Татьяна Полякова - Сестрички не промах Страница 10

— Мышильда…

Сестрица, всегда злющая по утрам, ответила без энтузиазма:

— Мишка твой приперся. Всю малину испортит…

— Не успеет, — заверила я.

Через полчаса, войдя в кухню, мы застали картину, способную выжать у женщины моей сердечности скупую слезу. Наш хозяин и Михаил Степанович сидели рядышком за накрытым столом, сложив на коленях ладошки и с отчаянной немой мольбой во взоре. Оба сильно маялись с перепоя. Я вошла, поставила чайник на плиту и, откашлявшись, исполнила что-то лирическое, вошедшая Мышильда подхватила куплет, вслед за ней пристроился Евгений, Михаил Степанович не выдержал и зычно повел нас в заоблачные выси. Песня кончилась, пала тишина. Михаил Степанович, собравшись с силами, начал речь:

— Елизавета…

— Молчите лучше, — съязвила я. — Как вы могли? Человек вашего таланта, воспитания… интеллигент… и появляетесь здесь в таком виде, пугая детей и собак.

Михаил Степанович слегка поник головой, а Мышильда ядовито заметила:

— В сильном подпитии прибыли.

— А кто не пьет? — выбросив вперед ладонь, возмутился предпоследний. — Фолкнер пил, Хемингуэй пил…

Мышь устыдилась.

— Ну, если вы в компании…

— Ты ж говорил, что один приехал? — удивился Евгений и, с мольбой переведя взгляд на меня, прошептал:

— Елизавета…

Я выдала деньги, хозяин отправился за водкой, а Михаил Степанович попробовал улыбнуться.

— Деньги есть? — посуровела я.

— Лизок, на последние прибыл. Тосковал душой…

— Бомжевать, значит? — грозно поинтересовалась я. Михаил нахохлился и приуныл. — Кормить не буду, и не мечтай. И за постой плати сам, на меня не рассчитывай. Все понял?

— Как же я, Елизавета?

— Так же. Раньше надо было думать, а теперь хоть пешком домой возвращайся.

Пришедший хозяин застал нас в тягостном молчании. Не принимая этого близко к сердцу, он быстро разлил водку. Я приподнялась и убрала стопку из-под носа Михаила Степановича. Евгений испуганно прошептал:

— Мы ж не звери… — но я осталась непреклонной.

— Выходи из-за стола, — заявила я предпоследнему. Тот поднялся и с трагическим лицом пошел к двери, правда трижды обернувшись. Евгений замер с бутылкой в руке, и по всему видно было, что он очень Михаилу сочувствовал. Я взяла вилку и приступила к завтраку. Предпоследний дважды заглянул в дверь, но я никак на это не отреагировала.

— Пусть бы жил, — тихо заметил Евгений. — Места много, чего ты, Лизавета?

— Я его кормить не буду. Его даже в паспорте моем больше нет, на что он мне сдался?

— Жалко человека.

— Не пропадет, — заверила хозяина Мышильда, а я начала мучиться угрызениями совести.

Вдруг послышались шаги, и на пороге (дверь в кухню по причине жары не закрывали) возник Бельский Иннокентий Павлович, последний муж и адвокат.

— Здравствуйте, — улыбнулся он с приятностью и неуверенно шагнул в кухню.

— О Господи, — простонала Мышильда. — Этому-то что надо? Здесь в округе ни одного балкона.

— Иннокентий Павлович, — без улыбки спросила я, — вас по какой такой нужде черт принес?

За черта Иннокентий обиделся и сказал с печалью:

— В конце концов, я должен знать, где проводит отпуск моя жена.

— Это тоже муж? — удивился Евгений.

— Бывший, — покаялась я.

— Не выглядит, — задумчиво сказал хозяин, разглядывая гостя. Тот собрался что-то ответить, но в этот момент в кухню влетел Михаил Степанович и возмущенно воскликнул:

— Что же это делается, Елизавета? Мне в проживании отказано, а ему, значит, можно?

— И ему нельзя, — успокоила предпоследнего я и перевела взгляд на Иннокентия Павловича. — Кеша, дом не безразмерный, тебе здесь места нет.

— Я найду где устроиться, — с достоинством ответил он. — А вот этот что здесь делает?

— Что вы оба здесь делаете? — возмутилась Мышильда. — Люди серьезным делом заняты, а вы тут таскаетесь и волнуете Елизавету Петровну по пустякам. Стыдились бы.

— Но у меня отпуск, — в самом деле устыдившись, заметил Иннокентий.

— И у меня, — встрял Михаил, а я добавила:

— Бессрочный. Покиньте дом оба и не нервируйте меня, — закончила я и отвернулась. Дом они покинули, но на этом все, само собой, не закончилось.

День, как видно, не сулил нам ничего, кроме неприятностей. Пытаясь поскорее забыть о моих мужьях, мы торопливо закончили завтрак и пошли на пустырь. При нашем появлении в районе соседской дыры мелькнула легкая тень. Мы подошли к фундаменту и ахнули: кто-то (ясно кто — предполагаемый родственник или просто самозванец — Эдик, одним словом) не только облазил освобожденную от крапивы территорию, повсюду оставив следы, но и копал в трех местах (это успокоило — если в трех разных, значит, точного местонахождения клада он не знает). Такое наглое вторжение на нашу территорию буквально потрясло Мышильду. Она деловито направилась к соседской дыре, начав по дороге возвышать голос. Я припустилась следом, обогнала сестрицу и затаилась возле забора.

— Где тебе копать было сказано? — рявкнула она, сунув голову в дыру. — Проходимец, аферист, ворюга!

По ту сторону забора хранили молчание. Минут пять сестрица высказывалась от всей души, потом выдохлась и пошла прочь. В тот же миг в дыре возникла плешивая голова Эдуарда, и он ядовито крикнул (правда, не очень громко):

— Где хочу, там и копаю!

Я ухватила его за ворот рубашки и пропела:

— Здравствуй, кисуля. — Он охнул и обмяк, что позволило мне без особого труда втащить его на пустырь. Мышильда, углядев врага, вернулась и спросила с лаской, способной вогнать в дрожь крокодила:

— Так, говоришь, где хочу, там и копаю?

— Говоришь? — вопросила я, легонько его встряхнув.

— Говорил, говорил, — кивнула Мышильда. — Я слышала.

— И я слышала.

— У нас и за меньшее головы лишали.

— Это точно, — согласилась я. — Сразу кончим или помучаем?

— Я жаловаться буду, — завозился наш враг, я нечаянно встала ему на ногу и для верности подпрыгнула. — Буду, — повторил он.

— Что будешь? — удивилась Мышильда.

— Жаловаться, — сказал Эдик.

— Каков мерзавец! — возмутилась сестрица. — Когда крапиву дергали, он в тенечке сидел, а теперь прибежал на готовенькое.

Я тряхнула Эдика как следует и резко разжала пальцы. Враг рухнул.

— Не волнуй меня, — погрозила я ему пальцем и пошла к фундаменту.

— Надо с ним что-то решать, — хмуро заметила Мышь. — Ведь эдак никакого толку в работе: с таким-то соглядатаем в дыре.

— Разберемся, — заверила я.

Вооружившись лопатами, мы занялись расчисткой завалов с целью освободить старый фундамент и, привязав его к нашему плану, определить, где находилась кухня в первой четверти двадцатого века. Работа оказалась нелегкой даже для меня, а про сестрицу и говорить нечего, но она держалась молодцом, не ныла, не хныкала и вообще не досаждала. Поиски сокровищ весьма благоприятно сказывались на ее характере.

Евгений, зашедший на пустырь узнать, как идут дела, сходил за тележкой и, впрягшись в нее, стал отвозить мусор все к той же злополучной дыре. Мы наперебой нахваливали хозяина, единогласно решив, что с ним нам повезло.

— Время обеда, — наконец заявил он, устраиваясь на тележке и вытирая потное лицо матерчатой кепчонкой, потом посмотрел на меня и сказал не без робости:

— Елизавета, я насчет Михаила то исть. Пусть живет. За постой я с него денег не возьму, а пропитание… Много ли он съест? Человек душевный, неприхотливый, точно птаха Божья.

Мышильда фыркнула, услышав такое сравнение, а я нахмурилась. Про неприхотливость Михаила Степановича я могла бы рассказывать долго, но в это время в голове мелькнула мысль, как нам можно использовать предпоследнего, от которого все равно не отделаешься, и одновременно досадить конкуренту. Бросив лопату, я зашагала к дому, Евгений торопливо шел за мной, а за ним следом поспешала трусцой Мышильда.

Напротив дома стояли «Жигули» Иннокентия Павловича, а сам он сидел на крылечке и беседовал с хозяйкой, той самой востроносой бабкой по имени Клавдия, что вчера сигнализировала нам о прибытии Михаила Степановича. Михаил Степанович, кстати, сидел на лужайке перед нашим домом и испепелял взглядом «Жигули» последнего и его самого в придачу. Последний в ответ лучисто улыбался.

— Михаил, — сказала я, он подпрыгнул от неожиданности и торопливо вскочил. — За вчерашнюю выходку тебе нет прощения. Но моя сердечная доброта и ходатайство Евгения Борисовича побудили меня дать тебе шанс загладить вину.

— Елизавета, — шагнул Михаил Степанович, простирая ко мне руки.

— Стоять, — осадила я его, — условия такие: живешь на пустыре, сторожишь фундамент. Поставишь там себе шалаш. Сам. Доски и толь найдутся. Не поставишь, будешь жить под открытым небом. Кормлю раз в день обедом. И отвезу домой по окончании экспедиции. В противном случае вычеркиваю тебя из жизни раз и навсегда.