел в оцепенении.

– Ну, вы даете, Муксун... – прохрипел, отползая от поверженного товарища. Повертел очумело головой. Что это было?

Слишком быстро, на свою погибель, кряжистый пришел в себя. Не мирилась душа с поражением. Рычал, изрыгая пену, приподнялся на локтях, засадил ногой угловатому в копчик. Вахлан свалился на ожившего, тряхнул, вцепившись в ворот, врезал локтем и поволок, отдуваясь, к обрыву. Тот цеплялся, царапал камень когтями. Предсмертная тоска зажглась в глазах.

– Вахланя, постой, не гоношись... Я объясню, Вахланя...

– Замаешься объяснять, Муксун... – хрипел длинный. – Я же понимаю, скорешились вы с Крессом, подговорил ты его втихую завалить нас с Хомяком... Вот только не допер твой дружок, что ты и его замочишь после нас... Не так, Муксун? А рюкзачок и сам оттащишь. Не тянет своя ноша, нет? Сука же ты все-таки...

Возразить бедолага не успел – сильным толчком Вахланя столкнул Муксуна с обрыва. Послушал, как сыплется глина. Затем пересек площадку, подобрался к другому краю, где буйствовал водопад, сел на корточки. Лег, раздвинув ноги. Постепенно ошалевшее лицо разглаживалось, глаза теплели, он делался блаженным, почти счастливым. Обрыв фактически не был отвесной стеной. В полуметре от ребра утеса имелся козырек шириной и глубиной порядка метра. Хомяк пролетел мимо, зацепиться не сумел – о чем наглядно свидетельствовала обломанная ветка мертвого куста, вклеившегося в обрыв. На соседнем сучке – а этот, как ни странно, оказался прочным – красовалась... лямка повисшего над водопадом рюкзака.