Александр Чернобровкин - Чижик – пыжик Страница 11

Закончив интересоваться мной, Петя и Гриша заговорили о каком-то хачике, который перестал их поить. Рыжий защищал его, видимо, собирался и сам стряхнуть корешей с хвоста. Он подлил Гале шампанского и ляпнул то, что считал комплиментом. Она скривила физиономию и залила обиду вином. Ее мизинец с перламутровым маникюром был манерно оттопырен и, пока пила, как бы указывал на меня: хочу это! Хотеть не вредно. Когда-нибудь на досуге я ее выебу, чтобы нарисовать еще одну звездочку на фюзеляже.

— Мы до твоего прихода говорили о Борхесе, — манерно оттопырив последнее слово, поставила меня в известность Федоровская. — Как ты к нему относишься?

Решила опустить меня. А хуй тебе в рот за такой анекдот! Я морщу лоб, изображая скрипучую работу единственной извилины, и когда Ира решает встать на мою защиты, произношу небрежным тоном профессора, заебанного студентами-двоечниками:

— Восхищен. Ловкий мошенник. Умудрился отгрести все, что можно, не за гениальные творения, а за грандиозные замыслы.

У Гали от удивления запала в рот и верхняя губа.

— Разве?

— Перечитай его еще раз, — советую. — Половину его опусов составляют наметки рассказов, которые стали бы гениальными, сумей он написать их. Но дальше планов дело не пошло.

— Ох и злюка ты! — вешает она на меня этикетку и как бы включает в круг своих хороших знакомых. — Я с тобой не согласна…

Бабы всегда имеют свою точку зрения на любое произведение искусства, но им почему-то всегда нравится бездарное, поэтому чувствуют одно, думают другое, а говорят третье, чужое, принадлежащее какому-нибудь авторитету: Галя своими словами пересказывает статью известного критика, которая была недавно опубликована в толстом журнале. Эдакая светская дама, хавчик в искусстве, уездный Добролюбов в юбке. Я читал эту статью и подсказываю Федоровской, когда она запинается. Она затыкается окончательно и смотрит на меня, как на переодетого профессора. В совке не трудно казаться интеллигентом. Для этого надо во-первых и во-вторых, ругать правительство; в-третьих, знать по две цитаты из Пушкина и Грибоедова; и в-четвертых, читать два журнала — «Новый мир» и «Иностранная литература» и две газеты — «Литературную» и «Аргументы и факты». На зоне мне нечего было делать и я перечитывал все журналы и газеты, которые туда приходили. А приходили почти все, что издавались в стране.

— Поменьше верь критикам, особенно известным, — советую я ей. — Известный — это тот, кто умудряется похвалить то, что все ругают, и обругать то, что все хвалят.

Галя ощупью находит свой бокал и долго пьет из него, чтобы заштыбовать в память услышанное. В другой компании она блеснет оригинальностью. Вскоре эта оригинальность разлетится по городу и кто-нибудь — правило бумеранга — выложит ее мне, а я в ответ перескажу статью из журнала или еще какую-нибудь хуйню отпиздючу.

Ира смотрит на подругу так, будто сама ее опустила. Ей очень хочется похвастать, с каким крутым парнем связалась. Она догадывается, с кем имеет дело, видела татуировки. Кроме перстня на безымянном пальце левой руки — память о малолетке, который я прячу под золотым перстнем, у меня еще звезды на коленях — «никогда не встану на колени» — знаки отличия вора в законе. Ей хочется рассказать, как рискует и что ее ждет, если бросит меня или если родители узнают. Бабам, с их извращенной психикой, мало просто любить, надо еще и вопреки чему-нибудь. Я с ним потому, что а) убьет, если брошу, или умрет, или сопьется; б) назло родителям, вероисповеданию, национальности или, на худой конец, подруге, которая на него глаз положила; в) назло самой себе, мол, достойна лучшего, но… Дуры! Что имеют, того и достойны, иначе бы и этого лишились.

На принесенный по моему заказу коньяк компания налегла дружно. Сказывалась ежедневная тренировка. Отношение ко мне сменилось на более снисходительное. Орлы! Но не те, что летают, а те, что говно клюют. Это забавно, когда чмо снисходит до меня. Люблю поиграть в дурачки, а потом надеть на хуй. Натянуть гондона по самые яйца.

Заглотив очередную рюмаху, Петя сообщил:

— Вчера по телику показывали: в Москве западная фирма моментальную лотерею проводит. Билет — десять баксов, а выиграть можешь сто тысяч.

Очкарик, до сих пор ни издавший ни звука, коротко бросил:

— Надуют.

— Это не наши, не кинут, — возразил свиноухий Петя. — Завтра поеду.

— А где возьмешь деньги? — спросила Галя.

— Найду.

— Где? — ехидно повторила она.

— Старики на дачу свалили, вернутся… в общем, успею.

Ушлый паренек. Воровать у родителей — это не каждый сумеет, порядочный вор — так уж никогда. Крыса — почетная профессия пидоров.

— Ничего ты не выиграешь, — не унимался очкарик.

— Почему же, дуракам всегда везет, — подкинула Галя.

— В любом случае останешься не в накладе: или деньги выиграешь, или не дурак, — развила Ира мысль подруги.

Свиноухий достал из кармана связку ключей с брелком, на котором был изображен верблюд и написано «Camel». Засунув палец в кольцо, любитель моментальных лотерей начал вертеть ключи и брелок. Ключи, описав круг, замирают, верблюд догоняет их и звонко врезается. Хуем по дереву — и звенит. Еще круг — и я вспоминаю, где встречал его раньше.

Надо же, столько лет мечтал, как отомщу ему, а узнал не сразу. Раньше я считал, что из-за этого пидора ушастого моя жизнь пошла наперекосяк. С годами пришел к другому выводу: все это время я делал, что хотел, жил по законам свободы (не путать с волей), а такое не многим удается. Однако и отпустить его неотомщенным — не в моих правилах.

— Возьми у него брелок посмотреть, — шепотом попросил я Иру.

Она догадалась, зачем мне нужны ключи, но не испугалась и не заартачилась.

— Дай гляну, — протянула она руку к брелку.

Петя отдал и принялся втирать Гале, как легко и как много денег он хапнет в Москве. Жадность и глупость…

Федоровской быстро надоело слушать и она повела всех танцевать.

Я отказался, сославшись на неумение. Надо ведь хоть какой-нибудь недостаток иметь, у нас не любят слишком правильных. Такое разрешается только иностранцам. Достав из кармана плоскую коробочку с пластилином, сделал слепки двух ключей от квартиры, еще два, «жигулевские», мне пока были не нужны. Пластилин я всегда ношу с собой, потому что лохи имеют дурную привычка нарываться на меня именно тогда, когда меньше всего ждешь.

К возвращению компании ключи лежали справа от Петиной тарелки, словно он их там забыл. Ира посмотрела на меня с чертиками в глазах и напала на моего должника:

— Что ты вчера дома вытворял, что у нас потолок трясся? Папа жаловался, говорил, что уже хотел подняться к вам.

Ай, да Ирка, ай, да сукина дочь! Теперь я знал, где находится дверь, ключи от которой я скоро заимею.

— Это не я, — Петя посмотрел на очкарика.

Ага, значит, Степа у нас из породы тихих омутов.

— Перебрал немного, иногда случается, — произнес он в оправдание.

— Раз в день, не чаще, — подковырнула Ира.

Отношения у них, как у супругов, проживших вместе лет двадцать: покусывают друг друга без злости и радости. Не удивлюсь, если он и окажется тем самым импотентом, которому все не так. Бабы, как ни странно и что бы они не говорили, болезненно переживают, если на них хуй не встал.

Чтобы отвлечь ее от грустных мыслей, я повел Иру танцевать. Она так прилипла ко мне, что я уже не различал, где мое тело, а где ее. За исключением хуя, которому было тесно между нашими телами, искал убежище между женскими ляжками.

— Поехали домой, — шепнул я Ире.

Она ничего не ответила, пошла к столику, а потом к машине с поджатой задницей, будто должна была удержать между ягодицами мой хуй. Я оставил официантке в два раза больше денег, чем заломит самая наглая. Пусть ребята напьются на халяву, запомнят мою щедрость и забудут, что я разглядывал брелок.

Помнишь, я тебя, дружок,Еб на лавочке разок?Я бы выеб два разка,Да больно лавочка узка!

Чем старше становлюсь, тем большим фаталистом. Теперь я уверен, что тюрьма мне была на роду написана. Я в нее не рвался, но и не зарекался, все как-то само собой получалось. Серьезно заниматься каратэ и ни разу не попасть на скамью подсудимых — это называется: и рыбку съесть, и на хуй не сесть. Ведь недаром на Востоке боевым искусствам учат в закрытых монастырях, причем забор защищает не их, а от них. Из монастыря выпускают только сложившихся мастеров, который не будет угрозой для общества. А мы, почти вся секция, были еще и как опасны!

Двое сели задолго до запрета. Они гасанули милицейский патруль, четырех мусоров. Вэка подзалетел уже после закрытия секции. Очередной вырубленный и обшмонанный мужик оказался не слишком пьяным и опознал его. На Сенсея завели дело за превышение мер самообороны — заступился Андрей за какую-то чмуровку, а это ее ебарь оказался, хотела таким образом повыделываться над ним. И довыделывалась на его голову, неудачно упал на бордюр, месяц в больнице отлеживался. Анохина отпустили, но потом начали подкапываться, что подпольно учит запрещенному виду спорта, пришлось ему перебираться в Толстожопинск. Там мы и встретились с ним снова, когда я поступил в университет. Нет, сначала была картошка.