Анатолий Афанасьев - Ярость жертвы

Анатолий Афанасьев

Ярость жертвы

Пролог

Черные мечущиеся тени крест-накрест перечеркивали поляну. Вокруг была глухомань, дикая тайга — почти непролазный подлесок да сосны вперемежь с лохматыми, зловещими елями, служившими, впрочем, хоть какой-то защитой от ветра. Тот визгливо-прерывисто выл в лесной чащобе и в заоблачной вышине. По истоптанному, забрызганному кровью снегу разливался рыжий свет костерка. Живых на поляне было трое. У огня, с подветренной стороны на пышном еловом стельнике разлегся в удобной позе тот, кто, судя по всему, был здесь за главного. В валенках, ватных брюках и тесноватой, явно с чужого плеча, телогрейке, он тем не менее сейчас производил впечатление барина, отчитывающего своих нерадивых холопов.

— Что ж ты, Четвертачок, другого места не нашел, чтобы тушку освежевать? Тесно, что ли, в лесу-то? Ну-ка, Моргун, присыпь снежком кровь, смотреть тошно…

— Жрать небось не тошно… — вяло огрызнулся тот, кого назвали Моргуном. Он сидел, привалясь к сосне, и глаза его были мертвы, пусты и бездонны. — Чем я тебе присыплю, у меня руки связаны!

— А ты ножками, ножками… — по-юродски подсказал Четвертачок, щурясь от жара и мастерской рукой нанизывая крупные куски мяса на обструганные под шампуры ветки. От близости огня его рыхлое бабье лицо румянилось и лоснилось.

— Бог не фраер, он все видит. Не радуйся, Четвертак, и до тебя черед дойдет, — пробурчал Моргун.

— После тебя, милай, после тебя… Меня за то Четвертачком и прозвали, что я юркий — где надо, проскочу, а где надо, подзадержусь… Верно, Могол? — И он заискивающе глянул на главаря.

— Кончай базар! Сказал, навести порядок, раз-два, взяли и навели. Развяжи ты ему руки, Четвертачок, куда °н денется! Жмурика-то хоть прибрали?

— Да вон он, что там осталось. Врт поужинаем и прикопаем в снегу. Люди до весны не найдут. А лесному зверю — подспорье. Ишь, воет неподалеку…

За спиной Могола, чтобы не портить пахану аппетит, раскинулся четвертый из этой компании, еще сегодня тащившийся следом, пытавшийся травить анекдоты. Глянув на него, Моргун, который до лагеря трудился в морге, подумал, что и в формалиновой ванне не видывал ничего страшнее. Тем временем по поляне распространился сладкий запах жареного мясца. С шутовским поклоном Четвертачок подобострастно поднес первый шампур Моголу. Тот подул на пышущий жаром шмоток, принюхался, облизнулся и вонзил зубы в сочную мякоть. Четвертачок, замерев, ждал приговора.

— Ведь какая дрянь был человечишко, а шашлык — лучше, чем в «Арагви»! — вдумчиво прожевав, произнес Могол. — Мастер ты на это дело, Четвертачок, ничего не скажешь. Да и насчет законопатить годишься. Жаль, горло промочить нечем. Ну да ладно, тут вроде недалеко заимка. Может, горчиловки нароем или чифирнем, на худой конец. Надоел пустой кипяток. Сколько мы уже в бегах, третью неделю?

От сытости он разговорился и подобрел.

— Вчера третья пошла, — поддакнул Четвертачок.

— Давай-ка присоединяйся. И Моргуна зови.

— Не буду я! — дернулся тот.

— Что, «ужин не нужен»? Жри давай, терпило! Отощаешь, на что сгодишься? А ты, Четвертачок, маргаритка моя, когда вы тут все приберете, давай ко мне под бочок. Можно бы и «бутерброд» соорудить, да Моргун сегодня не в духе. Ты ему руки свяжи и оставь у костра, пусть только попробует за огнем не уследить…

Скоро Моргун сидел у костра со связанными руками, искоса, с тошнотой, бессильной тоской следил за случкой подельников. Потом возня стихла. Февральский ветер разодрал тучи, и в темную небесную прореху вползла стылая, бесстыдная луна.

Часть 1. Дурь

Глава 1

В игорное заведение под названием «Три семерки» я вошел около девяти вечера, а через час остался без гроша. Просадил ровно пятьсот тысяч. Карта ложилась с каким-то удивительным паскудством: «фигура» шла вразнобой, а масть обязательно выпадала против трех тузов у партнера.

Озадаченный быстротой проигрыша, я переместился к автоматам и там уже без затей «слил» загашник — сто долларов, отложенных на черный день.

После этого — увы! — устроился на высоком табурете за стойкой бара, и седовласый осетин дядя Жорик налил мне в долг разгрузочные сто пятьдесят коньяку.

— Что-то редко бываешь, — заметил сочувственно.

— Дела, — ответил я. От коньяка на голодный желудок по телу прокатился ровный жар и ярко освещенная, полная людей комната некоторым образом покачнулась. Рядом, посасывая через трубочку шампанское, скучала Люська, потрепанная профессионалка из здешней обслуги. С Люськой мы были шапочно знакомы и раза два уже сговаривались при случае скоротать вечерок.

— Что, Санчик, продулся?

— Не то слово. Вылетел в трубу. У тебя нет случайно пушки в сумочке?

— Зачем тебе пушка, дорогой?

— Как зачем? Дворяне в таких случаях стреляются.

— Ты разве дворянин?

— Обижаешь, подружка.

Я взглянул на свои руки: пальцы слегка подрагивали, как лапки подыхающего на солнцепеке краба. Дурной знак. Едва за тридцатник перевалило, как нервы пошли вразнос.

— Дворяне действительно стрелялись, — мечтательно вздохнула Люська. — Но не из-за денег, дорогой. Они стрелялись, когда была задета честь. Сегодня это понятие сугубо архаическое.

До того как утвердиться в самой престижной рыночной профессии, Люська окончила филологический факультет и несколько лет корпела в библиотеках, вымучивая диссертацию на какую-то заумную лингвистическую тему. Сейчас-то она процветала, а в те годы, по ее же словам, была дурнушкой и бумажной крысой. И все же некая щемящая, трогательная нота осталась звенеть в ее душе от тех выброшенных псу под хвост лет. Пожалуй, у нее можно было стрельнуть тысчонок двести, чтобы доиграть пару конов.

— Хозяин у себя? — спросил я у бармена.

Жорик для приличия оглянулся по сторонам и молча кивнул.

Ноги сами принесли меня в кабинет, обставленный как приемная министра. Гоги Басашвили беседовал с двумя бритоголовыми нукерами, и по выражению их лиц было видно, что разговор неприятный. Увидев меня, он поднялся из-за стола и радушно провозгласил:

— Вай, какой гость! Заходи, Саша, заходи, рад тебя видеть, дружище!

Нукеров он шуганул властным мановением руки и потащил меня к трехногому столику в углу, накрытому для незатейливого пира, — спиртное в нарядных бутылках, фрукты, конфеты. Его пыл был понятен.

Уже второй месяц я возился с проектом его загородного дома. В коммерческой фирме «Факел» («Строительство особняков для элиты») ему представили меня как самого знаменитого московского архитектора, и выгодный контракт он подмахнул почти не глядя.

Однако работа почему-то у меня не клеилась. Для самого пустячного опуса все же потребен творческий импульс, этакий душевный посыл, а откуда взяться посылу?

— Закуси шоколадом, Саша, — посоветовал Гоги, — это лучше, чем лимон.

Он ни о чем не спрашивал, и в этом, как и во многом другом, проявлялось его чувство собственного достоинства.

— Гоги, — сказал я, — дай мне еще немного денег.

Он не выказал удивления:

— Конечно, дам, дружище. Но ведь ты получил аванс?

— У меня осталась неделя, верно?

— Верно.

— Уложусь тютелька в тютельку. Будешь доволен, Гоги. Васька Дерн повесится на твоих воротах.

Гоги застенчиво улыбнулся:

— Сколько тебе надо, Саша?

— Пустяк. Триста баксов. Хочу отыграться.

Басашвили поднялся и подошел к небольшому, вроде телевизора, сейфу на стальных ножках. Принес три сотенных и отдал мне.

— Ты хороший человек, Гоги!

— Мы же друзья, правильно?

— Не дай Бог быть твоим врагом, кацо.

В большом зале ширмой был отделен зеленый столик, за которым играли исключительно в «очко». Публика здесь подбиралась постоянная: два-три профессионала да залетные вроде меня. С шулерами я, естественно, не связывался, не нарывался понапрасну, но сейчас, в нетерпении сердца, готов был перемахнуться хоть с самим чертом, тем более что в этом заведении их было полно.

За столиком Веня Гусь, местный интеллигентный кидала, в одиночку доскребывал мошну тучного, средних лет мужчины азиатского обличья, по виду преуспевающего оптовика. Уселись они, видно, давно и сейчас метали по-крупному. Сытая узкоглазая рожа оптовика вспотела и побагровела, зато Веня Гусь был в своем обычном обличье: тонколикий, с длинными запястьями, рассеянно улыбающийся. Он банковал.

— Позвольте и мне картишку, — сказал я.

Гусь глянул приветливо, но толстяк недовольно засопел. Он был прав. Приличный человек не влезет посередине игры, да еще когда в банке не меньше пяти «лимонов». Полезет только такой, которому давно не сбивали пыль с ушей.

— Не терпится, что ли? — спросил оптовик.