Кит Холлиэн - Четыре степени жестокости Страница 11

— Этого сукина сына звали Эрл Хаммонд.

Он замолчал, и я подумала, что это все. Но Маккей просто бросил затравку, горькая правда вырвалась на поверхность как лава:

— Это произошло в середине восьмидесятых. Разумеется, он был членом преступной группы. Но ничего выдающегося. Потом пырнул ножом надзирателя Тони Бакера, проработавшего здесь пятнадцать лет. Ударил его больше пятидесяти раз. Мы похоронили Хаммонда в тот же день, что и Бакера, отвели его в Город, выгнали оттуда других засранцев и оставили гнить там, в полной изоляции, следующие три с половиной года. Можно сказать, с того момента Хаммонд стал нашим любимым объектом для издевательств. Если неудачное дежурство, на тебя выплеснули утку с мочой или смотритель устроил головомойку, ты всегда мог спуститься в Город и хорошенько вздрючить убийцу полицейского. Потом мы говорили, что он сам просил нас об этом. «Как там Хаммонд?» — «Он умолял поколотить его!» А затем какая-то долбаная «слабая сестричка» занялся его делом, и однажды посреди ночи его вывезли из нашей тюрьмы, чтобы мы не подняли шума. Но это было почти двадцать лет назад. Откуда ты о нем узнала?

Мне было стыдно в этом признаться.

— Из комикса.

Маккей посмотрел на меня так, словно я призналась о любви к Куперу Льюису.

— Его нарисовал один заключенный. — пояснила я.

Теперь мне многое стало ясно. Это была пропаганда.

Четыре степени жестокости. Все те беззакония, которые творились в отместку за убийство надзирателя.

— Какой урод это сделал?

В эту минуту я впервые испытала дурные предчувствия. Могла ли я предположить, что Маккей так отреагирует на мои слова? У меня не было выбора.

— Джон Кроули.

Маккей кивнул.

— А, тот любитель подраться во дворе. Тогда все ясно. — И он снова посмотрел на Купера Льюиса.

Я подождала немного, но сомнения подтолкнули меня к дальнейшим расспросам:

— Что ясно?

Маккей с непониманием посмотрел на меня.

— Ты знаешь, почему человек, нарисовавший комикс про Хаммонда, устроил потасовку во дворе?

— Господи, Кали, откуда мне знать?

Недоверие в его голосе поставило меня на место. Я подумала, что Маккей говорит о связи между двумя событиями, но на самом деле ему просто было все равно.

Минуту спустя он начал закипать:

— Мне надоело ждать этого урода!

Но мне показалось, что он злится на всех и вся: на Льюиса, на Дитмарш и на меня.

— Я подожду, — сказала я, играя роль примиряющей стороны в мире, полном жестоких мужчин.

— Не стоит, иди. Я собираюсь немного ускорить процесс. Есть же и другие способы простимулировать.

Используя нашу дружбу, он пытался избавиться от меня, чтобы уладить какие-то свои дела. В глубине души мне было его жаль. Я понимала, что когда-нибудь подобное произойдет с каждым из нас. И это становилось источником нашего постоянного раздражения.

Я не смогла удержаться:

— Почему Льюис засунул телефон себе в задницу, Рей?

— Не знаю, — ответил он, но теперь его голос звучал более сухо. — Может, хочет поговорить с адвокатом…

Купер Льюис сел недавно, и ему вряд ли удалось завоевать высокий статус среди зэков. Разве что он смог стать бегунком — человеком, который оказывает разные услуги и берет на себя чужую вину. Маккей знал об этом.

— Как думаешь, для кого Льюис принес телефон?

Улыбка Маккея была холодной, словно он говорил: «Лучше даже не суйся в эту дыру».

— Милочка, нельзя же так серьезно относиться к работе, — сказал он.

Я вытащила из кармана резиновые перчатки:

— Это тебе. — Я бросила их перед ним, стараясь показать, что мне все равно.

Я подозревала, что Рею Маккею они не понадобятся и заключенный Купер Льюис сохранит свой телефон.

6

Моя смена закончилась в четыре. Но вместо того чтобы поскорее покинуть стены тюрьмы, сесть в автомобиль и умчаться прочь со скоростью восемьдесят километров в час, оставляя стены Дитмарша далеко позади, так чтобы их можно было разглядеть разве что в зеркале заднего вида, я совершила поступок, выходящий за рамки моих привычных обязанностей. Я посетила брата Майка. По дороге сочинила относительно правдоподобную историю, почему решила прийти к нему. В конце концов, именно я увела его со двора, хотя обычно офицеры охраны не особенно заботятся о судьбе гражданских, работающих в исправительном учреждении. Истинный мотив моего визита лежал у меня на сердце тяжелым грузом. Я хотела искупить вину за то, что проигнорировала предупреждение Джоша, когда мы сидели в машине смотрителя. Я хотела разделить ответственность за события, свидетелем которых стала и которые имели отношение к драке во дворе. Мне хотелось получше разобраться в случившемся, поскольку это выходило за рамки моего понимания.

Студия, где располагался кружок живописи, находилась в образовательном центре, занимающем восточное крыло. Когда я переступала его порог, мне показалось, что я в буквальном смысле слова предаю коллег. Здесь было всего два этажа, и до 1979 года в восточном крыле содержались заключенные, пока однажды они не взбунтовались, захватив власть и убив четырех надзирателей во время осады. Этот серьезный мятеж, во время которого погибли всего двое заключенных, привел к большим недостачам в тюремных бухгалтерских книгах. Чтобы уничтожить следы разрушения, стены между камерами были снесены и создан длинный коридор. В работах участвовали сами заключенные. Позднее было принято решение провести перестройку, снести все стены и закрасить краской все мрачные воспоминания о том печальном событии, а затем построить на месте камер новые классные комнаты и офисы. У «слабых сестричек» появилась своя территория, где они могли проводить психологические консультации на тему, как контролировать гнев, а также групповую терапию. Так западное крыло стало символом толерантности и постоянным напоминанием о нашем поражении.

Дверь в его студию была открыта. Я никогда не бывала здесь прежде и поразилась, каким просторным оказалось помещение. В мастерской стояли широкие столы и высокие стулья, комнату освещали большие зарешеченные окна, выходящие во двор. Я позвала брата Майка, но мне никто не ответил, поэтому я решила пройтись по комнате и посмотреть на рисунки, если их можно так назвать. Как ни странно, висящие на стенах рисунки и живописные работы оказались более мягкого содержания, чем я ожидала. Тарелки с фруктами, лица любимых людей… Я остановилась перед какой-то абстракцией, пытаясь понять, какие чувства вызывает у меня рисунок — насмешку или интерес. Картина была разделена на двенадцать кадров, в каждом нарисован одинаковый портрет Элвиса. Жирный Элвис с бакенбардами на обрюзгших щеках. Но, присмотревшись внимательнее, я заметила, что все Элвисы отличаются друг от друга. У одного бакенбарды короче, у другого в уголке рта сигарета, у третьего в ухе пиратская серьга. Я так увлеклась поисками различий, что вздрогнула or неожиданности, услышав голос позади себя:

— Я здесь, я здесь.

Он показался мне недовольным. Я повернулась, ожидая услышать обвинения в свой адрес, но брат Майк помахал мне рукой. Он стоял в дверях своего кабинета в противоположном конце студии. Я даже не заметила его, когда пришла. Брат Майк направился ко мне бодрым шагом. Он лишь на минуту остановился, чтобы убрать с дороги стул. У меня сложилось впечатление, что брат Майк раздражен, но вместе с тем держался он весьма непринужденно. Это была его территория, и он чувствовал себя здесь как рыба в воде. Я же, напротив, ощущала неловкость. Словно, не желая того, пыталась выдать себя за важную персону.

Я представилась, и мы пожали друг другу руки. Его рукопожатие оказалось удивительно крепким и решительным. Он называл меня офицер Уильямс. Я немного помедлила, прежде чем назвать его братом Майком. От этих официальных обращений веяло официальным приемом.

Затем он улыбнулся.

— Если у меня намечаются какие-то неприятности, то я рад, что они послали вас, — пожилые люди часто не скупятся на лесть, чтобы произвести хорошее впечатление на женщину намного моложе их.

Я решила ответить на любезность — подобному соблазну очень легко поддаться.

— Не знаю, почему у вас должны возникнуть неприятности, ведь вы, по сути, выполнили работу за наших ребят, которые давно должны были вмешаться. И надо сказать, для педагога у вас отличная физическая подготовка.

— Я занимался боксом, — объяснил он.

— Вижу, вы привыкли сражаться. — Я улыбнулась.

— Разве что с грехами.

Я подумала, что это шутка.

— Вы хорошо выглядите. — произнесла я так, словно закончила здесь все свои дела и собираюсь уходить. — Хотела убедиться, что вы не пострадали физически. — Мне показалось, что слово «физически» прозвучало глупо.

Он поморщился, но это не было гримасой боли.