Инна Тронина - Отторжение Страница 10

— Вам на какой этаж? — спросила она с интересом.

— Мне в семьдесят вторую квартиру.

— Ой, это рядом с нами! — обрадовалась женщина. — Так что вместе выйдем.

Пока мы ждали кабину, я нанюхался тухлятины из мусоропровода. От почтовых ящиков разило мочой. На плохо побелённом потолке и на стенах были нарисованы страшные рожи, написаны похабные слова. Короче, как везде в нашем Отечестве. Впрочем, я когда-то тоже вёл себя на лестницах не лучшим образом, поэтому не могу судить других. Ладно, хоть с возрастом образумился…

На пятом этаже лифт встал. Мы выкатили коляску, выволокли пакеты. У двери семьдесят первой квартиры рыжая попутчица достала брелок с ключами.

— Что, Прохор Прохорович работает уже? — с любопытством спросила она. — А Вира говорила, что инвалидность ему собираются дать…

— Работает, вроде. Я не в курсе.

Интересно, зачем Севычу потребовалось моё участие в делах ФСК? И кто такой этот Прохор Гай? Что-то брезжит, но не оформляется в целый образ. Редкое имя, да и отчество тоже. Вроде, слышал о нём ещё давно, когда тренировал каратистов в подвале на Лиговке. И приятель мой Славка Плескунов, упоминал про Гая. Кстати, и Сашка Минц-Николаев был с ним знаком.

Севыч говорил, что Гай с Плескуновым вызывают у него восхищение. Из таких-то семей — и в люди выбиться! Кто их только надоумил в Университет поступать? Да ещё на юридический факультет? И ведь добились всего, сами себя сделали. Это не Минц, которому всё в рот клали. У Плескунова отец был алкашом, а Гай своего вообще никогда не видел. И плевать, что оба говорят с диалектом. Им ведь не нанимали репетитора по риторике…

— Спасибо вам большое за помощь! — Соседка завезла коляску к себе в прихожую. Её флегматичный ребёнок так ни разу и не гукнул. — Передавайте им привет, Вире с Прохором…

— Как зовут бутуза вашего? — успел я крикнуть в щёлку.

— Андрей! — ответила женщина. И мне сразу стало тепло на сердце.

— Тёзки, значит, — сказал я.

Не знаю, услышала ли дамочка мои слова. Я как раз позвонил в дверь, и она открылась.

Я снял шляпу, шагнул через порог. Почему-то в квартире темно — видимо, задёрнуты шторы. На пороге стоял Грачёв, широко раскрыв объятия. Конечно, он по-тихому, через глазок, осмотрел площадку и уже знал, кто приехал.

А дверь у Гая неплохая, бронированная на уровне лёгкого танка. Но спереди стоит другая — деревянная, обитая кожей. И это правильно — нечего привлекать внимание к своему жилищу. Гай ведь работник спецслужб. Он знает, как надо маскироваться.

Севыч моментально затащил меня в переднюю, защёлкал замками. Из-за темноты показалось, что мы очутились в огромном сейфе. Мы поздоровались, по привычке насовав друг другу в бока. Севыч был одет по-простому — в чёрной рубашке и «варёных» джинсах. Молодой вдовец недавно вернулся с малой родины, из Сочи, и выглядел на все сто.

— Я решил наконец-то вас с Прошкой Гаем познакомить, — заявил он, принимая у меня шляпу и плащ. — Ты, наверное, помнишь. Они со Славкой Плескуновым жили в общаге, на Васильевском…

— Всё помню, можешь не объяснять. — Я взял с подзеркальника свой кейс. — Куда теперь идти? И почему такая темень, позволь спросить? Кстати, где сам хозяин? Он не может сам встретить гостя?

— А чем я тебе плох? — шутливо обиделся Севыч. — Действительно, он больной сегодня. Прохор был ранен в голову малокалиберной пулей. Её так и не извлекли. Решили, что лучше оставить, как есть. Вроде бы, на рентгене перемещения не заметно.

— Так он работает?

Я не совсем понимал, в чём дело. Между прочим, отметил, что в двери комнат вставлены отличные витражи.

— Две недели назад вышел на службу. Не захотел дома сидеть. Когда Прошу узнаешь, поймёшь. Он только мёртвый не будет вкалывать. Суть проблемы он объяснит сам. Там секретных моментов навалом. Я боюсь ляпнуть лишнее.

Мне, конечно, было интересно. Чего от частной фирмы хочет сотрудник ФСК? И кто будет платить за работу? Мы ведь субсидий от государства не получаем. Живём только на то, что добываем сами. И потом, знает ли начальство Гая о его предполагаемых контактах со мной? Не закончится ли всё это ещё одним скандалом? А выпутаться будет сложно, раз замешана «контора». Да что там — невозможно.

Не будь Гай однокашником Грачёва, я отказался бы. Частника, пусть даже знаменитого в определённых кругах, могли втянуть в какое-то сомнительное, а то и грязное дело. А после подставить под следствие, даже под уничтожение. Севыч, правда, имеет потрясающее чутьё на провокации такого рода. Он не подвергнет меня опасности — иначе для чего столько раз спасал от гибели?…

— Запрягли сразу. Знают, что он безотказный. Но Гай — специалист именно в этой области…

Севыч, против обыкновения, говорил неуверенно. Похоже, он тоже сомневался, правильно пи поступает. Но обратного хода дать уже не мог.

— Кто хозяин по званию?

— Подполковник. Раньше Прохор выполнял правительственные задания за границей. Ещё при КГБ и Советской власти.

— Так веди меня к нему. Что мы шепчется за дверью?

Мне очень хотелось посмотреть на эту загадочную личность.

— Снимай обувь, — велел Грачёв. — У Прохора всё по-японски. Особенно не удивляйся, если увидишь всякие странные вещи. Как у тебя в фирме, порядок? — неожиданно спросил Севыч.

— Да, не сглазить бы! — Я постучал по вешалке. — А ты как? Вижу — посвежел, загорел…

— Да никак. — Севыч явно не хотел вдаваться в подробности. Но потом добавил: — Детей тёща к себе, на Комендантский, забрала. Живу один на проспекте Славы.

— Но всё-таки видишься с пацанами?

— Чёрта с два! Галина Яковлевна пугает мальчишек всякими карами, если они будут, хоть по телефону, со мной разговаривать.

— Они же все — твои сыновья по закону! Не только Мишка, но и старшие. И бабка никакого права не имеет…

— Да, понимаешь, сидеть у меня с ними некому. Я бы давно тёще рога обломал. А куда хлопцев дену? Ну, допустим, старшие привыкли одни дома куковать. А Мишке ведь седьмой месяц. Ему особый уход нужен. Дарья работает, мачеха — тоже. Она, конечно, ради Мишки бросила бы свою киностудию. Там всё равно ни черта не платят. Так я боюсь, что тёща какую-нибудь гадость ей запуляет. Мама Лара — тонкий, деликатный человек. Она не может выносить такие истерики. Один раз тёща уже спрятала Мишку на даче своей подруги, в Невской Дубровке. Конечно, мне всё это размотать — пара пустяков. Но времени пока нет. Да и за сына боюсь — как бы бабка чего с ним не сделала. Я должен подготовиться, как следует, чтобы всё без пыли провернуть. Так что я хочу свести вас с Прохором, вернуться, и уже взяться за тёщу всерьёз.

— Понятно, почему ты лошадей гонишь, — заметил я. — Ну, ладно, давай, знакомь.

— Я очень рад, что Прохор снова в строю, — улыбнулся Севыч. — Такое тяжёлое ранение было! Надежд на реабилитацию — никаких. Ему ведь выстрелили в основание черепа. И пуля каким-то чудом, обогнув жизненно важные центры мозга, застряла около виска…

Мне, конечно, стало обидно за друга. Он ведь Лильку с панели подобрал, усыновил её старших детей. Они Севыча просто обожают. Бабка же с тёткой прямо так и говорят: «Этот изверг убил вашу мать!» А кто там свечку держал? Вскрытие ничего криминального не показало. Остановка сердца — и всё. Разругались? Да, возможно. Они в последнее время вообще плохо жили. Но это, пардон, не убийство. Да ещё Лилькиного отца, Николая Наумовича, после всего паралич разбил. Теперь он не директор молокозавода, а просто лежачий инвалид. Где бы мужу себя посвятить, Севкина тёща внукам своим жизнь калечит.

И ладно бы только Лилькина родня наезжала! А то ведь и Сашок Николаев — туда же. Из-за него весь сыр-бор разгорелся. Где бы тихо сидеть, он прёт, как танк. Хочет довести дело до суда и сурового приговора. Я, конечно, всё сделаю, чтобы Грачёва вывести из-под удара. Ни у Лилькиных родных, ни у Сашка нет никаких доказательств. И без постоянных «пятиминуток ненависти» проблема сошла бы на нет.

Но сейчас пока не время об этом думать. Надо скорее идти к Гаю в комнату, а то уже совсем неприлично.

— У Прошки бывают такие дни, когда он чувствует себя нормально только в полной темноте. В этот раз Гай уже неделю как из дома не выходит. Своей группой руководит отсюда. Жену с детьми на сегодня отослал к родственникам, чтобы не мелькали рядом. Он очень просил привести тебя. Прости, но я много рассказывал…

— Прощаю! Значит, такие серьёзные последствия ранения? Светлые промежутки чередуются с приступами? Развивается светобоязнь? Как это по-научному? Менингеальный синдром, кажется.

— Да, так и есть. Гая не хотели к работе допускать, но он же упрямый невероятно. Отрицает сам факт своей несостоятельности. А приступ случился из-за Нонки, младшей дочки. Она забралась в пустой холодильник, закрылась там и едва не задохнулась. Год и три месяца ребёнку — что с него возьмёшь? Ладно, разревелась со страху, и Вира услыхала…