Алексей Шерстобитов - Неприкаяный ангел Страница 12

Вместо милиционера пожаловал старый знакомый, доставшийся Данилычу от своего покойного шефа, который очень хорошо, как он считал, умел справляться с разного рода проблемами. Его работа была оплачена с нового счета, куда «слились» отмытые и, как казалось, надежно спрятанные средства.

Появившийся в квартире, уже через несколько часов, после смерти хакера, человек с седыми волосами, направился прямиком к компьютеру, изъял жесткий диск, что-то вставил в одно из гнезд на задней панели, и после раздавшегося щелчка, сопровождавшегося еле слышным запахом гари, был таков.

В принципе, жесткий носитель был не столь интересен, что на нем было уже известно, как и то, куда направился внезапно разбогатевший «везунчик». Но вот делиться этой информацией, предположим, со следствием, вряд ли приемлемо…

Однако, сейчас я дух, и мне подвластны мысли. Я чувствовал какой-то подвох, разгадка которого стала возможной, лишь после нахождения мною самого Верхояйцева – всего то нужно было о нем подумать.

Странное место выбрал для своего убежища этот человек. Уже в оторвавшемся от земли самолете, он, уверенный в своей звезде, увлеченно читал толстый путеводитель по африканскому Сан-Сити. Он был игрок, а Африка не очень популярна среди россиян, если только меж охотников за легкими, необычными трофеями.

Прошел паспортный контроль, он по своему паспорту, предъявив билет на Мадагаскар, сам же сел на самолет, на известный нам континент и, конечно, под другой фамилией – давно приготовленной, на всякий случай, еще по настоянию своего шефа. Документ, на имя Шеломо Пинхаса. Разумеется, гражданство Израиля, его предпочитали многие, многие и пользовались, а сколько еще проявятся…

Это было удобно, поскольку большинство русских евреев своего исконного языка не знали, зато умели эффективно пользоваться всем, что прикладывалось. Данилыч, вероятно не догадывался о возможностях хозяев им похищенного и, считая операцию удачно провернутой, продолжал ее в том же русле. Не пройдет и несколько дней, как его внешность изменится до неузнаваемости. Единственно, о чем он будет жалеть – это о болях, мучающих его, и о страхе, охватывающем каждый раз, когда он, забываясь, поворачивался к зеркалу и видел свое неожиданное отражение.

Родственниками он не дорожил, родителей похоронил, семьей не обзавелся, друзей не имел, зато был полностью увлечен своей страстью – игрой.

Игроком он был слабым, но положение и погоны, давали некоторые преимущества, благодаря которым он часто выигрывал, правда, оказывая за это множество услуг, опираясь на свои профессиональные обязанности.

Сан-Сити была давней мечтой, побывав там раз, он не смог более думать о другой, и конечно, мысль спрятаться именно там, казалась ему не только мудрой, но и очень удобной. Одно он забывал – жизнь в этом рае для игроков постоянно проходила под камерами, а оазис, где он располагался, находился вдалеке от мегаполисов, а потому ни спрятаться, ни бежать было некуда…

Итак, я нашел бывшего адъютанта покойного генерала, попивающим дорогой коньячок в салоне, конечно, первого класса. В карманах его был всего один испещренный записями, лист плотной бумаги. Покидая насовсем Родину, все ценное и нужное уместилось именно на нем, и представляло собой перечень данных счетов, закодированных ключей-слов, вперемежку с несколькими цифрами, и два адреса: клиники пластической хирургии, и местного адвоката, удачно обделывающего делишки на нелегальном уровне.

В саквояже, покоящемся на полке, над его головой, кроме пары белья, некоторого парфюма, без которого он не мог обходиться, кое-чего, приобретенного в «дьюти-фри» в аэропорту, и маленькой коробочки с несколькими драгоценностями, размещались пачки зеленых банкнот разного достоинства – это на первые дни.

В аэропорту его не стали обыскивать, после предъявления специальной министерской карточки «вездехода», а по прилете в ЮАР никто и не спросит, зачем русскому еврею в африканском Лас-Вегасе столько денег…

Эти мысли были странны в такой момент. Хотя так не считали несколько бесов, отстранивших в сторону Хранителя Данилыча, скорбно сосредоточенного на молитве. Я присмотрелся и поразился показавшемуся печальному выражению этого светлого лика. Будучи уверен, что Ангелы не испытывают эмоций, я ошибался.

Взглянув на своего попутчика, я с восторгам заметил не только теплый взгляд, но и такое благорасположение и удовлетворенность, что охватившее меня взаимное чувство, заставило почувствовать, какую-то, пока не осознанную, вину. Эта волна отозвалась и в нем, что прозвучало в моем сознании его голосом:

– Да, когда-то ты очень долго меня так же не замечал… – Мрамор его лика чуть изменился и я впервые увидел нечто подобное улыбке. В глазах блеснули две молнии, обдавшие давно знакомым ощущением чьего-то присутствия – такое бывало на земле, и я сейчас отчетливо это вспомнил. Подобное всегда сопровождалось смешанным запахом озона и полевых цветов, появлявшегося в любых местах, вместе с охватывающими легкостью и радостью.

Я не мог вспомнить конкретных моментов, а точнее, вообще ни одного из своей бывшей жизни, но вот это вот внезапное, и как казалось, беспричинное состояние было, ощущение чего я и заполнил. Теперь меня охватило стыдливое чувство, что этого, по сути, самого близкого существа, я не только ни разу не отблагодарил, но и не замечал!

Я взглянул на него, желая стать ему другом теперь, и вдруг понял, что ни разу не говорил с ним, ни разу не просил ни о чем, хотя он этого очень желал, не принес ему ни одной молитвы, хотя достаточно было и мысли. Я не просил, но он делал, я не знал, а он не проявлялся явно, я не был благодарен, но он это переносил спокойно. До этого момента он был мне чуждым, хотя ближе него никого никогда и не было!

Я смотрел, упершись взглядом, в его грудь, волнению моему не было предела, я стенал, рыдая мысленно, ведь я был доволен обществом кого угодно, я мог наслаждаться общением со многими, я уделял массу времени на разговоры, даже с не нужными людьми, даже с теми, кто был не приятен, и я не сказал ни одно слово, обращенное к нему, моему Хранителю, моему единственному настоящему другу, не требующему за свою постоянную заботу обо мне ничего, кроме любви к Создателю. И то, не требующему, а лишь надеющемуся на это! Я произнес:

– Прости меня, наверное, ты любил меня больше, чем мать любит свое дитя, ты был мне и молитвенником о милосердии Божием ко мне, обуянному гордыней, страстному и погрязшему в грехах. Моя плоть не давала мне возможности видеть тебя, а духовное Око чувствовать. Сейчас только я понял, мой небесный друг, что ты для меня! Прости меня неразумного, и если суждено вернуться мне в прежнее мое состояние, не позволь мне забыть этого мгновения, не позволь мне быть жестоко сердечным, и забыть, что никогда, никто из нас одиноким не бывает!… – Я говорил и замечал, как трепетали твои крылья, ликовал твой взор, светилось все вокруг тебя, ты пел десятками голосов, и восторгу твоему, пред ликом Создателя в благодарность Ему за случившееся сейчас со мной, не было предела…

Петр Данилович крепко спал, видя сон из своего детства. Улыбка ребенка осветила его, измученное пороками, лицо. Он давно не был так чист и возвышен мыслями. Человек во сне и не помышлял, ни о какой благодарности, но сквозь белизну детства, верил, что он Шеломо Пинхас, сам себе бог, и сам себе защитник – веселись, пой душа, ибо сокровищ, собранных для тебя на земле хватит надолго!

Думая так, не ведаем мы, что этот день, может оказаться последним в нашей жизни!..

Мои мысли вернулись к прежнему своему течению, незаметно они уперлись в мое же непонимание их истоков – почему именно эти люди появились в сегодняшнем моем существовании?

Только в одном месте мог я получить ответ, и обратившись в сторону моего попутчика, услышал предваряющую фразу:

– На все воля Божия… – Этого оказалось достаточно, что бы продолжить в том же духе.

Внезапно я захотел вернуться к девочке и ее бабушке. Найдя их спящими под покровом ночи в окружении нескольких блистательных Ангелов, двое из которых были Хранителями, третий другого чина – Архангел. Последний внушал, находящейся в тонком сне, Элеоноре Алексеевне, правильный выход из давно мучившей ее дилеммы: остаться ли в столице и продолжать обучение внучки в престижном лицее, где все нравилось, что и настораживало, или воспользоваться другим предложением, исходящим от отца Иоанна?

Благодаря голосу и данным Татьяны, ее с удовольствием приняли бы в православное учебное заведение под протекторатом самого Патриарха. Обучались там только девочки, за основу был взят, когда-то существовавший Смольный институт. Этот современный «пансион благородных девиц» отличался от всех имеющихся не только полной своей закрытостью, но и основой духовной, великолепным образованием, где знания проверялись настоящими сложными экзаменами, а не новомодными тестами, типа ЕГЭ.