Георгий Вайнер - На темной стороне Луны Страница 10

— Не подходит, — покачал головой Тура.

Генерал оторвался от рыб, повернулся к нему. Сказал — как мог — мягко:

— Случившемуся уже придана широкая огласка. Завтра экстренная коллегия министерства. Уголовное дело поведет прокуратура республики. К нам направили комиссию, она уже в дороге. Отправляли людей как на фронт — прямо из кабинетов, не дали зайти домой собраться.

Тура тихо, но твердо сказал:

— Я не могу уехать сейчас. Я не должен этого делать.

— Это ты должен решать сам, — развел руками Эргашев и пошел к лестнице. Тура по-прежнему держался чуть позади — генерал не отпускал его. — Я тебе предложил максимум того, что могу сделать. Короче: против тебя возбудят уголовное дело. А ты знаешь, что я тебя люблю и плохого совета не дам…

— Нет. Меня не поймут. И я сам себя перестал бы уважать. Вы извините, устоз.

Кабинет начальника управления был угловым в конце второго этажа.

Они шли по широкому коридору, обитому деревянными панелями, в слепом колыхании люминесцентных ламп, и все встречные в этот поздний час сразу же включались в прерванную в «Чиройли» детскую игру «замри!». Спиной к стене. Смирно. Руки по швам. Пятки вместе. Носки врозь. Кто в головных уборах — ладонь правой руки к виску.

Эргашев, кивая, проходил мимо, и только пять шагов спустя следовала немая команда — «отомри!». И сотрудник мчался дальше. Потому, что сегодня никто не ходил здесь шагом — только бегом, торопливой рысью, суетливой побежкой.

Генерал резко остановился, и Тура от неожиданности чуть не ткнулся ему в плечо:

— Ты понимаешь, что твои дни в управлении сочтены?

Тура неопределенно пожал плечами:

— Может быть, — и спросил как можно ровнее: — Кем? Кто он, этот таинственный счетовод, что счел мои дни здесь? Назраткулов?

Эргашев сердито махнул рукой:

— Да ладно! Назраткулов! Ха! Он просто пресмыкающийся змей! Я десять Назраткуловых на тебя не поменял бы!..

Они подошли к дверям приемной. Эргашев вдруг положил Туре на плечо руку, и Халматов вздрогнул — никогда генерал себе такого не позволял.

— Твое последнее слово?

— Остаюсь, — сказал, отводя взгляд, Тура.

— В этом случае я ничем не смогу тебе помочь, — вздохнул Эргашев.

— Я сам позабочусь о себе. Наконец, Кореец хоть и в тяжелом состоянии, но жив. Когда-то он придет в себя и что-то объяснит.

— Должен тебя огорчить. Пак, не приходя в сознание, скончался. Он уже в морге…

Тура, как от удара, отшатнулся, а Эргашев, скрипнув зубами, тихо сказал:

— О мертвых горевать нет смысла. Их нет. О живых надо думать…

Тура не ответил, и генерал сухо, теперь уже официально предупредил:

— Без моего разрешения домой сегодня не уходи, я вызову!

Около двадцати двух доставили мать убитого — Артыкову Мухаббат. Худенькой сморщенной женщине на вид можно было дать и сорок, и пятьдесят.

Ее трудно представить юной и совсем невозможно — счастливой, подумал Тура, внимательно разглядывая мать убитого. При таком имени[4]на ней вечное клеймо страдания. А теперь сын погиб…

На вопросы Артыкова отвечала односложно: «да», «нет», неостановимо и беззвучно плакала. Когда раздался телефонный звонок или кто-то входил в кабинет, она затихала, поднимала глаза на Туру — ей казалось, что сейчас скажут: ошибка случилась, все неправда, что вам тут наговорили про сына. Но опровержение все не поступало…

— Куда он поехал? Зачем? Знаете? — настойчиво расспрашивал Тура.

— Нет.

— Сабирджон говорил вам, что собирается уехать из Мубека?

— Нет.

— После освобождения все время проживал с вами?

— Нет.

— Уезжал?

— Да.

Их постоянно прерывали. На телетайп поступала информация о подозрительных машинах и водителях, выявленных на трассах, результаты проверок лиц, состоящих на учетах.

Тура говорил с сотрудниками, снова расспрашивал Артыкову, а в голове гудела и билась одна-единственная мысль: выход один — как можно скорее найти убийцу, иначе за него отвечу я…

Он положил на стол чистый лист и, не прерывая допроса, поминутно вписывал в него новые, приходившие на ум зацепки и версии.

«Предъявить Артыковой одежду и вещи сына…»

«По случаю чего Артыков купил коньяк? Выпивал ли он? Если да — что пил? Почему деньги — рублями?»

«Посмотреть рабочий план Пака на день», — хотел сделать это сразу, но не успел. Надо заняться этим по окончании разговора с матерью Сабирджона.

— Куда ездил ваш сын? Вам известно?

— В Гулистан, в Ургут.

— Зачем?

— К товарищам.

— С которыми отбывал наказание?

— Да.

— Подолгу отсутствовал?

— Дня два-три.

— Деньги были у него?

— Я давала. Сто рублей.

— Какими купюрами?

— По десять, по пять. Одна купюра — пятидесятирублевая…

— Вы где работаете?

— Воспитателем. В детском саду.

— А образование?

— Пединститут. Факультет дошкольного воспитания…

Он снова внимательно всмотрелся в сморщенное личико. Нет, она не такая уж старая. Просто невезение придавило…

— Сын не говорил вам о том, что ему грозят? Хотят мстить?

— Нет. К нему все хорошо относились. Когда его арестовали, соседи даже верить не хотели. Думали — произошла ошибка… — она снова заплакала.

Около двадцати трех с громким металлическим лязгом разошлись внизу створки автоматических ворот, открывая въезд во двор. Тура подошел к окну, постоянно закрытому из-за работающего кондиционера, откинул штору.

Машины въехали уже во двор, затормозили у подъезда, захлопали, как передернутые затворы, дверцы автомобилей, из которых вылезали, потягиваясь и разминаясь после долгой дороги, люди в штатском и форменных мундирах.

Начальник управления с Назраткуловым встречали гостей у лестницы, облицованной мрамором. Ответственный дежурный отдал рапорт, и все направились в здание.

Комиссия из Ташкента приехала…

Халматов вернулся к столу, женщина продолжала плакать. Правильнее, конечно, было с самого начала отказаться от разговора с ней, перенести допрос на утро, но У Туры не было надежды на то, что утром ему позволят это сделать. Время истекало.

Он позвонил в кабинет, где сидели оперативники:

— Как у нас с чаем?

— Как раз подумали о вас, устоз, и вы звоните! — Алишер Гапуров внес заварной чайник с пиалами. «Индийский», — по запаху определил Тура. Алишер готовился к свадьбе, а пока чай с будущего свадебного стола тихо перекочевал в отдел.

— Пейте, — Алишер улыбнулся застенчиво. Ставя чайник, по традиции приложил руку к груди.

— К свадьбе-то чай останется? — усмехнулся Халматов.

— Хватит! Ровно через неделю вас ждем. Не забудете? Вы наш гость!

— Не забуду!

«Мы ведь с Корейцем собирались к нему. — Паку нравился Алишер. — Обидно, что и этого парня из кишлака перемелет наша мельница, — подумал Тура. — Или выгонят, или станет лукавым лицемером. Как его родственник. Чингизидом…»

Алишер ушел, а Тура уговорил Артыкову выпить чаю, Мухаббат сделала несколько коротких глотков, она давилась чаем.

— Сабирджон говорил когда-нибудь, что знает Андрея Пака из милиции? Его могли еще называть Корейцем. Большим Корейцем… Вы это имя слышали?

— Нет, — она снова заплакала.

— Могли они знать друг друга? — в разных формах он варьировал один и тот же вопрос. — Сабирджон и Пак? Может, Кореец был вашим соседом, или знакомым ваших соседей, или соседом ваших знакомых… Пак не вызывал вашего сына по уголовному делу? А потом, когда Сабирджон освободился? Нет?..

Внезапно Мухаббат стало клонить в сон. Она закрыла глаза, тонкие перепонки век задергивали зрачки, голова падала на грудь. Туре приходилось следить, чтобы она не упала со стула. Около полуночи он дал команду отправить Артыкову домой, ничего существенного так и не узнав от нее.

Освободившись, Тура прошел по этажу.

В соседнем кабинете Какаджан Непесов допрашивал находившегося на месте преступления в «Чиройли» толстяка — выходца из Ирана. Дальше, через дверь, давала объяснения его подруга. В следующей комнате — старики— супруги.

Халматов несколько раз заходил, слушал показания свидетелей. Иранец ничего и никого в «Чиройли» не видел, кроме своей знакомой.

— Перед тем две ночи совсем не спал… — объяснял он настойчиво.

Его подруга, наоборот, все слышала и видела:

— «А-а-и!..» — он крикнул. «А-а-а-и» — рассказывала она страстно, взволнованно дышала и таращила глаза. — Бандит этот — стройный такой мужчина, в сером костюме-»тройке». Наверняка, импортный. Сорочка белая, галстук. Вы бы меня завтра спросили, а лучше — через день! Все бы отстоялось… Да, вспомнила! У него туфли на высоком каблуке, кажется, местные…

— По-вашему, парень, подсевший за стол, и Пак были знакомы между собой? Вы не слышали разговор?

— Я слышала, парень спросил у Корейца: «У вас не занято?» — Она снова повторила. — Нельзя все на завтра перенести?

Тура вернулся к себе, в кабинете нечем было дышать. Он подошел к окну и увидел, что члены комиссии рассаживаются в машины. Наверное, в сопровождении Эргашева и Назраткулова поедут в обком, оттуда — в гостиницу.