Сейтё Мацумото - СЕЗОН ДОЖДЕЙ И РОЗОВАЯ ВАННА Страница 10

— Это, конечно, можно. Такие беседы с разными деятелями порой публикуются и в провинциальных и в центральных газетах. Только вряд ли ты из него что-нибудь выудишь. Не дурак же он в конце концов, чтобы так всё и выложить.

— Если вопросы по-умному поставить, может быть, что-нибудь и прояснится. Я ему скажу, что он в городе очень популярен. Граждане, которых у нас триста тысяч, все хотят, чтобы он вновь выставил свою кандидатуру. И я, значит, собираюсь опубликовать статью, где будет написано, что мэр дал ясно понять, что согласно решению партии «Кэнъю» он намерен вновь выставить свою кандидатуру на предстоящих выборах. Попрошу его сказать что-нибудь для наших горожан. Если он заколеблется, растеряется, значит, ваш прогноз господин директор, правильный. А если сохранит спокойствие и что-нибудь скажет для, будущих избирателей, значит, вы ошибаетесь и слухи неверны. Говорят, Хамада-сан — человек порядочный. Я по его лицу угадаю, врёт или не врёт.

Гисукэ Канэзаки вдруг хлопнул Гэнзо Дои по плечу:

— А ты молодец! И откуда только у тебя такое типично репортёрское чутьё?

— Не такое уж оно хорошее, — буркнул Дои.

— Не скромничай! Отлично придумал. Мне и в голову не пришло. Я думаю, так мы и сделаем, — Гисукэ пришёл в возбуждение и невольно повысил голос. При общении с Гэнзо Дои его темперамент то и дело прорывался наружу, словно в противовес невозмутимости собеседника.

Они миновали уже пять перекрёстков, а улочка оставалась всё такой же тёмной. Свет в домах не горел, все давно спали. По дороге попалось несколько буддийских храмов, но в этот поздний час там никого не было. Мелькнул запоздалый прохожий и растаял во тьме.

— Гэнзо, сходи-ка ты послезавтра к мэру.

— Он же через три дня уезжает в Токио. Послезавтра ему будет не до меня.

— Ах да! Совсем забыл. Мэр говорил, что должен побывать в Министерстве самоуправления и в Министерстве строительства… Чудно получается: я депутат городского собрания, а знаю меньше твоего о том, что происходит в городе.

— Ну, я ведь каждый день хожу в мэрию, смотрю доску объявлений. Вот и узнаю обо всех мероприятиях.

— Да, ты уже стал вполне самостоятельным.

— Что вы, господин директор! Если я что-нибудь и делаю, то только благодаря вашей выучке. Раньше совсем ничего не соображал, а теперь кое-что проясняется. Хоть смутно, но всё же… Мне ещё учиться и учиться… — лишённым интонации голосом сказал Дои.

Вот этим и хороши люди средних лет по сравнению с молодыми. Молодой от любой похвалы готов задрать нос, а похвалишь его несколько раз — начнёт вести себя самоуверенно до омерзения. А человек средних лет, которого жизнь уже кое-чему научила, умеет взвешивать свои слова и поступки. Так сказать, спешит медленно. Совсем ещё недавно неповоротливый, медлительный в движениях Гэнзо производил впечатление безнадёжного тугодума. На деле оказалось не так: мозги у него раскрутились и сейчас совсем неплохо работают, а его неуклюжесть и медлительность стали даже нравиться Гисукэ.

Гэнзо Дои придумал хорошую штуку — побеседовать с мэром и понаблюдать за его реакцией. Хамада, конечно, бюрократ и человек серенький, заурядный, но порядочность в нём есть. Да и схитрить он не сумеет — если не словами, то выражением лица выдаст истину. И тогда надо будет хорошенько подумать, как выведать истинные намерения сторонников Мияямы… Приняв такое решение, Гисукэ вдруг почувствовал, что тёмная пустая улица ему надоела, и свернул туда, где ярко горели фонари.

В квартале, соседствовавшем с главной улицей, находились бары, рестораны, закусочные, где подавали суси[7]. Когда-то в этом районе было много публичных домов. Улица выглядела празднично. Сияли фонари, мерцали неоновые вывески. Навстречу то и дело попадались прохожие. Прошла группа подвыпивших, обнимавших друг друга за плечи парней; у солидного, со вкусом оформленного заведения несколько кельнерш провожали клиента, усаживая его в машину.

Гисукэ подтолкнул локтем Гэнзо:

— Это кабаре «Куинби». У нас в городе два больших кабаре, «Куинби» — одно из них. Самая красивая хостес, так сказать номер один, любовница Мияямы. Поговаривают, что скоро она откроет собственное заведение, на денежки Мияямы разумеется! — Гисукэ не преминул посплетничать о своём противнике.

Гэнзо без особого интереса глянул на распахнутые двери «Куинби». Туда направлялись несколько посетителей, а вслед за ними впорхнули проводившие клиента кельнерши.

— Значит, председатель городского собрания — прожигатель жизни?

— Да, он у нас попрыгунчик! На пять лет моложе меня, видно, ещё не перебесился, — с насмешкой, в которой проскальзывала лёгкая зависть, сказал Гисукэ. — Надо бы зайти, да не охота соваться туда, где красуется девка Мияямы. Пойдём в другое кабаре.

— Господин директор, может быть, не стоит? Вы ведь не очень насчёт выпивки…

— А у меня настроение хорошее! Пошли — поглазеем, окунёмся в атмосферу. Тут недалеко кабаре «Краун».

Гисукэ, что называется, взыграл. У него даже сердце забилось, когда он представил, как будет разносить в клочья этого прохвоста Мияяму. Только бы удалось задуманное! А там — искромётная речь в городском собрании, переполох, аплодисменты всего города…

Они прошли совсем немного, и перед ними матово засветилась неоновая вывеска: «Кабаре „Краун“».

Небольшое, меньше «Куинби», здание внутри оказалось неожиданно просторным. Свободных мест почти не было. Играл женский оркестр. Музыкантши, все как одна с ниспадающими на плечи волосами, выглядели очень эффектно. Официант провёл Гисукэ и Гэнзо к дальнему не очень удобному столику. Подошедшие кельнерши тоже были не из самых первоклассных. Держались они вежливо, но особого радушия не выказывали — Гисукэ не числился среди постоянных клиентов.

— Посмотри вот туда, — Гисукэ указал в центр зала. — Видишь толстяка? А рядом с ним коротышка, да ещё тётка в коричневом кимоно. Это депутаты городского собрания от оппозиционной партии. Жирный — бывший председатель местного отделения профсоюзов частных железных дорог, недоросток — бывший генеральный секретарь профсоюза сталелитейщиков, а баба — по профессии сборщица утиля.

Очевидно, эти трое были здесь частыми гостями. Вокруг них суетились чуть ли не десять кельнерш.

— Неужели депутаты от партии обновления ходят по таким заведениям?

— В партии обновления обновлением даже и не пахнет. Она довольствуется своим положением вечного оппозиционера. Оппозиционеры, кстати сказать, неплохо устроились: публично критикуют правящую партию, а за кулисами заключают с ней сделки. И кутят они в злачных местах на деньги, полученные от правящей партии.

Говоря «правящая партия», Гисукэ Канэзаки имел в виду не всю партию «Кэнъю», а лишь группировку Мияямы, представлявшую в городском собрании её правое крыло. В критике этой группировки он смыкался с оппозиционной партией. Оппозиционеры тоже относились к Канэзаки неплохо.

Гисукэ Канэзаки слышать не мог о социализме, обо всяких там обновленческих идеях и прочем. К профсоюзам он не испытывал никакого интереса. Конечно, во время предвыборной кампании деваться ему было некуда, и он на агитгрузовике отправлялся в заводской район Тикуя. Выступая с речью перед избирателями, он никогда не обращался к ним «господа рабочие», считая это термином ненавистных ему коммунистов и социалистов. Вместо этого Канэзаки изобрёл обращение «уважаемые рабочие массы», что с его точки зрения характеризовало рабочих как «уважаемую часть всех граждан». Даже в слове «прогрессивный» Канэзаки чудился красный оттенок. Потому-то он и встал на дыбы, когда Гэнзо Дои хотел поместить в газете беседу с прогрессивным учёным Канъити Камэем, высказавшим свои соображения по поводу наступления промышленных предприятий фирмы «Сикисима силикаты» на район Курохары.

Так что Гисукэ Канэзаки, хотя и был противником главного направления своей партии, отнюдь не поддерживал оппозиционную партию. Политическая карта города выглядела так: правящая партия «Кэнъю», то есть консерваторы, и оппозиционная партия, то есть обновленцы. Гисукэ Канэзаки, принадлежа к «Кэнъю», подвергал яростным нападкам только её правое крыло, а если говорить точнее — группировку Синдзиро Мияямы, которого ненавидел. Но искать поддержки у оппозиционной партии, даже ради этой борьбы, он вовсе не собирался.

Что представляет собой оппозиционная партия, Канэзаки прекрасно знал. И сейчас эта троица, блаженствовавшая за одним из лучших в зале столиков, окружённая стайкой хорошеньких кельнерш, вызывала у него раздражение. Ведь на чьи деньги гуляют эти так называемые «защитники рабочего класса»?! Дело в том, что группировка Синдзиро Мияямы придумала хитрую статью в партийном бюджете: «Расходы на меры регуляции парламентской деятельности». Ассигнования по этой статье были невелики и отнюдь не покрывали расходов, но дыры регулярно затыкались дотациями, получаемыми от боссов провинциального комитета «Кэнъю». Под обтекаемыми словами «регуляция парламентской деятельности» подразумевалось не что иное, как подкуп тех представителей оппозиционной партии, которые могли разоблачить неблаговидные махинации группы Мияямы. Бывший председатель профсоюза частных железных дорог и бывший генеральный секретарь профсоюза сталелитейщиков славились своей въедливостью, и купить их молчание было не так-то просто. Но, тратя партийные деньги, Мияяма не скупился. Кстати сказать, немалая их часть оседала в его карманах. Оппозиции вся эта механика была прекрасно известна, и «обновленцы», начиная дебаты в городском собрании, старались вовсю: чем яростнее атака — тем больше куш… Полная женщина в коричневом кимоно, сидевшая рядом с двумя бывшими профсоюзными лидерами, была владелицей фирмы по сбору утиля и депутатом-ветераном: она избиралась уже на четвёртый срок. Этому способствовала её популярность среди женской части населения — «утильщица» долгое время была членом примирительной комиссии суда по семейным делам. Прежде она состояла в правящей партии, но потом перешла в оппозиционную. По слухам, причиной тому послужила ссора с любовником, членом группировки Мияямы. Он вроде бы не хотел, чтобы она занималась общественной деятельностью, и чинил ей препятствия во время предвыборной кампании.