Николай Старинщиков - Леший

Николай Старинщиков

Леший

«Кукушка воробью пробила темяза то, что он кормил ее все время».

Глава 1

А на двери его кабинета надлежало бы написать: «Осторожно, злой опер». «Мне бы доставило удовольствие сделать это, – шевельнулось в моем мозгу. – Например, ночью, когда здесь никого не бывает. Пусть изнемогает от вопроса, кто на такое осмелился…»

Когда меня завели к нему, он даже не поднял головы, слегка кивнув дежурному сержанту. Он сосредоточенно писал, лежа грудью на столе. У него тоже не оказалось таблетки аспирина. Ясное дело, у него здесь не аптека.

Конвойный забрал наручники и вышел. Опер достал из стола свои и, не долго думая, прицепил меня за правую руку к трубе отопления, затем продолжил писанину.

«Он думает меня обломать. Возможно, дело дойдет до применения «кодекса», – медленно ворочались мысли. Некоторым операм в ум не приходит вести беседы с задержанным. Такому легче взять в руки том комментариев к Уголовному кодексу и ударить раза два по строптивой голове. Внешних следов никаких, зато черепок после этого гудит, как колокол. Впрочем, подобные последствия не входили в мои планы. Дело в том, что меня даже не спросили, хочу ли я к ним сюда. Когда всё случилось, я даже не успел назваться. Вначале, когда подъехала милицейская машина, я не смог этого сделать, потому что за мной наблюдали двое типов из «Мерседеса».

Меня посадили в машину, привезли в поселок и воткнули в одну из камер, не обронив ни слова. Меня бросало то в жар, то в холод, верхняя губа ощущала выдыхаемый из носа воздух – это были явные признаки подступающей лихорадки.

– Мне бы таблеточку аспирина… – снова сказал я. – У меня жар.

– Я же сказал! – последовал жесткий ответ.

– В таком случае мне хотелось бы напомнить о презумпция невиновности… – продолжил я, надеясь на взаимность.

Опер молча давил грудью стол.

– Почему вы молчите? Вы должны исходить из того, что я в этом деле…

– Не пришей кобыле хвост?

– Именно… Вы должны предполагать…

– Должен, но не обязан! – оборвал он меня. – Я исхожу из собственных убеждений. Ты оказался на месте, ты оказал сопротивление работникам милиции! У тебя нет при себе документов!

– И что?

– На твоей одежде обнаружены следы, так что подумай, о чем я должен предполагать…

– Вот оно как…

– Кроме убийства, мы повесим на тебя все кражи, какие там совершались – больше там некому… Бродяга ты несчастный… Сейчас мы тебя обкатаем, пальчики снимем… Глядишь, оно и выплывет…

– Понятно…

Я мог признаться оперу, кем являюсь на самом деле, однако после такого признания моя дальнейшая судьба оказалась бы под большим вопросом: я мог не дожить до следующего утра.

«Надо молчать, – решил я. – Здесь родная земля, но здесь всё чужое, включая и правовое поле. Здесь никто не поможет. Правовое поле… Будто на нем можно пахать…»

Вошел тот же сержант, и я понял, что сотрудников всего двое в этом забытом богом государственном учреждении.

– Обкатай. И пальчики мне на стол. Срочно! – велел опер. Он не хотел со мной разговаривать.

Сержант мрачно блестел глазами из-под козырька. Перспектива пачкать свои руки явно его не устраивала. Черная краска плохо отмывается. Еще не известно, удастся ли снять отпечатки с первого раза.

Пыльными деревянными ступенями мы опустились в дежурную часть. Над обшарпанным пультом, переданным, вероятно, из районного отдела как списанная материальная часть, висели часы-ходики с гирями. Совсем как когда-то у нас в деревне, в Нагорном Иштане. На часах было около трех. В боковой комнатке с распахнутой дверью что-то булькало на электрической плитке. В помещении вкусно пахло.

Служивый готовил для себя обед.

– Потом обкатаешь, начальник, – бросил я на ходу. – Обед ведь не ждет…

Мы остановились в конце коридора у маленького столика. На нем лежали: резиновый валик, испачканная черной пастой стеклянная пластина, мятая дактокарта и затертая тряпка.

Сержант оглядел свои ладони и выговорил:

– Посиди пока.

Тяжелая дверь вновь замкнулась у меня за спиной, щелкнув замком. В камеру доносились отдаленные звуки: «командир» готовил себе пищу.

Конечно, я мог бы сказать, что на соседней улице, но только под другой фамилией, живет моя матушка. Разуметься, старушка прибежала бы, принесла сыну корм. И уливалась бы слезами. Я ничего им не сказал. Ни о звании, ни о должности, которую до сих пор занимаю. Почему-то нет желания говорить здесь о себе. Может быть, подозрения мои напрасны, и это лишь игра. Наверное, это игра. И мне интересно, чем она закончится. Меня волнует финал. Возможно, он окажется плачевным. Тем не менее существует же презумпция… Неужели этот принцип здесь отдыхает?

Я опустился на голые доски, положив в изголовье куртку. Голодному полезно спать, потому что во сне не чувствуешь голода. Сон послушно овладел мной…

Но вот снова щелкнул замок. В светлом проеме стоял сержант в тонкой рубахе стального цвета. Живот заметно округлился. Брючной ремень еще больше провис книзу.

– Идем. Торопит, – сказал он, неприязненно глядя в мою сторону.

Поднявшись, я взял куртку и двинулся к выходу.

– Куртку на что берешь? – удивился он.

– Клопы у вас тут… Вытряхнуть надо, – ответил я, еще не осознавая, для чего беру с собой одежду.

Около столика сержант остановился, поправил ремень с тяжелой кобурой и сытно икнул, доставая свежий бланк из стола.

Сержант освободил мне обе руки от наручников и попросил, чтобы я не напрягал пальцы, пока он будет меня «обкатывать». Он стоял за столиком. Я – сбоку. Он уже потянулся пальцами к моему левому запястью, но в этот момент мой правый кулак угодил сержанту точно под правое ребро. Сержант громко икнул, согнулся пополам и взялся глотать воздух одними губами. Он был не в силах сделать вдох. Осталось захватить руками его шею и слегка придавить. Из подобного захвата нет выхода. Шея оказалась довольно жирной. Взбрыкнув ногами, сержант тихо испортил воздух и стал быстро оседать.

Падение сержанта было беззвучным. Мои пальцы быстро шарили у него под рубахой. Расстегнув ремень, быстрым движением я выдернул его из брюк – пистолет в кобуре глухо стукнулся о пол. Я выхватил его из кобуры, вынул магазин, опустил книзу защитную скобу и дернул затвор: пистолет развалился на две главные детали. Затвор сунул себе в карман, остальное осталось на полу.

Я торопился. Пальцами нащупал у сержанта шейный пульс: сердце сержанта билось, он слабо дышал. Однако надо было на какое-то время обездвижить потенциального преследователя. Я уцепился ему за пояс брюк и выдрал чуть не все пуговицы. С мясом. Включая верхние. Теперь ему будет не разбежаться. Заправив ремень в виде двойной петли в пряжку и вставив туда обе его руки, я крутанул это приспособление несколько раз за оставшийся свободный конец. Петля намертво сжала запястья. Сержант был крепко связан. Без единого узелка. Его же собственным ремнем.

Кажется, он начинал приходить в себя, потому что слегка дернулся. Пора было делать оттуда ноги.

Я схватил со стола наручники и осторожно выглянул из закутка. Никого. Как видно, по воскресеньям здесь дела нет никому до милиции. Заглянув по пути в кухонку, я заметил на стене старый овечий тулуп. Дернув его с гвоздя, я тихо вышел из отделения.

На крыльце оказался косматый мужики, он читал расписание работы. Внизу у тротуара стоял мотоцикл «Урал» с коляской.

– А говорят, что круглосуточно работают, – ворчал мужик, берясь за дверную ручку.

– Нет там никого, – проговорил я степенным голосом и добавил, развивая мысль: – Кроме меня – никого. Тулуп вот надо просушить – дома, на огороде… Может, подбросишь?

Мужик уставился мне в лицо, словно ему предлагали уравнение с тремя неизвестными.

– Куда едешь? – смудрил я.

– В деревню, в Нагорный Иштан, – нехотя ответил тот.

– И мне туда же, – обрадовался я.

«Урал» быстро завелся и понес меня прочь от опасного места. Впрочем, мне казалось, что мотоциклист недостаточно быстро едет. Однако торопить его было нельзя.

На перекрестке я оглянулся: на крыльце маячил сержант. Он придерживал брюки скрученными руками. Потом вернулся назад. Побежал докладывать о происшествии дежурному оперу. Сейчас они организуют погоню.

Между тем мотоцикл уже несся в конце поселка. Еще минута – и меня здесь не будет. Лишь пыль какое-то время еще будет висеть над дорогой, но и та вскоре сядет.

На двенадцатом километре, перед самой деревней, я попросил остановиться.

– На покос заглянуть надо, – пояснил я.

– Тогда я поехал. – Мотоциклист покосился в мою сторону. – Я думал, ты живешь здесь… на дачах…

– Раньше жил, теперь – нет…

Положив на плечо тулуп, я пошел осинником от дороги, углубляясь в лес. Позади затрещал мотоцикл, и вскоре все стихло.

Возможно, мужик подумал, что у мента не все дома: то он тулуп собирался сушить у себя на огороде, то вдруг решил отправиться на покос. Но какой здесь покос, когда коров всех давно подкосили.