Кен Бруен - Лондон бульвар

Кен Бруен

Лондон бульвар

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

~~~

Я ВЫУЧИЛ ЭТО в тюрьме. Компульсивность — это когда ты делаешь всё одно и то же. Обсессия — это когда ты всё об одном и том же думаешь.

Вообще-то, я и кое-что другое выучил. Но не так четко. И не так определенно.

В тот день, когда я освобождался, комендант вызвал меня для разговора.

Я ждал, а он сидел, склонившись над столом. Голова над бумагами, прямо воплощенное трудолюбие. На темени лысинка, как у принца Чарльза. Мне это понравилось, и я стал смотреть на нее. Наконец он выпрямился и сказал:

— Митчелл?

— Да, сэр?

Я могу подыграть, если нужно. До свободы оставалось — всего-то сигаретку выкурить. И нарываться я не собирался. Выговор у него — северный, неявный, но все еще подванивает йоркширским пудингом и всем этим достойным дерьмом. Спрашивает меня:

— К настоящему времени вы находитесь у нас в течение?..

Прямо как будто не знал. Я ответил:

— Три года, сэр.

Он губами пожевал, типа не очень поверил. Бумажки мои полистал, говорит:

— Вы отказались от условно-досрочного.

— Я хотел полностью выплатить свой долг, сэр.

Вертухай, стоявший сзади, фыркнул. Первый раз начальник тюряги взглянул прямо на меня. Глаза в глаза.

Потом спросил:

— Вы знаете, что такое рецидивизм?

— Сэр?

— Преступники совершают преступления повторно. Это такая обсессия.

Я слегка улыбнулся. Говорю:

— Я полагаю, вы смешиваете обсессию с компульсивностью.

И объяснил ему, в чем разница.

Он шлепнул печать на мои бумаги, говорит:

— Вы вернетесь.

Я хотел ему ответить: «Только в другой версии», — но понял, что Арни из «Вспомнить всё» вряд ли ему знаком.

Около ворот вертухай сказал:

— Зря ты ему нахамил.

Я руку протянул и говорю:

— А что было делать-то?

Упустил я свой шанс.

Так янки говорят. Стоял у тюрьмы, ждал, когда меня подхватят. Назад не оглядывался. Если это суеверие — пусть так оно и будет. А поскольку стоял я на Каледония-роуд, очень мне хотелось знать, похож ли я на каторжника — или хотя бы на бывшего каторжника.

Хреново.

Хреново и подозрительно.

Мне было сорок пять лет. Рост под метр восемьдесят, вес под девяносто. Причем в хорошей форме. Я врывался в качалку и выжимал из себя на пресс-бенче всё до последней капли. Ломал все преграды, чтобы высвободить эти самые эндорфины. И кокса не надо. Черт, а нужно ли это было в тюряге? Ведь до умопромрачения занимался. Волосы у меня седые, но еще густые. У меня темные глаза, и не только на первый взгляд. Нос весь переломан, а рот — чувственный.

Чувственный!

Мне нравится такое определение. Одна женщина мне так сказала, когда мне было двадцать. Женщину я потерял, а прилагательное осталось. Спасайте, что можете.

Притормозил проезжавший мимо фургон, посигналил. Открылась дверь, вышел Нортон. Мы минутку постояли. Друг ли ты мне?

Не знаю, но вот он здесь. Появился. Значит, друг. Я сказал:

— Эй!

Он ухмыльнулся, подошел, обнял меня. Просто два приятеля обнимаются напротив тюрьмы Ее Величества. Надеюсь, начальник это видел.

Нортон был ирландец, и понять его было невозможно. С ними со всеми так Говоришь, говоришь, а потом оказывается, что на уме у них совсем другое. У него были рыжие волосы, бледное одутловатое лицо, а фигура, как у борзой. Он сказал:

— Господи Иисусе, Митч, как ты?

— Снаружи.

Он это обмозговал, хлопнул меня по руке и сказал:

— Снаружи — это хорошо. Мне нравится… Пошли. Тюрьма меня нервирует.

Сели в машину, он протянул мне бутылку «Блэк Буш». С таким зеленым бантиком. Я сказал:

— Спасибо, Билли.

А он прямо застеснялся:

— А, это ниче… тебе расслабиться… отмечать будем сегодня вечером…. и вот еще…

Протянул пачку «Данхилл». Такую сочную, красную, хороший сорт.

Прибавил:

— Я подумал, тебе захочется чего-нибудь особенного.

Со мной была посылочная картонная коробка, которую выдают при освобождении.

Нортон уже заводил мотор, но я его остановил:

— Погоди-ка секунду.

И вышвырнул коробку.

— Что это было?

— Мое прошлое.

Я откупорил «Буш» и сделал большой благостный глоток. Сразу зажглось. Ух, как всегда. Протянул Нортону бутылку. Он покачал головой:

— Не, за рулем не пью.

А сам уже успел набраться, готовый почти. Он всегда предпочитал особые сорта. Мы ехали на юг, он бормотал что-то о вечеринке. Я отключился.

Если честно, я от него уже устал.

Нортон сказал:

— Предлагаю тебе прокатиться, полюбоваться красотами.

— Валяй.

Я чувствовал, что виски уже стучится внутри. Виски вытворяет со мной разные гнусные штуки, но самое главное, я становлюсь непредсказуемым. Даже сам не знаю, что натворю.

Мы поворачивали с Марбл-Арк и конечно же встали на светофоре. Возле машины тут же нарисовался чувак и начал протирать ветровое стекло грязной тряпкой. Нортон взорвался:

— Эти гребаные скребки, они повсюду!

А тот чувак — он даже не дернулся. Два быстрых мазка тряпкой — и на стекле остались скользкие грязные следы. Потом он возник у моего окна, заявил:

— Четыре, приятель.

Я засмеялся, опустил стекло, говорю:

— Тебе надо работу сменить, чувачок.

У него были длинные сальные волосы до плеч. Лицо худое, а глаза — такие я сотни раз видел на тюремном дворе. Глаза хищника на низшей ступени развития. Он запрокинул голову и харкнул. Нортон зашелся:

— О Господи Иисусе!

Я с места не двинулся, спрашиваю его:

— У тебя есть монтировка?

Нортон покачал головой:

— Господи, Митч, нет.

Я сказал:

— ОК.

И вышел.

Чувак удивился, но не отскочил. Я схватил его за руку и сломал ее о колено. Залез в машину, и тут загорелся зеленый. Нортон рванул с места и завопил:

— Боже, Митч, урод чокнутый! Ты десять минут как откинулся… и опять за свое?! Ты что, что ты сделал?!

— Я ничего не сделал, Билли.

— Ты парню руку сломал, и ты ничего не сделал?

— Вот если бы я ему шею сломал…

Нортон взглянул на меня с тревогой:

— Это у тебя, типа, шуточки такие, да?

— А ты как думаешь?

~~~

НОРТОН СКАЗАЛ:

— Я думаю, ты удивишься, когда увидишь местечко, которое я тебе подыскал.

— Только если оно рядом с Брикстоном.

— Это Клэпхем Коммон. С тех пор как тебя того… не было… оно стало модным.

— О, черт.

— Не, все о'кей… Парнишка-писатель, что жил там, попал на бабки по-крупному. Пришлось ему ноги делать. Все бросил: одежду, книги… так что ты будь спок.

— А Джои все еще в Овале?[1]

— Кто?

— Который «Биг Ишью»[2] продает.

— Не знаю такого.

Мы подъезжали к Овалу. Я сказал:

— Он здесь. Притормози.

— Митч… Ты хочешь купить «Биг Ишью»… сейчас?

Я вылез из машины, подошел к Джои. Он не изменился. Взъерошенный, грязный и жизнерадостный.

Я сказал:

— Привет, Джои.

— Митчелл… Боже праведный, я слыхал, ты срок мотаешь.

Я протянул пятерку:

— Дай журнальчик.

Сдачи я не ждал. Всё как всегда. Он спросил:

— Тебя там не обижали, Митч?

— Да не так, чтобы очень.

— Молодец. Закурить есть?

Я протянул ему пачку «Данхилла». Он повертел ее, сказал:

— Круто.

— Для тебя, Джои, только самое лучшее.

— Ты пропустил Кубок мира.

И еще кучу всего. Я спросил:

— Ну и как прошло?

— Мы его не выиграли.

— Ох-хо-хо.

— Ну, крикет на этом не кончается.

— Да, это точно.

За три года в тюрьме ты теряешь

время

сострадание

и способность удивляться.

Квартира меня поразила. Весь первый этаж двухэтажного дома. Великолепно обставлена, повсюду пастели, книги вдоль стен. Нортон стоял сзади, смотрел, как я отреагирую.

— Ничего себе! — выдохнул я.

— Ага, это что-то, правда? Пойдем еще посмотрим.

Он провел меня в спальню. Медная двуспальная кровать. Распахнул гардероб, весь полный одежды. И говорит, как продавец в отделе одежды:

— А здесь у вас

Гуччи

Армани

Кельвин Кляйн

и другие мудаки, имена которых я не могу выговорить. Бери, размеры от среднего до большого.

— Средний подойдет.

Вернулись в гостиную, Нортон открыл бар. Тоже набит под завязку. Спросил:

— Чего изволите?

— Пиво.

Он открыл две бутылки, одну мне протянул. Я удивился:

— Что, без стаканов?

— Сейчас никто из стаканов не пьет.

— Во как!

— Slàinte,[3] Митч, и добро пожаловать домой!

Выпили. Пиво было отличное. Я показал бутылкой на все это великолепие, говорю: