Дэвид Боукер - Люблю мой Смит-Вессон Страница 11

Приятель поднял его, изрыгая угрозы:

– Вы об этом еще пожалеете, сволочи. У нас крутые кореши и большие связи.

– Ага. Крутые яйца и связи в сортире.

Когда ливерпульцы отчалили и все снова утихло, Злыдень спросил Брэндо, где он научился драться.

– Меня испортил телик.

– Меня тоже.

– Телик уничтожает нашу культуру. Всегда так было. Разные там средневековые палачи, причинявшие невыразимые мучения миллионам... Как по-твоему, они были самоучками? Нет и нет. Все свои штучки они почерпнули из телика. То же самое Гитлер. И Чингисхан. Ни один из этих гадов мухи бы не обидел, если бы не телик.

– Согласен. Так почему ты работаешь вышибалой?

– Я законченный неудачник, – пожал плечами Брэндо, развернул пластинку жвачки и, сунув ее в рот, начал задумчиво жевать. – А у тебя какое извинение?

Злыдень на него только посмотрел.

– Если честно, я только что из каталажки. Полгода за кражу со взломом. Можешь в такое поверить?

– Легко.

– Но не говори Мальку. Он бывших зэков не берет.

– Он тебе не показался... э-э-э... чуток отсталым?

– Брось. Там, где я был, такие, как Мальк, сходят за чертовых гениев. Когда-нибудь сидел?

– Однажды.

– Там есть ребята, из которых вышли бы великие мировые лидеры, если бы только дома у них было все путем.

– Не врешь?

– Вру. Но там есть и такие, кого за семь месяцев ускоренного курса можно научить открывать консервные банки.

– А ты злой, – заметил Злыдень. – Мне это по душе.

Брэндо смерил Злыдня взглядом, словно решал, нравится ли ему сегодняшний напарник.

– Абрахам. Ведь так тебя зовут, верно?

Злыдень кивнул.

– Можешь звать меня Стокер.

– Абрахам... Был такой пророк Авраам. Ты в Бога веришь?

– Да, верю. А ты?

Брэндо пожал плечами.

– Мне негде жить, я сплю в машине. У меня нет ни денег, ни женщины. Я дошел до ручки. Но еще не настолько, чтобы начинать молиться старому пню на небе.

– Ты не подумывал взяться за старое?

– Зачем притворяться?

– Как насчет того, чтобы работать на меня?

– В качестве кого? Дворецкого?

За спиной у них раздался взрыв смеха. Куки Ля Грас только что отпустил шутку про дыркострадальцев.

Злыдню так и не пришлось ответить на вопрос Брэндо. У клуба остановилось такси, из которого вывалилась пара пьяных в компании хихикающих блондинок. При ближайшем рассмотрении пьяные оказались громилами лет тридцати и с лицами, как у хорьков. У обоих были одинаковые красные хари, гадкие глазки и пугающе низкие лбы.

– Добрый вечер, джентльмены, – сказал Брэндо, знаком предлагая им проходить.

– Какой вежливый ниггер, – бросил первый хорек. Второй заржал. Одна из женщин рассмеялась, другая смутилась, но не настолько, чтобы уйти.

– Почему ты их впустил? – спросил Злыдень, глядя, как четверка с ржанием и пуканьем прокладывает себе дорогу через фойе.

– Это братья Медина. Друзья Шефа, – объяснил Брэндо.

– Ты слышал, что он тебе сказал?

– Что это ты так удивился, мужик? Это же пустяк. Посидел бы полгода в "Стренджуэйс". Там даже тюремный капитан называл меня ниггером.

Злыдень долго, очень долго молчал.

– Ты завтра вечером работаешь? – спросил он наконец.

Брэндо кивнул.

– Беднякам ни отдыха, ни срока.

– Возможно, кое-что случится. Я хочу, чтобы ты остался дома.

– Ага, отличная мысль. – Брэндо явно счел это шуткой.

– Я позабочусь, чтобы ты получил свои деньги, даже если мне придется заплатить тебе из собственного кармана.

Злыдень спокойно улыбался, а Брэндо вдруг обнаружил, что стоявший рядом с ним человек неуловимо преобразился. Его глаза потемнели, он как будто стал выше ростом. Казавшееся до того дружелюбным и мягким лицо превратилось в маску первозданного зла.

И было еще кое-что. Сладковатый тошнотворный запах. Смрадом убийства и смерти повеяло от Стокера. Внезапно Брэндо почему-то почувствовал привкус крови на языке и на несколько секунд забыл, как дышать.

– Слышал, что я сказал? – спросил Злыдень.

Брэндо мог только смотреть во все глаза.

– Завтра пропустишь работу, – медленно и членораздельно произнес Злыдень, чтобы абсолютно удостовериться, что его поняли. – Будут неприятности.

5

О Месяц, как безутешен твой восход!

Как бледен лик твой, как печален он,

И даже там, где ясен небосвод...

[8]Паб «Старая ворона», маленькая убогая забегаловка в Глоссопе, славился пивом, курицей с карри и разборками со стрельбой между бандами.

У его желтозубого владельца, Сноуи Рейнса, была привычка вмешиваться из-за стойки в разговоры посетителей. По слухам, Сноуи разбавлял пиво собственной мочой. Но нет, слухи врали, просто у пива был такой вкус.

Сноуи нравилось считать себя важной шишкой, и он втихомолку упивался тем, что к нему заходят выпить (и иногда пришить друг друга) мелкие гангстеры. Пока посетители не цепляются к нему самому, дурная слава паба ведь свидетельствует в пользу его собственной мужественности, разве нет?

Не будет преувеличением сказать, что никчемная жизнь Сноуи заключалась в том, чтобы встревать не в свое дело, пить, хвастать, спать и пердеть. Ему нравилось утверждать (за спиной у жены Шейлы), будто он трахается как кролик с девками моложе себя, но это было не так. Паб был открыт каждый день с одиннадцати до трех и с семи до полуночи. В полночь двери запирали, и потому последние выпивохи уходили не раньше двух. А значит, времени для измен почти не оставалось.

– У нас тут когда-то "Пономарчики" пили, – возвестил Сноуи.

До сих пор посетители все больше отмалчивались. Была середина воскресенья после Рождества, и за столиками сидели всего четверо. В уголке какой-то старик с сыном смотрели по телику чемпионат по дартсу.

У стойки два мелких жулика по имени Парш и Заглушкер перебирали пачку краденых лотерейных билетов, проверяя, разжились ли чем-нибудь.

Злясь, что никто не откликнулся, Сноуи попытался снова:

– Раньше к нам захаживал Зверюга.

– Я его знал, – отозвался Парш, не потрудившись даже поднять глаза.

Парш был мелким подонком со сломанным носом. Под кайфом или пьяный (иными словами, почти всегда), он по обыкновению угрожал всем и каждому в пределах слышимости. Его подельник Заглушкер, высокий и угловатый, говорил мало и (к стыду своему) не дрался ни разу с тех пор, как ему исполнилось тринадцать, когда его основательно поколотили после разногласий из-за пакета печений с джемом.

Парш и Заглушкер не пошли дальше средней школы в семидесятых, когда намеренно изображали придурков в надежде, что их примут в преступное сообщество. Не сработало. Теперь им перевалило за полтинник, они преисполнились горечи, а работы не нашли, да и не хотели.

– Верно. – С нижней губы у Сноуи свисала сигарета, в правой руке он помахивал пинтой горького. – Крупный мужик с тихим голосом и ярко-рыжей шевелюрой.

– У меня жена рыжая, – сказал Заглушкер.

– Ах извини, – отозвался Сноуи. – Никого не хотел обидеть. Среди рыжих иногда встречаются очень привлекательные.

– Только не моя жена, – парировал Заглушкер.

Парш кивнул и осклабился.

– Вот он знает, – кивнул на Парша Заглушкер. – Он ее трахал.

– Несколько раз. – Парш затряс головой, прогоняя воспоминания.

Появился еще один посетитель – высокий, в спортивном костюме, в лыжных очках и вязаной шапке.

Окинув его пренебрежительным взглядом, Сноуи продолжал свой рассказ:

– Так вот. Зверюга пришел, выпил пару пива. Приятный мужик. Мы поболтали о футболе. А потом вдруг говорят, он мертв. Похоже, он припарковал машину под светофором на Мейн-стрит в Глоссопе, как внезапно появился какой-то идиот байкер на сто двадцать пятом "харлее" и его пришил.

– А я слышал, это было в клозете на вокзале в Стокпорте, – возразил Парш. – Он там ссал, а парень у соседнего писсуара всадил ему в шею шампур.

– Я только что выиграл полтинник, – сказал Заглушкер.

– Половина моя! – Парш алчно уставился на лотерейный билет, потом поднял глаза на Сноуи.

– Зверюгу не застрелили, – сказал Заглушкер. – Ты про Мика Абажура говорил. Это Мика застрелили в Глоссопе. А что со Зверюгой случилось, никто не знает. Тела его не нашли. Он пропал вместе с Дюймовочкой, Доком и Малькольмом Пономарем. Трупаки, наверное, лежат где-нибудь в болоте.

– Да? А я слышал, Пономарь жив, – не унимался Сноуи. – Говорили, он ушел на покой, потому что стал слишком жирным. Ему сделали липосакцию, отсосали жирок. И живет он теперь во французском замке с роскошной девятнадцатилетней блондинкой. Так мне, во всяком случае, говорили. Он чуток вроде Элвиса. Его то и дело где-нибудь видят, но ни одна срань пришпилить не может.

– Я слышал, Элвис мертв, – сказал новоприбывший в лыжных очках.

– А пошел ты, – бросил Парш. – Тебя не спрашивали.